Откровения знаменитостей - Наталья Дардыкина

— Профессией физика я зарабатывал деньги. В 90-е годы, когда погасло противостояние стран, возникшее в период «холодной войны», фундаментальные науки перестали финансироваться. Они угасали как в России, так и в Америке. У нас это произошло как следствие общей разрухи, а там переходили к новым технологиям. Когда в 91-м году я заканчивал пятый курс Физтеха, в Институте теоретической физики имени Ландау в городе Черноголовке оставалось только семь действующих сотрудников! Остальные 70 уже были за границей. А мне хотелось заниматься наукой, и потому я решил примкнуть к дорогому мне научному сообществу. Сначала я учился в аспирантуре в Израиле, а потом вернулся в Москву, чтобы вместе с родителями уехать в Америку. Теперь они живут в Калифорнии, в Сан-Франциско.

— И как же вы расстались с ними?

— А мы не расстаемся. Постоянно звоню им. Они приезжают сюда и живут в Москве по полгода. Отец с мамой уже на пенсии.

— Теперь я знаю, что это не вы, а ваш герой в «Ай-Петри» пробрался через персидскую границу в медвежьих лапах. Вы заимствовали этот эпизод в сказке?

— Сюжет не сказочный, а скорее житейский. Я был хорошо знаком с замечательным пограничником. Он провел на опасном рубеже с Персией 25 лет. От него я услышал много совершенно замечательных историй. В романе использовал один невероятный случай, когда шпион перешел границу, приспособив к ногам лапы от чучела медведя. Олени, изюбры, медведи спокойно и беспрепятственно пересекают границы. И наш шпион перехитрил пограничников.

— Но вы сами добровольно перешли границу из надежной теории в литературную неопределенность. Ученый не тешил себя иллюзиями, что там все проще и солнечнее?

— Я отдавал себе отчет в том, что пишу нечто, чем явно не заинтересуются издатели, поскольку видел, что нынче читают. Я мог представить свои вещи опубликованными в Европе.

— А предлагают издать?

— Сделано достаточно много предложений, но ведь никто не знает, когда это произойдет. Пройдет и год, и полтора… Там увидим.

— В литературе не существует абсолютной истины. Все оценки успеха относительны. Читатели и критики часто не совпадают со вкусами авторов, а иногда просто не умеют внимательно вчитываться в текст. В частности, в «Матиссе» многих ослепляет или утомляет блеск вашей длинной фразы, раздражают зигзаги сюжета. Получив «Букера», вы сразу стали мишенью для хищно стреляющих «гигантов мысли», сетевых ерников, желчных завистников и просто дураков. Все это выбивает вас из колеи?

— Нельзя сказать, что все это прошло для меня безболезненно — темперамент у меня такой…

— Взрывной?

— Точнее — спортивный, азартный. Когда меня особенно обижают, мне хочется дать сдачи или взять рапиру. Но в конечном итоге понял, что все эти упреки никакого отношения к литературе не имеют. Я не видел в этих наскоках никакого теоретического рассуждения, на которое можно было бы реагировать. Но главная причина моего неудовольствия в другом: у нас в принципе нет экспертного сообщества. Оно есть на Западе. У нас нет таких мощнейших критических изданий, как в Нью-Йорке. В Америке существуют даже рецензионные институты, а в их изданиях невозможно встретить голословные высказывания малообразованных крикунов. Там даже есть уникальная рубрика — «Рецензия на рецензию».

— В любви к доказательности и обоснованности критических суждений слышится голос фундаменталиста.

— Да, человеку, пришедшему в литературу из науки, кажутся облегченными такие оценки. Если ты решил какую-то задачу, то молодец, а если нет — слабак. Мне даже кажется, что наши критики вообще не читают вещи, о которых пишут с легкостью необыкновенной. Многим критикам книга представляется нелюбимой женой, с которой, хочешь — не хочешь, приходится вместе жить и мириться, а иногда просто хочется отравить.

— Иличевский с хорошими бицепсами, его запросто не повалишь.

— Да я перестал реагировать на всякие наскоки. Чувствуешь: пишущий рецензии до того замылен бесконечным чтивом, что для него другая литература не существует. Что от него ждать?

— Добавлю каплю дегтя: милым женщинам «не в кайф», что в «Матиссе» ваш Королев общается с бомжами.

— Мои герои не вполне классические бомжи. Ведь в одной Москве бездомных огромное количество. Это и странники, идущие через Москву, и люди, временно потерявшиеся, и те, что застряли на вокзале, потому что их обобрали.

— Где вы познакомились с будущими героями?

— В Москве, на Малой Грузинской, возле Музея Тимирязева. Ведь это знаменитый щукинский особняк, куда коллекционер привез своего Матисса.

— Люблю и Щукина, и Матисса, и Музей Тимирязева любила: там по весне раньше выставлялись личные коллекции «Удивительное в камне». Я же «каменщица».

— Ух ты!

— Поделюсь с вами своими самоцветами. Честно признайтесь: не ваш герой, а вы лично пробрались в метро № 2, в тайную московскую подземку!

— В 91-м году охрана этих мест схлынула — платить перестали. Охранникам надо было идти деньги зарабатывать. Диггеры и любители таинств вошли в святая святых наших органов.

— В каком же месте вы вошли?

— Любой мало-мальски любопытный человек в ту пору мог войти туда везде. Мы вошли под ЦДСА. Мы даже не считали нашу вылазку приключением.

— И вы ночевали под землей?

— А как же! Мы шатались там четыре дня, нас было пятеро. До сих пор мы не можем осознать, где же мы тогда были — шли-шли и, наконец, вышли в Медведкове.

— Не вздумайте сейчас туда вновь сунуться — есть в метро и крепкая охрана, и дан приказ стрелять на поражение, если какой-нибудь любопытный туда полезет. Но давайте, Саша, из подземелья поднимем глаза к небу. У вас в «Матиссе» фантастически ярко нарисован дождь с грозой и шаровой молнией. Неужели вы нечто подобное наблюдали?

— В детстве увидел я шаровую молнию во время дождя. Он слегка моросил. И вдруг издалека стало надвигаться нечто. Я даже не представлял, что это такое: полутораметровый шар оранжевого цвета с огромным хвостом шел вдоль высоковольтной линии. Сумасшедшее видение! Я знал, что шаровые молнии бывают белые или синеватые и маленького размера. Но потом, когда я вчитался в классическую работу Петра Леонидовича Капицы о шаровых молниях, то был поражен их разнообразием: они бывают размером от орешка до полутора метров. И разного цвета: белые, синие, зеленые, оранжевые… До сих пор во мне живет могучее впечатление от встречи с этим чудом.