Откровения знаменитостей - Наталья Дардыкина

— Там есть мангал и прочие приспособления для кулинарных затей. Вы сумеете угостить своих гостей экзотической едой?

— После Ташкента пристрастился готовить плов на открытом огне. Соорудил на участке очаг из кирпичей, привез свой ташкентский казан и приготовил для жены и тещи. Они убедились: восточный плов не миф. Тут все непредсказуемо. Ты общаешься с огнем, регулируешь его интенсивность. На глазок кидаешь приправу, прежде всего — зиру. Плов получается таким, с каким настроением ты его готовишь. Он отразит в себе твои эмоции, твое состояние, как и твое стихотворение. Поскольку я сейчас чувствую себя счастливым, мой плов, приготовленный под соснами, удался.

— Ну что ж, Глеб! Пловом вы меня уже соблазнили. Поговорим о коньяке. С увлечением прочитала ваш очерк об искусстве возделывания винограда и о тайнах коньяка. Что привело вас в этот пьянящий город — Коньяк?

— От меня требовалось сочное, вкусное эссе. И я сначала бросился изучать литературу, а потом совершил путешествие в этот город. Побывал в коньячных подвалах «Готье», «Хайн», «Фрапэн» и «Полиньяк». Даже на фабрике, где делают бочки. Это настоящий карнавал и предбанник адской кухни!

— Вы, певец коньяка, домой в Москву привезли бутылочку?

— Привез восемь бутылок коньяку. Уж не знаю, как только дотащил. Самую невероятную бутылку мне подарили в одном из коньячных домов. Узнав про год моего рождения — 71-й, — мастер-купажист, составляющий коньяки, спустился вниз, нашел бочку 1971 года, а в ней — дорогие великолепные коньячные спирты из Гранд-Шампани. Нацедил он мне целую бутыль и сказал: «Наливай в каждый твой день рождения по чуть-чуть. В этом коньяке живет твой год».

— Уже осушили эту священную бутыль?

— Полбутылки еще осталось. До особого случая.

Год спустя у Глеба Шульпякова и Кати Сенкевич родился сын Петя. Сейчас малыш делает первые шаги. Мне показалось, что наш писатель и путешественник стал мягче и озорнее.

— Вам нравится роль отца? Стали ли вы мудрее?

— Мудрее — нет. Скорее слабее.

— Ловите на желании обязательно стоять на своем?

— Ловлю себя на том, что нужно настаивать. И что мне этого делать абсолютно не хочется, а надо.

— Когда наблюдала вашу игру с Петей, заметила, как вы вдруг стали дурачиться. Приятно иногда впадать в детство?

— Приятно обнаружить под панцирем, который нас всех покрывает, какие-то живые движения, на которые казался себе неспособным.

— Какие отцовские качества вам хотелось бы передать сыну?

— Чувствовать нутром свою линию, свой путь — и следовать ему, быть ему верным. Не изменять ему. Ну и быть человеком мира, открытым миру человеком.

— Возникает у молодого отца тревога за будущее сына и его одногодков?

— Страна, в которой мы живем, славится своей непредсказуемостью. Причем «сюрпризы», которые нам подкидывает власть, редко бывают положительного свойства. Так вот, я бы не хотел, чтобы мой ребенок тратил время и эмоции на преодоление этих «сюрпризов». Поверьте, ни жизни, ни творчеству эти вещи абсолютно ничего не способны дать, только отнять.

Но это уже другой, отдельный разговор.

2007 г. 

Жизнь опасней волкодава

Александр Иличевский: «Я умирал от страсти, как муха на клейкой полоске сладкого яда»

Преодолевать опасности — его природный дар. Рюкзак, палатка, лодка — проверенное снаряжение. Очень высокий и сильный, по-мужски закрытый, он позволяет себе неожиданный лирический вскрик внутри романного сюжета, если в этой точке кипения событий подступило к горлу запоздалое объяснение в любви. Персонажи романов многое позаимствовали от личности автора: талант прозрения, интуицию, чувственность и муки сердца.

Повернуть разговор с Александром Иличевским в сторону личных страстей — напрасная затея. Он не станет выносить на общий суд свою интимную, да и просто семейную жизнь. Ищите все это в его романах между строк. В самой атмосфере «Матисса» и «Ай-Петри» кроется растворенная ярость горячего темперамента романиста.

Он пришел в литературу не из филологии. Точные науки приучили любопытного «физтеха» к поиску скрытых закономерностей, объединяющих все живое, земное и поднебесное. В долгих и длинных пешеходных и прочих путешествиях в прикаспийских ли просторах, в таежной ли глуши он развил в себе медленное, «параболическое» зрение, и все увиденное и понятое сотворило с ним невероятное преображение: откуда-то вплывали в сознание редкие слова. К солнечному сплетению подступали «огромные кольца счастья». Эти видения разрешались стихами. А потом изменили его судьбу.

На меня сильное впечатление произвел его «Матисс», и я написала о нем в «МК». Была рада, что он принес Иличевскому лауреатскую премию «Русский Букер». Роман «Ай-Петри» покоряет лиризмом и психологическими тонкостями чувственных взаимоотношений. Я напросилась к Александру Викторовичу в гости.

— Позвольте, господин Иличевский, называть вас по-дружески, Саша. Почему вы отказались от судьбы ученого? Многие «физтехи» из моих знакомых без шума и крика покинули разграбленную Россию и прижились за рубежом. Легко ли было вам бросить науку?

— С наукой, конечно, расставаться было довольно трудно. Хочешь — не хочешь, но обстоятельства понуждали. Если спортсмен в течение длительных тренировок формирует, наращивает мышечную массу, а потом вдруг резко бросает тренировки, то в нем происходят какие-то гормональные и прочие сдвиги. То же самое с наукой происходило. Определенные участки мозга в течение десятка лет развивались совершенно в ином направлении, чем филология.

— Вы рвали по живому?

— Да, сначала я ставил себе некие блокировки: запрещал читать научную литературу. Тут такая закономерность: чтение научной литературы меня увлекало слишком сильно. Если бы я вновь стал вчитываться в эти труды, то у меня зажегся бы прежний азарт. Я это про себя знал. Сейчас, уйдя из науки, я сумел достигнуть ровного состояния; научный азарт во мне несколько потух, и я снова возвращаюсь с удовольствием к науке, расширяю свой кругозор. Приятно, что во мне крепко проросло физико-техническое образование.

— Вы работали в Израиле и в Америке. Как там оказались?

— Профессией физика я зарабатывал деньги. В 90-е годы, когда погасло противостояние стран, возникшее в период «холодной войны», фундаментальные науки перестали финансироваться. Они угасали как в России, так и в Америке. У нас это произошло как следствие общей разрухи, а там переходили к новым технологиям. Когда в 91-м году я заканчивал пятый курс Физтеха, в Институте теоретической физики имени Ландау в городе Черноголовке оставалось только семь действующих сотрудников! Остальные 70 уже были за границей. А мне хотелось заниматься наукой, и потому я решил примкнуть к дорогому мне научному сообществу. Сначала я учился в аспирантуре в Израиле, а потом вернулся в Москву, чтобы вместе с родителями уехать в Америку. Теперь они живут в Калифорнии, в Сан-Франциско.