Ордынский волк. Самаркандский лев - Дмитрий Валентинович Агалаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было раннее летнее утро, с сотен минаретов завывали громкоголосые муэдзины, приглашая верующих на молитву. Слуги только что одели своего султана в халат, и он, длиннобородый, с лицом заносчивого владыки, подошел к распахнутому настежь окну. Все радовало его – и теплое утро, и пара юных наложниц в постели, ублажавших его всю ночь и теперь мирно спавших, и пение муэдзинов, которые ходили вокруг башен и перекликались друг с другом и с небесами, как птицы в райском саду, но больше всего радовало турецкого султана то, что огромная часть подлунного мира лежала у его ног.
– Какие новости? – спросил он у секретаря, который ждал этого вопроса. – Есть вести из Константинополя?
Тот поклонился.
– Есть, государь. Наши сторонники, правоверные мусульмане, приходили к басилевсу[37] с дарами и вновь просили у него, чтобы он не мешкал долго, не ждал штурма, а открыл ворота для твоей армии и стал тебе верным слугой.
– На все воля Аллаха, – философски заметил Баязид. – Если басилевс окажется мудр, то рано или поздно откроет ворота столицы, которая только у него и осталась. Если будет очень мудр, сам выйдет ко мне с подарками. Если на него сойдет благодать Бога, то он примет ислам, что я ему уже предлагал не единожды. А если он будет артачиться, как старый греческий баран, все рано или поздно закончится штурмом и большой кровью. Глупые крестоносцы уже поплатились за смерть моих солдат, поплатится и басилевс жизнями своих презренных ромеев. Аллах тому свидетель!
Он счастливо вздохнул и зажмурился на ярком утреннем солнце, гревшем так нежно, выставив вперед долгую бороду, в которой уже пробивались серебряные нити.
Баязид Молниеносный был султаном молодой Турецкой империи уже десять лет. Путь к трону он проложил одним ударом меча.
У Мурада Первого, и первого султана Османской империи, было три сына, которые со временем могли претендовать на трон отца, – Савджи, Якуб и Баязид. Савджи, не желавший дожидаться своей очереди царствовать, решивший поторопить судьбу, поднял бунт против отца, был разбит, изловлен, ослеплен, а потом убит. Но отец ненадолго пережил его. Мурад Первый погиб на Косовом поле в 1389 году, когда сербы мужественно отстаивали свою независимость, и тут сказался характер Баязида. Принц взял командование на себя и выиграл кровопролитную битву. Но перед этим он велел убить родного брата Якуба. Чтобы не мешался под ногами, не тянул одеяло на себя, не переманивал войска на свою сторону. Между Якубом и Баязидом, прямо над трупом отца, могла вспыхнуть распря за трон, и государство во время войны раскололось бы пополам. Это повлекло бы великую трагедию, тем более что за каждым из принцев стояла своя дворцовая группировка. Но Баязид предотвратил беду – и таким образом первым ввел в правила Османской империи братоубийство, как спасительную меру от возможного политического раскола. Большинство османов были счастливы: приоритет «малой крови» перед «большой»! Не надо армиям, состоявшим из соплеменников, безжалостно уничтожать друг друга на поле боя. Поскольку гаремы щедро плодоносили наследниками, вслед за Баязидом султаны частенько будут вырезать всех родных и двоюродных братьев, едва сядут на трон. Подчас коронованные юноши будут убивать беззащитных младших братьев, с которыми вчера играли в нарды и делили хлеб. И когда они возмужают и станут отцами, их многочисленных сыновей будет ждать точно такая же судьба.
И все для того, чтобы империя не погрузилась в пучину хаоса.
Малая Азия была раздроблена на бейлики – феодальные княжества; в ряде походов Баязид покорил большее число этих княжеств и присоединил к своему государству. Баязид все делал стремительно, его армия появлялась как из-под земли перед врагом, за что он и получил прозвище Молниеносный. Вслед за разгромом Сербии, которая встала перед ним на колени и отдала в гарем султану свою принцессу, Баязид завершил покорение Болгарии, а потом осадил Константинополь. Великая столица православного мира оказалась в тесном кольце мира мусульманского, византийский император признал себя вассалом Османов. В 1396 году на помощь Константинополю вышло объединенное крестоносное войско, католики решили забыть о вражде с православным миром – общий враг в лице Баязида, подминавшего под себя территории христианской Европы, был куда опаснее. Но рыцари, имея нескольких вождей, действовали несогласованно, а турки представляли собой один мощный кулак. И этот кулак пробил рыцарскую оборону и разметал баронов под Никополем. В решающую минуту туркам помогли их новые вассалы – сербы, они нанесли крестоносцам решающий удар. Так подло христиане-сербы спасали свою шкуру. Тысячи рыцарей попали в плен, где почти все были вырезаны по приказу Баязида, за исключением тех, кто мог заплатить за себя большой выкуп. Из десяти тысяч пленных домой вернулись только триста человек. Отпуская высокородных пленников, которых держали полуголодными и в лохмотьях, как последних босяков, Баязид бросил им насмешливо свысока: «Возвращайтесь к нам, гордые сеньоры, милости просим на Босфор! Рискните еще раз сразиться с моим войском!» Желание вернуться было у всех без исключения спасенных паладинов, униженных и оскорбленных этим пленом, на глазах которых зверски казнили их благородных товарищей, но возможности уже не было. Европа истощала перед норовистым турецким султаном. Оборониться бы самой – уже хорошо!
После разгрома рыцарской армии под Никополем и порабощения Балкан султан Баязид Первый Молниеносный стал ужасом для всех христиан без исключения. Он был жесток, невероятно удачлив как полководец, и его аппетиты росли с каждым годом. Он зверем смотрел на Европу, на христианский мир, и вынашивал самые грандиозные планы по его завоеванию. Баязид не был религиозным фанатиком и не желал вырезать христиан, они даже служили у него, но он был свято убежден, что именно мусульмане должны управлять миром, а все остальные подчиняться им. А вот если не согласны – то секир-башка. Никто не знал, где окажется армия султана завтра. Бельмом в глазу сидел у Баязида православный Константинополь, который султан осадил уже второй раз, после расправы над рыцарями. Осажденные греки затаились за неприступными стенами и ждали своей судьбы. Еще год, от силы два, и неверные
