Моя жизнь. Лирические мемуары - Виктор Васин

Но чтобы уклад работал, мировой социум, на моё разумение, должен выглядеть следующим образом (пишу я в своей книге «Суть дела»):

«Проценту, от общины в семь мильярдов, по силам накормить людскую рать; по силам, трети от числа живущих, в достатке выдавать орудия труда. Стезя же остальных… наладить сервис, для – сеющих зерно, для – плавящих металл; поскольку и они – кариатиды рынка, желают зрелищ и духовных благ».

Глава шестнадцатая

Моя школа пришлась на послевоенные годы. Её первая, вторая, и третья ступени. На годы карточек, хронического недоедания, и убогого быта, в котором единственным информационным благом была тарелка-репродуктор. На годы телогреек, и валенок с калошами; летних кепи-шестиклинок, и бесформенных зимних ушанок; парусиновых туфель, и резиновых сапог. На годы отсутствия самих школ, как таковых. На годы размещения учебных классов во времянках, в полуразрушенных и плохо отапливаемых помещениях. На годы нехватки всего и вся: линованной бумаги, учебников, наглядных пособий, и самих учителей (чаще всего в школах второй и третьей ступени).

И всё же, эти неласковые годы, в которые и начиналось моё познание правил, законов, и форм действительности, были по-своему занятны, и не лишены спартанского романтизма. В уголках моей длинной памяти и по сей день зримо хранятся: и чернильница-непроливайка, и перьевая ручка, и сумка через плечо, сшитая из старых отцовских штанов, и писк тогдашнего нищего ширпотреба – клеёнчатый, с ремешками-застёжками – портфель.

С неподдельной грустью припоминается… и раздельное обучение мальчиков и девочек, и последующее затем – совместное.

И с особой ностальгией (школьные завтраки и обеды в те, послевоенные тощие годы, были понятием абстрактным), – припоминаются ломтики чёрного хлеба в кармане, сдобренные (в лучшем случае) каплей подсолнечного масла, и посыпанные солью.

Ломтики, жадно съедаемые всухомятку на большой перемене…

Все десять лет (тогда ровно столько требовалось отбыть в полной средней школе, дабы получить заветный аттестат), я учился охотно, без понуждений и менторских понуканий.

На первый взгляд, глагол «отбыть» здесь вроде бы неуместен. Но надо признать, что часть моих школьных сверстников тех лет сию образовательную повинность действительно отбывала. Полученный (после посильного десятилетнего отбывания) аттестат, конечно же, был всего лишь формальной бумагой, удостоверяющей факт окончания полной средней школы. И вряд ли выданный документ, с водяными знаками и гербовой печатью, определял уровень базовых знаний «аттестованного». Выходной аттестат, с красующимися в нём попредметными отметками: «посредственно», и никогда: «хорошо», – красноречиво свидетельствовал, что «средней образованности» предъявитель подобного сертификата, мягко говоря – не достиг. Но бумага давала возможность обрести кое-какую профессию, и избежать (при желании) участи пополнения собой армии безлико-никчёмных, низовых исполнителей.

Я же учился всерьёз потому, что было интересно. Сладость познания – особая сладость. И гормон радости дарует мозг не тогда, когда ты узнаёшь – что есть число, буква, предмет, или явление, а лишь когда приходит разумение – почему это так, а не иначе.

Трудное, и не всегда скорое овладение пониманием: «почему?» – приносит и интеллектуальный кайф, и порождает уважение к самому себе. Но овладение пониманием – занятие не из лёгких, и требует недюжинного терпения. И плод познания бывает сладок, лишь когда ты его срываешь дозревшим, а не надкусываешь зелёным, заполученным тобой через натаскивание либо механическое заучивание.

Поверхностная осведомлённость знанием быть не может. Плохо обученный индивид, даже берясь за простую задачу, находит правильное решение только после того, как перепробует все неверные варианты. Метод «авосьного тыка», при решении собственных житейских проблем, люб, прежде всего, дремучей бездари, которой в забаву попадать пальцем в небо.

Но к этому же методу прибегают и никчёмности, и любители дармовщинок, так и не освоившие базу, а, посему, вынужденные уповать лишь на счастливый жребий, который непременно (по их же разумению) – должен однажды выпасть именно им.

Нынче вот спорят, надобны ли младшему школьнику – чистописание и каллиграфия, а старшему – астрономия, логика и психология. Ломают копья вокруг дилеммы, где нужно ставить подвижное ударение, и к какому роду отнести новоиспечённый неологизм.

