Кот олигарха. РОМАН - Петр Карцев

Мертвяки, – откликнулась Аня. – Я думала, ты не носишь юбки.

Ну почему, – отбарабанила Лена. – Просто не хотела по приказу.

Я думала, у тебя что-то не так с ногами, – сообщила Аня.

Вот еще! – возмутилась Лена.

Ну, больные например… – продолжила Аня.

Вы сами тут все больные! – с легкой обидой выпалила Лена.

– Разобьешь клавиатуру, будешь покупать за свои деньги, – желчно сказала Жанна.

После этого Лена старалась нажимать на клавиши беззвучно, и в результате медленно, что в значительной степени лишало виртуальное общение непосредственности.

Вечером по дороге домой она пыталась утешать себя тем, что ее работа, хоть и бессмысленна, по крайней мере не обременительна. На следующее утро Жанна первым делом прислала ей файл с договором на русском и английском языках, а Яна положила на стол бумажную копию того же договора на семидесяти страницах.

– Сравни два варианта, – распорядилась Жанна. – Составь список всех отличий.

Лена потратила весь день на то, чтобы сверить каждое слово. Задача была кропотливой, и Яна с Жанной все время отвлекали: то требованиями кофе, то громким разговором о светской театральной премьере, которую они посетили накануне. Кто-нибудь из них то и дело вспоминал какую-нибудь знаменитость, мелькнувшую в толпе, после чего следовало детальное и как правило презрительное обсуждение замеченной одежды, обуви и аксессуаров. У Жанны был резкий лязгающий голос, звук которого, похожий на работу какого-нибудь неисправного станка для обработки металла, каждый раз заставлял Лену вздрагивать. Яна говорила на высокой пронзительной ноте, приближавшейся по тональности к психотронному оружию. Лена, стискивая зубы, бегала глазами от монитора к бумажным листам и обратно. К вечеру оказалось, что два текста абсолютно идентичны.

Она сообщила об этом Жанне, которая готовилась к выходу, корча ритуальные гримасы перед миниатюрным зеркальцем.

– У тебя не работа, а сплошная лафа, – сварливо клацнула Жанна.

В пятницу Лена проспала и опоздала на полчаса. Ворвавшись в комнату, она попробовала виновато улыбнуться, но Яна и Жанна встречными взглядами ясно дали понять, что видят в ней в лучшем случае какое-нибудь гадкое пресмыкающееся. Ленино кресло было занято. В нем, медленно вертя кресло вокруг оси и вертясь вместе с ним, сидела Уткина.

Лена остановилась у двери.

Уткина молча сделала полный круг, толкнулась рукой о стол и продолжила вращение.

– Я пришел к тебе с приветом, – сказала она куда-то в окно.

Лена тут же вспомнила продолжение четверостишия и поспешно начала оправдываться:

– Я случайно. У нас на линии поезда не ходили, человек бросился на рельсы. Это больше не повторится.

Уткина неторопливо поворачивалась лицом к ней.

– Насмерть? – с интересом спросила она.

– Я не знаю, – пробормотала Лена, вспомнив, что о несчастных случаях в метро обычно сообщают в новостях, и поэтому ее ложь может легко вскрыться.

– Как это не знаешь? – поинтересовалась Уткина, уплывая. – Если ты уверена, что это больше не повторится, значит насмерть. Конечно, ему могло, например, отрезать ноги. Но даже так ему ничто не помешает снова броситься на рельсы в инвалидном кресле.

– Я имела в виду… – начала Лена.

Уткина внезапно издала громкий звук непреодолимого рвотного позыва. Яна и Жанна подняли головы.

– Что случилось? – испуганно спросила Лена.

– Голова закружилась от твоего кресла, – слабо объяснила Уткина. – Я представила, что ему могло колесом разрезать живот… и кишки… на рельсах…

Ее горло спазматически дернулось, и она подставила под подбородок раскрытую ладонь.

– Помоги мне дойти до туалета, – сказала она.

– Ой… я… – забормотала Лена.

Уткина встала, подошла к ней и оперлась о ее плечо.

– Иначе я за себя не отвечаю, – сказала она.

– Я тоже себя плохо чувствую, – шепнула Лена, ловко выскользнула из-под ее руки и метнулась в освободившееся кресло.

Уткина посмотрела на нее изучающим взглядом.

– Заразилась от подруги, наверное, – предположила она.

– От какой подруги? – удивилась Лена.

– Ах да, – вспомнила Уткина. – Я же говорю, с приветом пришла. Подруга твоя, ледышка из приемной. В психушку загремела.

– Давно пора, – сказала Яна.

Уткина покачала головой.

