Ханидо и Халерха - Курилов Семен

Богач знает, что ты не один такой, но старайся не думать об этом. А то еще войдешь в положение богача, у которого всего-то тысячи две или три оленей…

Встречнева луна бывает, однако, и более страшной. Вдруг ни с того ни с сего начнется падеж оленей. И в это же время не ловится рыба. Одно к одному: песцы тоже не попадаются в пасти, как ни умоляй духов озер и холмов. Вот тут-то и нагрянет беда, полная и беспощадная. К богачу за помощью и не думай идти: он не только наверняка откажет — он просто не будет с тобой разговаривать. И тогда спасай себя и семью как можешь. Люди жуют и грызут все, что проходит в желудок. Вечерами, когда мужики возвратятся в тордохи, так и не сумев ничего раздобыть, хозяйки соберут семьи к еле горящим жирникам и подадут еду, которую не догадался отобрать сам виновник голода — дьявол. А не догадался он по той лишь причине, что это еда не людская и даже не звериная, это воистину дьявольская пища — разваренные куски старых ремней или клочья мешка, сшитого из сохатиной шкуры… Мерзкие ошметки с отвращением глотают взрослые, а ведь детям надо их еще разжевать, но разжевать их нельзя!

Едят и более непотребное — внутренности оленей, кишки, закопанные в землю осенью или летом… Все это, однако, пища. И она спасла от верной смерти многих и многих бедняков Крайнего Севера.

Особенно тяжело переносить голодуху кормящим матерям и детишкам.

Юкагирские дети часто сосут грудь несколько лет, до тех пор, пока не начнут подражать взрослым — засовывать в рот курительную трубку. Так что любая мать, имея даже одного ребенка, все равно перенесет за свою жизнь двойной голод. О детях же и говорить страшно. Они сперва плачут и пристают, а потом становятся задумчивыми и молчаливыми, как старики; скулы их заострятся, в глазах — смирение, а улыбки резкие, жуткие. Дети, подпорченные болезнью, в голодное время или чуть позже непременно уходят по своей короткой тропинке в тот мир. И родители не очень оплакивают их, иные даже благодарят то бога, то добрых духов, избавивших несчастных от долгих мук…

Конечно, не каждая зима кончается голодом. Иногда Встречнева луна удивит людей неожиданной радостью. То вдруг рано проснется и начнет ходить подо льдом налим — и мужики с трудом вынимают из прорубей битком набитые рыбой морды. То на берегах озер появятся чуть ли не табуны песцов — их привлечет запах рыбы, в великом множестве выброшенной из воды еще осенью.

Роют зверьки лапами снег и жадно грызут ледяную тухлятину. И тут-то охотники уж постараются переловить их всех до единого; а есть песец — еда будет наверняка. Случается и так, что голода бы не миновать, но нежданно-негаданно к прирученным оленям вдруг прибьется целый табун диких. Тогда начнется дележ — и стойбище спасено.

Надо сказать, что и среди богачей, не знавших обычно счета своим оленям, бывали добрые. Редко, но все же бывали. Иной раз найдет блажь на такого — и начнет он в самые трудные дни дарить голодающим мясо, а то и живых оленей! Кто знает — может, богач этот вдруг не захотел, чтобы тундра обеднела людьми, может, у него человеческая совесть проснулась, а может, он ожидал от бога вознаграждения за доброту…

Что, однако, ни говори, а простой народ Встречневу луну ожидает с тревогой — каждый снег, всю жизнь ожидает ее с тревогой. Даже удачный конец зимы пугает людей: не пришлось бы через год очень многим побывать между средним миром и нижним, а иным и вовсе уйти в тот мир.

С этим тревожным и хлопотным временем много связано в жизни юкагирского стойбища, что кочует по берегам Малого Улуро. Тут с давних пор было примечено, что добрые и печальные, а чаще всего печальные события происходят именно в эту переломную пору.

Смерть жены старика Хулархи в легкую голодовку, восемь снегов назад, не удивила людей: старуха слишком долго и тяжко болела. Но вслед за женой, в том же месяце свалился и сам Хуларха. Больше года он мучился и стонал, путал мир действительный и мир нижний. Потом ему стало немного лучше, но на ноги он так и не встал. У Хулархи не было сына, и, значит, на этом свете догорал его последний костер. Таких людей юкагиры жалеют, как только могут. Но жалеть пришлось не его одного. У старика росла дочь — работящая, тихая, добрая и, на удивление всему стойбищу, очень и очень красивая. И тут было над чем задуматься. С одной стороны, Халерхе все прочили счастливую жизнь. И не только потому, что счастье ей предсказал известный шаман Сайрэ. В стойбище жил ее названый жених Косчэ-Ханидо. А людям рано стало известно, что этого очень смышленого, умного, ловкого парня голова всех юкагирских родов Куриль избрал своим преемником — у Куриля тоже не было сыновей. Люди даже знали, что половина огромного стада головы перейдет в собственность Ханидо. Впрочем, Куриль и на самом деле обо всем этом договорился с Нявалом.

Парня отдали на особое воспитание Пураме. Однако названый жених — это еще не жених. Не все зависит от верности невесты. И люди нет-нет да и вспоминали судьбу красавицы Пайпэткэ. Как ни осуждали они Пайпэткэ в свое время, как ни соглашались с шаманами, а повторения ее жизни никому не желали. И с людской помощью больной старик и его дочь не страшнее других переносили трудные дни.

Даже когда в следующую голодовку умерла самая бодрая из старух — Лэмбукиэ, Хулархе не стало хуже, а дочери его не пришлось глотать разваренные ремни.

От третьей за последние десять лет голодовки стойбище избавил богач Ниникай, чукча, бежавший из Восточной тундры. Прослышав о добром характере Ниникая, сказитель Ланга рискнул поехать к нему. И не ошибся. Ниникай, правда, нехорошо, с непонятной злостью слушал рассказ юкагира о нагрянувшем бедствии. Но Ланга не упал духом, и, когда закончил горький рассказ, Ниникай решительно выдернул из-под мешков аркан. "Иди, выбери самого жирного быка, — сказал он. — Только не лови белого или пестрого… И еще поймай оленя отцу этой красивой девчонки…"

А потом у Ниникая побывало больше половины мужиков стойбища. И никто пустым от него не вернулся. Люди подозревали, конечно, что чукча таким образом пытается закрепиться на новых, чужих местах. Но это уж было его делом, а из стойбищенских людей никто на этот раз не ушел в тот мир.

Но вот три снега назад случилось самое страшное. На оленей напала черная гибель. Зима, как на грех, затянулась, и рыба решила поспать до лучших времен — не пошла ни на какую приманку. Бесполезно было идти к богачам, а к Ниникаю — стыдно. Люди начали пухнуть и болеть. Только Нявал со своим сыном отправился к Тинальгину, жаднейшему богачу, и получили от него помощь. Но ведь Ханидо — будущий богач, равняться на него не было смысла…

В эту голодовку и после нее случилось многое необъяснимого. Семья Нявала, кочевавшая в одиночестве, вдруг покинула родные места и отправилась далеко к побережью моря. По слухам, Нявал решил пожить более добычливой жизнью: там, говорят, много зверья, а людей — мало. Но как только они укочевали, в стойбище появились первые сваты: Халерха к этому времени из красивой девчонки превратилась в невесту-красавицу. Понятно, первым сватам Халерха отказала решительно. Но это ничуть не смутило других — сватовство только усилилось. Время, однако, шло, а ни Ханидо, ни отец его не возвращались…

Все эти события прошлых Встречневых лун, как и другие, не примеченные простыми людьми, вконец перепутались к молодой Встречневой луне 1915 года.

Да так перепутались, что люди уже не знали, о чем следует больше думать — об этих событиях или о судьбе своих желудков.

Из Среднеколымска прямо в стойбище примчался Куриль. Его долго не было здесь — больше луны. Примчался он на себя не похожим — всклокоченным, будто важную и степенную сову до смерти напугали среди белого дня, когда она ничего не видит. Куриль едва заскочил к Пураме и тут же улетел в тундру.

Стало известно немногое. Русский царь наградил голову серебряной деньгой-амулетом — за хорошую службу; исправник приказал всем шаманам не мутить народ и угрожал им; сам Куриль уехал искать Нявала, а зачем он нужен ему — не сказал.

Халерха была девушкой потомственно белокожей. Ее предками были ламуты.

В роду хододил ламутская кровь, однако, настолько объюкагирилась, что люди этого рода, жившие среди индигирских ламутов, лишь понимали местную речь, но разговаривать не умели — языки не поворачивались как надо. Самая чистая белизна кожи да маленький рост — вот и все, что сохранили от ламутов потомки. Халерха не была слишком уж маленькой, но зато кожа ее оказалась такой белой и такой нежной, что юкагирке позавидовали бы и русские женщины.

Белизна аккуратного, кругленького лица Халерхи оживлялась и легким румянцем щек, и угольной чернотой волос, и блеском таких же черных, как и волосы, глаз. А глаза у нее были особенные. В них как будто навсегда замерло детское удивление. На кого Халерха ни смотрела бы — на знакомого с самых пеленок сородича, на сварливую старушонку или на незнакомого парня, — глаза ее словно вмиг замечали что-то особенное, неотразимое в человеке. Она никогда не прятала взгляда, не любопытствовала исподтишка — и потому многим казалась слишком смелой, самоуверенной. Только позже, когда она стала настоящей невестой, ее волнение начало выдавать биение сердца — груди вздрагивали под тугим передником. И как же обидно, как тяжело было выслушивать женихам слова отказа, испытывая на себе этот открытый, полный удивления взгляд, за которым, конечно, таилось смятение чувств белокожей красавицы.