Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

17

Но этому придет время.

А пока продолжалась работа над романом, который еще не имел названия. Неспешно созревает на дереве плод; книга же пишется куда более медленно...

Лето 1962 года я с семьей проводил в Сосново под Ленинградом, на даче у моего друга, прекрасного русского прозаика Сергея Алексеевича Воронина, тогда главного редактора журнала "Нева". Недостроенный загородный дом Ворониных стоял на берегу огромного озера, соединенного протоками с другими озерами, простиравшимися по Карельскому перешейку. Лето было дождливым, и писалось особенно хорошо, когда, сидя за столом на втором этаже, меж бревенчатыми стенами, видишь, как небесные струи косо хлещут по вершинам елей. Шум дождя располагал к сосредоточенности, воспоминаниям и возбуждал фантазию.

Но очень желанной была ясная погода. Озеро, лежавшее внизу метрах в тридцати от дома, звало на рыбалку - нашу общую страсть. Иногда мы с Сережей, накинув плащи с капюшонами, садились в лодку даже в дождь и плыли к своим заветным местам. Рыба в такую погоду почти не клевала. Мы сидели молча, наблюдая, как вокруг лодки, во всей необозримости, выскакивали из воды мириады будто серебряных гвоздей - так поверхность озера откликалась на потоки дождя.

Я уже жил ощущением того, что подхожу к завершению первой книги романа. И все размышлял над тем, какое дать ему название. Вариантов было много. И вдруг, когда я подумал о том, что было главное в характере моего отца, в какой-то мере прототипа героя романа Платона Ярчука, в моей голове, как вспышка пламени, - "Люди не ангелы!"

- Сережа! - окликнул я Воронина, который в это время стоял на корме лодки ко мне спиной и перезакидывал донную удочку. - Люди не ангелы!

- Это точно. Старая истина, - безразлично отозвался он.

- Да я не о банальностях... Роман хочу так назвать!

Сережа, будто его ударили под коленки, плюхнулся на скамеечку, повернулся ко мне лицом. Почудилось, что он сейчас скажет нечто насмешливое. И я на всякий случай уточнил:

- Или что-то в этом роде. Буду еще искать...

А он молчал, глядел на меня с таким вниманием, будто я сморозил невероятную глупость.

- Слушай, Ваня... - после мучительной паузы произнес Воронин. - Если ты назовешь роман по-иному, то я название "Люди не ангелы" дам первой же своей книге!

Издевки в голосе Сергея Алексеевича я не уловил... Да и он, побывавший в тюрьмах и лагерях за свои политические убеждения, не очень был расположен к шуткам, когда речь шла о серьезном.

Через несколько дней, спустившись со второго этажа, я зашел в кабинет Воронина и положил ему на стол рукопись, перепечатанную Антониной. До этого Сережа не читал ни строчки из нее - так мы условились заранее, ибо я не могу терпеть советов в процессе работы.

Условились еще и о другом: если роман мой покажется Сергею Алексеевичу не на должном художественном уровне, я не буду претендовать на публикацию его в "Неве". Но, несмотря на прежний мужской уговор, я заметил в глазах Воронина смятение, когда он перелистнул рукопись. Мне была очень понятна его тревога: вдруг роман не получился... Сказать об этом другу не так легко. И я, чтоб успокоить Сережу, напомнил ему:

- Договор дороже денег. Мне нужна только правда... Ну, может, еще советы, если понадобятся...

На второй день перед восходом солнца мы с моим сынишкой Юрой, сев в лодку, отправились на рыбалку. Юре было десять лет, и он уже хорошо владел удочкой и веслами. Решили рыбачить на соседнем озере, протолкнув лодку под мостком по узкой протоке. Мыслями я был на даче, представляя, как Воронин читает там мою рукопись...

Рыба, как чаще и бывало, не ловилась. Надеясь на поклевки, мы то и дело перезакидывали удочки во все стороны от лодки, устойчиво державшейся на двух нерасчетливо тяжелых якорях, которые с Сережей отлили накануне из цемента. Они имели вид квадратных плит. Эти плиты плотно всасывались в дно озера, и, чтоб поднять их, требовалось употребить немалые усилия, надеясь на крепость цепей, прикованных к носу и к корме лодки.

Время, как всегда на рыбалке, проходило быстро. На склоне погожего дня мы решили вернуться на "свое" озеро. С величайшим трудом поддались мне "якоря". Перевалив их через борт в лодку, я подумал, что к следующей рыбалке надо отлить новые, меньшие по объему и весу.

И когда протиснулись под мостком в наше неохватное глазом озеро, я заметил кое-где всплески рыбы. Было похоже, что щука или судак охотятся за мальком, В азарте столкнул в воду "якоря", схватил спиннинг и стоя начал полосовать по воде блесной... Вдруг случилось непредвиденное. При очередном забросе я не заметил в спешке, что леска, образовав кольцо, захлестнула верхушку удилища спиннинга, и он, спружинив от размаха, метнул тяжелую блесну с тройником назад. Тут же я ощутил жгучую боль в левой руке: тройник одним крючком вонзился до самой кости в большой палец.

Первая мысль - не напугать Юру, хотя крови не было. Палец только посинел. Пытаясь выдернуть из него тройник, я с вымученной улыбкой стал говорить сыну, что на фронте такая ранка считалась сущим пустяком и на нее не обращали внимания. Крючок же не поддавался - сидел в онемевшем пальце намертво. Тогда я ножом отсек леску от блесны и сказал:

- Юра, давай поднимем якоря и потихоньку погребем домой. Там мама чуток надрежет палец, и дело с концом.

Но даже оторвать от дна тяжелый якорь одной рукой мне было не под силу. Старательная помощь Юры тоже не помогла. А вокруг - ни одного рыбака; до берега не докричишься, да он и безлюден. Как быть? Цепи, державшие якоря, прикованы к лодке намертво.

- Лучше б за ухо или за ноздрю зацепил, - пытался я развеселить Юру. Блесна особенно в ухе смотрится!

Юра, испуганный, шутку не воспринял. Я начал прикасаться к пальцу ножом. Но он был слишком тупым, чтоб сделать им надрез до кости. Лезвие бритвы бы!

- Юра, покопайся на дне ящика, может, бритву найдешь. - Я всегда брал с собой в лодку ящик для зимней рыбалки, сняв с него полозья; в ящике удобно было держать рыбацкие причиндалы, пакет с едой, термос с чаем.

Через минуту Юра протянул мне чуть ржавое лезвие...

Вскоре мой палец был освобожден от крючка, забинтован, и мы, наконец снявшись с якорей, поплыли к берегу. Издали я увидел, что из дачи вышел Сережа и направился по тропинке к озеру, на небольшой дощатый пирс. И все мысли мои переключились на главное: успел ли он прочитать рукопись? А если прочитал, что я сейчас услышу? Ведь более двух лет работы...

И вот наша лодка уже заплыла в бухточку, в которой чернели над водой толстые пни давно спиленных елей; они очень мешали лодке причаливать к пирсу. Наши с Сережей недавние попытки вывернуть пни не увенчались успехом.

Выбрались из лодки на пирс, я посетовал на то, что вернулись мы без рыбы, и пытливо посмотрел Сереже в лицо. Заметил в его глазах слезы и внутренне содрогнулся. Зная, что он по натуре очень мягок, жалостлив и даже порой сентиментален, решил, что сейчас услышу тяжкую для меня правду, которую ему трудно сказать. Но Воронин дрогнувшим голосом произнес: