Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Разве вы заслуживаете такого, как Йоханнес? – горделиво спросил безумный атаман мародеров. – Монастырь. Здесь вы должны чувствовать себя как… дома.

Вацлав осмотрелся. Он понял, что их привели в бывшую трапезную. У просторного зала, если не считать окон, имелся один-единственный выход, а окна для бегства не годились. Если из них выпрыгнуть, придется пролететь расстояние, равное трем человеческим ростам, и в результате приземлишься на развалины соседних зданий и переломаешь себе все кости. Трапезную мог охранять только один часовой. У камина лежал перевернутый трон, а рядом с ним – куча грязных тряпок.

– Йоханнес завтра еще раз попробует… ну, с магистром, – заявил Каменный Йоханнес.

– А если опять не выйдет, а, Йоханнес? Что тогда, черт подери? – прорычал один из его людей.

Йоханнес свирепо уставился на него.

– Тогда Йоханнес отдаст монашков солдатам, – ответил он. – Они все протестанты. Они заставят монашков танцевать, да… на виселице.

– Ха-ха-ха! Слушайте, народ, это ж у наших черных друзей, может, даже в первый раз в жизни встанет!

– Что ты несешь, эти похотливые толстяки постоянно шалят друг с другом!

– Нет, они каждую ночь сами с собой забавляются!

– Ха-ха-ха – ну, тогда они точно почувствуют себя как дома, когда начнут дергаться и забрызгают себе при этом рясу.

Вацлав встретился взглядом с Йоханнесом.

– Набиваться к солдатам – дело рискованное. Денег они дадут мало, если вообще дадут, и могут невзначай повесить еще парочку – в лучшем случае – других бедных ублюдков, которых, как и вас, завербуют насильно.

– Никто не сможет насильно завербовать Каменного Йоханнеса, – возразил сумасшедший и ответил на взгляд Вацлава. – Йоханнес подождет до завтра, а потом… скормит вас крысам. – Он отвернулся и вышел. Его люди последовали за ним.

– Вы поймали нас только потому, что вам улыбнулось счастье, – крикнул им вслед Вацлав. – Смотрите, не разбазарьте его!

Жителям Графенвёра, забаррикадировавшимся в церкви, тоже улыбнулось счастье. После того как Йоханнес понял, что пытался сообщить ему Вацлав, он изменил свой план и приказал выдвигаться из городка. Пощадили даже обоих мальчиков, которые, плача, сидели рядом с мертвыми родителями, если не считать попытки одного разбойника изнасиловать младшего из детей, пока остальные грабили мертвых монахов. Мальчик кричал, и визжал, и отбивался, и сумел заставить разбойника не подходить слишком близко до тех пор, пока Йоханнес молча не потопал прочь, и его людям не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним и погнать Вацлава и оставшихся в живых бенедиктинцев перед собой. Неудачливый насильник побежал за ними, держа эрегированный член наперевес и удовлетворяя себя на бегу. Ирония ситуации заключалась в том, что именно он недавно шутил о якобы регулярных ночных забавах монахов.

У трапезной давно уже не было двери. Два человека из банды Йоханнеса стали на страже в дверном проеме. Когда Вацлав бросил на них взгляд через плечо, один показал пантомиму – человека, который трепыхается на веревке, а второй сжал кулак перед промежностью и стал быстро дергать им взад-вперед. Оба радостно скалили зубы. Вацлав отвернулся.

– Давайте отведем брата Тадеаша вон к тому креслу, пусть сядет, – предложил он.

– Спасибо, преподобный отче, – охнул брат Тадеаш. – Я хорошо себя чувствую. Я даже чувствую, что у меня прибавилось…

– …отверстий, – закончил один из монахов, но никто не засмеялся.

Вид братьев Честмира и Роберта, неподвижно лежащих на земле и обнаженных, был еще слишком свеж в их памяти.

Они поплелись к камину.

– Жаль, что нет ничего, чем можно было бы растопить камин. Здесь лютый холод, – пробормотал брат Бонифац.

– Может, если сжечь эти старые тряпки, это, по крайней мере, хоть немного… О боже… О, преподобный отче…

Вацлав протиснулся мимо остальных и посмотрел на кучу тряпья на полу. Оттуда на него уставилось чье-то лицо. Трудно было сказать, сколько времени мертвец уже пролежал здесь, так законсервировал его холод: один день или же один месяц. Лицо окрасилось в черный цвет, глаза уже запали в глазницы, и тем не менее было прекрасно видно, как сильно искажены черты лица покойника. Этот человек искупил большую часть своих грехов, прежде чем смог умереть. Одна рука его высохла, как у мумии, на высохший кулак было страшно смотреть. И еще у него не было ног. В здоровой руке он сжимал маленькую бутылочку.

Подняв глаза, Вацлав заметил, что все его собратья отступили на несколько шагов.

– Это просто мертвец, – сказал Вацлав.

– Его забрал дьявол, – прошептал один. – Глянь на его лицо, преподобный отче – и на руку… Словно, умирая, он пытался отречься…

– Да, его действительно забрал дьявол, – кивнул Вацлав и присел рядом с мертвецом.

Он и сам не смог бы сказать, почему так поступил. Взгляд его упал на двух дохлых крыс, лежавших на полу рядом с трупом. Если он не ошибся, они пытались выгрызть кусок из мягких тканей возле плеча. Их тела казались вздутыми, зубы были оскалены, языки высунуты. Он дернул за одну из тряпок, которыми мужчина хотел защитить себя от холода, когда еще был жив, и оторвал полосу ткани. Обмотав ею пальцы, забрал бутылочку из неподвижной руки. Его взгляд обшарил пол, и не зря – он увидел маленькую пробку, подходившую к горлышку бутылки. С помощью тряпки он взял ее, закупорил бутылочку, до половины замотал ее в тряпку и поднял против тусклого света, проникающего в окна. Внутри оставалось немного жидкости – жидкости, которая и не замерзла, и не испарилась. Он полностью завернул ее в тряпку, оторвал еще полоску, намотал и ее и, наконец, спрятал находку в своей рясе. При этом он пытался подавить ощущение, что кладет в карман задремавшую змею. Когда он встал, монахи отступили еще дальше. Он покачал головой.

– Я хотел сказать, – нетерпеливо объяснил он, – что он выпил яд. Либо ему этот яд подсунули, либо он сам желал встретить смерть. Да и к тому же умер он в муках.

– Зачем ты спрятал бутылочку, преподобный отче?

– Никогда не знаешь, что может пригодиться.

30

Мельхиору Хлеслю стало ясно: что-то здесь не так, когда он увидел открытую входную дверь. Он огляделся в тусклых предрассветных сумерках, но улица была пустынна. Откуда-то донесся звук шагов стражей, совершавших свой последний обход – достаточно далеко отсюда. Он медленно открыл дверь до конца, метнулся внутрь и слился с темнотой. Мельхиор буквально слышал пустоту. Ни один дом, в котором еще кто-то живет, не может быть таким тихим. Он осторожно выдохнул и увидел, как сверкает маленькое облачко пара в тусклом свете, проникающем из дверного проема. И в доме, в котором кто-то еще живет, не бывает так холодно. Что произошло с тех пор, как он заходил сюда в последний раз? Он сориентировался в полумраке, отмерил шагами путь до большой лестницы, затем мягко закрыл входную дверь. Мельхиор решил не задвигать засов – хотел оставить себе возможность для быстрого отступления, а засов только задержит его. Теперь, когда дверь была закрыта, темнота стала полной. Потолок лестничной клетки снижался, и он взял шляпу в левую руку, а правую положил на эфес рапиры и крадущимся шагом двинулся наверх. Услышал, как тихо звенят шпоры его сапог, и выругал себя за то, что не снял их. Но откуда он мог знать, что ему придется не наслаждаться радушным приемом, а прокрадываться в дом подобно вору? Лестница издала тихий скрип. Он прижался к стене, где ступени были не так расшатаны, и стал подниматься дальше, к верхней лестничной площадке. Из двух окон, оказавшихся теперь у него за спиной, в дом просачивался рассвет. Короткий коридор вел к расположенной в торце двери – спальне. Двойная дверь слева открывалась в большой зал, отголосок прежних времен, как и в большинстве богатых домов, в которых семьи жили веками. Правое ответвление коридора вело к следующей двери, расположенной у окна. За ней находился кабинет. В то время как другие двери были закрыты, эту оставили приотворенной.

Мельхиор посмотрел на толстые доски пола, на свои тяжелые сапоги на высоких каблуках, шпоры. Бесполезно. Если он попытается стянуть с себя тесную, высокую, размокшую от долгой носки обувь прямо здесь, шуму от него будет, как от троих. Он на цыпочках приблизился к приоткрытой двери и осторожно заглянул внутрь. На мгновение ему сильно захотелось применить древнюю уловку и сначала просунуть в дверь свою шляпу, но он передумал. За прошедшее время он убедился в том, что его первое предположение оправдалось: он здесь абсолютно один. Куда же все подевались?

В кабинете имелось окно, близнец двух окон в коридоре. Света хватало, чтобы рассмотреть детали помещения: черный холодный зев камина, где должен был бы гореть огонь, беспорядок на полу. На столе лежали смятые листы бумаги. Мельхиор задержал дыхание, когда увидел тусклую лужу, покрывавшую половину стола; он принюхался. Это была не кровь. Он заметил, что там, откуда вытекла лужа, лежит опрокинутая глиняная чернильница. Гусиное перо прилипло к засохшим чернилам, приподнявшись над столешницей, словно корабль, севший на мель. Стул отодвинут; на него небрежно брошен плащ с меховым воротником, В глаза Мельхиору бросилось слабое мерцание. К меховому воротнику была приколота брошь – черный герб с изображением красного мальтийского креста с шестиконечной звездой. Впрочем, и без этой броши Мельхиор узнал бы в плаще с дорогим воротником мантию магистра ордена розенкрейцеров. Из-за чего комтурство Эгера так неожиданно опустело, хотя еще два дня назад он разговаривал здесь с магистром, Мельхиор никак не мог понять. Он вошел в кабинет, положил шляпу на чистое место на столе и осмотрелся. Конечно, во время первого посещения Мельхиора магистр ордена не показался ему человеком, который держит все под контролем. Но то, что он мог бросить комтурство вместе со всеми слугами на произвол судьбы? Начальник комтурства был сродни капитану корабля: например, если бы в комтурстве внезапно вспыхнул пожар, то никто бы не удивился, обнаружив позже, во время работ по уборке, труп комтура, до самого конца остававшегося на рабочем месте. Может, оккупанты взяли его в плен? Но зачем им было это делать, если они все годы, когда оккупация подразумевала только жалкую кучку шведских солдат в замке, не считали его опасным? Может, и его самого, и остатки его прислуги насильно завербовали в армию? Сам Мельхиор покинул город в том числе и из-за этого риска, едва успев закончить беседу с магистром. Кто отказывался идти с солдатами, того могли повесить на месте. Некоторые из жителей Эгера, очевидно, узнали об этом так же, как и Мельхиор, и тайком ушли из города. Мельхиор присоединился к ним, и они отвели его к целому ряду спрятанных в лесу землянок, которые, как предположил Мельхиор, в мирные времена служили убежищем браконьерам (возможно, даже отцам тех молодых людей, в окружении которых он находился!). О таких временах, как нынешнее, можно было сказать, по крайней мере, одну хорошую вещь: при известных условиях они накрепко сплачивали тех, кто страдал от них. Он выдержал там два дня, а потом неизвестность стала просто непереносимой, и он украдкой вернулся в Эгер. Он должен был узнать, появились ли уже там отец Сильвикола и его пленники – и хватило ли магистру ордена мужества выполнить просьбу Мельхиора и тайком передать его матери медальон Асклепия, чтобы подать ей знак: он жив и здоров и находится поблизости.