– Все забываю. В одно ухо влетает, в другое вылетает.

С этими словами она вышла из комнаты и аккуратно прикрыла за собой дверь.

Лена выждала несколько минут и тоже выскользнула в коридор. В приемной Новощекина на Анином месте сидела тяжело беременная из отдела кадров и заполняла сканворд.

– Я думала, вы… – начала Лена и осеклась.

– Ложная тревога, – спокойно объяснила та, не поднимая взгляд. – Любимый инструмент неаполитанца.

– Орган? – машинально предположила Лена, уловив католическую коннотацию.

– Мандолина, – пробормотала беременная, водя карандашом.

Лена немного помолчала, потом спросила:

– А что с Аней?

Беременная покачала головой.

– Авитаминоз, – сообщила она, останавливая карандаш над страницей. – Больше овощей и фруктов. Соки, желательно свежевыжатые. Хлеб только бородинский или из амарантовой муки. Овсяная каша. Молоко свежее, непастеризованное. Крапивный суп. Салат с листом манжетки и подорожником. Зимой особенно тяжело, поэтому хорошо засушивать корень одуванчика…

Лена тихо закрыла дверь.

Когда в обеденный перерыв Яна с Жанной ушли в столовую, она поспешно съела свое ежедневное яблоко и позвонила Краликовой. Та недовольно похмыкала в трубку и дала Лене адрес больницы.

– Можно мне сегодня уйти на полчаса пораньше? – робко спросила Лена под конец дня у погруженной в глянцевый журнал Жанны. – Я хочу навестить Аню.

– А мою почку тебе не нужно отдать? – ни к селу ни к городу спросила Жанна и перелистнула страницу.

Ехать нужно было в унылое Измайлово, и от метро двадцать минут на автобусе. Высокий желтый забор, похожий на фортификационный, скрывал парк со столетними деревьями, среди которых плохо заасфальтированная дорога вилась живописно и таинственно. Яркий задний свет отбросил Ленину тень под колоннаду корабельных сосен. Лена едва успела отскочить, и мимо нее промчалась со включенными фарами «скорая», высоко подпрыгнувшая на ухабе с предсмертным криком то ли подвески, то ли заключенного внутри пациента. От заднего колеса оторвался колпак, просвистел в метре от Лениной головы и улетел в парк.

На окошке справочной у Лены перед носом задернулись шторки.

– Девятый час, девушка, – раздраженно сказал изнутри скандализированный голос. – Мы закончили принимать.

– Мне бы хотя бы узнать, что с моей подругой, – взмолилась Лена. – Она в психиатрическом отделении.

После нескольких секунд молчания шторки разъехались в стороны. Пожилая женщина с изуродованными перманентной завивкой волосами смотрела на нее поверх очков.

– У нас нет психиатрического, девушка, – полным невыразимых намеков голосом сказала она. – К сожалению.

Лена растерянно помолчала.

– Как фамилия? – потребовала женщина.

Пауза затянулась до неловкости.

– Не знаю, – сказала наконец Лена.

– Кто вас в психиатрическую направил? – с подозрением поинтересовалась собеседница.

– Ее Аня зовут, – обреченно сказала Лена. – Она сегодня или в крайнем случае вчера вечером поступила. Может быть, ночью.

Женщина подперла подбородок ладонью и посмотрела на Лену с видом бесконечного терпения.

– Аня? – переспросила она. – Редкое имя. Впервые слышу.

– Мы с ней коллеги, – предприняла Лена последнюю отчаянную попытку. – Я просто боюсь, что с ней что-то серьезное… и я даже не знаю, навестит ли ее кто-то еще…

Женщина вздохнула и открыла лежавший перед ней толстый журнал, своей ветхостью и безысходностью напоминавший книгу Судного дня.

– Смотри-ка, – с интересом сказала она, обращаясь не столько к Лене, сколько к самой себе. – За два последних дня единственная Анна.

Лена в надежде приподнялась на носках.

– Анна Ледышко. Двадцать четыре года.

– Это она, она, – радостно подтвердила Лена.

Женщина вздохнула и посмотрела на маленькие золотые часики.

– Мы в такое время только к умирающим пускаем, – заметила она.

– Значит, у нее все хорошо? – Лена разулыбалась.

– Триста восьмая палата. Хирургия, третий этаж.

Лена поднялась по старинной каменной лестнице. Нужная ей дверь была слегка приоткрыта.

Палата была двухместной, и в одном углу на койке лицом к стене храпела женщина, от которой поверх одеяла видна была только маленькая седая голова с пепельного цвета профилем. Громкость храпа казалась несоразмерной хрупкой конструкции.