Мышиная возня, игры «мужей», облачённых в академические мантии. Каждый вновь пришедший министр образования (и подсюсюкивающая ему рать приспешников), почему-то считают, что именно они призваны оздоровить якобы хворающий школьный организм. Но их указующее крючкотворство оставляет лишь грубые шрамы на совершенном теле базового образования.

Разве суть знания в частностях?

Разве интерактивные доски, столы, и повальная компьютеризация избавляют ученика от необходимости мыслить, и от умения делать разумные умозаключения?

И разве естественные законы школа вправе толковать двояко только потому, что кое-кто из плеяды «учёных мужей», ревизующих учебники, позволил себе усомниться… в априорной сути природных явлений?

Фундаментальная база истинного знания, отшлифованная столетьями, в своей изначальной, первозданной основе должна оставаться незыблемой. Надо только уметь подать базу так, чтобы классическая мелодия знания узнавалась бы в дирижёрской подаче – по её первым стержневым нотам.

И не столь уж важно – подаётся ли мелодия хрестоматийного знания в авангардистской, в конструктивистской, хай-тековской, либо в метафизической аранжировке…

Мне почему-то верится, что покуда вокруг Солнца вертится шарик по имени Земля, натуральных чисел будет ровно столько, сколько необходимо для счёта. И букв в алфавите, как гласных, так и согласных, количественно тоже будет ровно столько, сколько необходимо для удобного чтения и внятного изложения мысли на бумаге. И на тело, погружённое в жидкость, будет действовать всё та же выталкивающая сила. И квадрат гипотенузы будет неизменно равняться сумме квадратов катетов. И сумма всех углов любого треугольника всегда будет слагаться из градусов двух прямых. И число «пи» всё так же будет стремиться к бесконечному периоду.

И ампер будет ампером, ом – омом, а вольт – вольтом.

И формула воды будет всё той же.

И сказанное однажды Ньютоном, Коперником, Менделеевым и Эйнштейном, – останется становым и неколебимым на ближайшие века и тысячелетия, поскольку верность ими сказанного подтверждается работой естественных законов.

Краеугольные камни, заложенные в субстрат мирового знания, на то и краеугольные, что ревизионистские попытки околонаучной братии – искрошить, расшатать их, либо поменять местами – от Адама и по сей день, заканчиваются крахом и аргументированным (и весьма ядовитым!) осмеянием псевдонаучных мудрствований ревизионистов.

И уличение бузотёров от науки в постыдном демагогическом невежестве всегда было (и будет) делом чести истинных хранителей краеугольных эталонов вселенского мироустройства.

Зачем изобретать велосипед… знаний, якобы подобающий только этому народу? Разве таблица умножения нуждается в национальных одеждах, а правило буравчика в расовом окрасе?..

Глава семнадцатая

Я напрягаю память, и из её дальних уголков выплывает школа тех лет. Прежде всего – начальная: букварь, знакомство с четырьмя арифметическими действиями, освоение письма и чтения. Затем обычная, более чем средняя, без языковых, математических, и прочих уклонов, нисколько непохожая на нынешние лицеи, гимназии, и закрытые частные пансионы. Не знаю как сейчас, но тогда, уже в начальной школе, среди нас, детей, наблюдалось расслоение. Нет, не социальное – расслоение по способностям, по умению быстро (но не бездумно!) схватывать информацию, и по половому буквоедству. Девчонки отличались прилежанием, усидчивостью, и завидным (но малопродуктивным) усердием. Слуховая память, по-видимому, у них была более развита, и менее – зрительная. Механическое запоминание давалось им легко, но анализ и осмысление – с трудом.

Мальчишки отличались непоседливостью, врождённой ленью и склонностью к заумному фантазированию. Но те, в ком рано просыпалась тяга к познанию, учились охотно, и эту привычку, как своеобразную страсть, затем проносили через всю сознательную жизнь.

Уже тогда, рядом с тусклыми, пустыми, и ко всему равнодушными глазами большинства, я замечал жадно горящие глаза, научающегося мыслить – меньшинства. К такой, озабоченной любопытством, но, надо признать – малочисленной кучке мальчишек, в те школьные годы, видимо, я относил и себя…

Класс первый тех послевоенных лет, в котором поначалу насчитывалось 25–30 учеников, к десятому худел до 15–18. Тому были причины: уходили после 7-го, начиная работать, – нужен был кормилец в семье. Родители девчонок и вовсе считали, что полное среднее образование барышням послевоенных лет – ни к чему.