MCM - Алессандро Надзари

— О, старые боги! Да, как же всё сходится! Год Экспозиции, город Экспозиции, демон Экспозиции…

— И его предполагается одолеть, хотя контакт и подозревает, что Совет преследует иные цели.

— О каковых навскидку можно догадаться.

— Так, может, это всё-таки тупое разрушение?

— Ну, нет. Мы же ведь понимаем, что речь не о порождениях христианского сознания на излёте Средневековья? Похоже, они знают, как обуздать мощь умбрэнергии — и заодно, чего уж там, дать несчастным мартинистам ощущение, будто это они сотворили чудо.

— Проклятье, должно быть, они и вправду её где-то запасают вне нашего ведома. Запасают и перемещают, как показывает опыт с Большой небесной сферой, чтобы мы не обнаружили. Ваш контакт, как он выглядит и где его найти?

— Обращаю внимание на слово «анонимный». Там клуб. Все в накидках, шапках, масках и перчатках. Собираются в довольно странные часы. № 195 по рю Сен-Жак.

— Я этот гадюшник лично выпотрошу.

— Сели. Повремени, чтобы не спугнуть кого-то, о ком мы ещё не знаем.

— Да, я бы попросил о том же. Чинский, к слову, тоже член клуба. Возьмём его и основательно расспросим. Не удивлюсь, если обнаружится кто-то ещё. Насчёт одной особы у меня остались кое-какие подозрения, и её, если они подтвердятся, лучше бы не убивать, каково бы ни было желание. А ещё у них довольно причудливая мифология.

— О, расскажете в дороге, — указала Селестина на ис-диспозитиф. — Метка Анри!

Когда они спустились к «панару-левассору», то Мартин и Михаил остановились у порожков и встали в позы, готовые предложить дамам помощь во вскарабкивании на задний ряд сидений.

— Вы чего это, господа?

— Простите?

— Вы им управлять-то умеете?

— Вообще-то да.

— А вообще-то неинтересно. Вы не из Директората, а это его автомобиль, так что полезайте на гостевой диванчик, назад. Ваше вероятное возмущение, никак не отражающееся на лицах, принято к сведению и будет рассмотрено в ближайшее время. Приятной поездки.

Михаил и Мартин переглянулись, пожали плечами, но уселись назад и вверх, постаравшись укрыть лица ладонями облокоченных о корпус рук. Лица же Селестины и Сёриз, в этот раз управлявшей мощью шести лошадей, сияли ликованием и в освещении улицы соперничали с ацетиленовыми фарами, улыбки в победном оскале обнажили белоснежные зубки — и, как для Михаила и Мартина, привлекали лишнее, абсолютно ненужное внимание.

Селестина почти не отводила взгляда от устройства на руке и в скором времени заключила, что местоположение Анри не меняется: это был дворик, зажатый между бульваром Клиши и рю де Абесс ближе к рю Удон. В штаб она послала запрос об изоляции и снятии показаний с урбматерии в том районе, хоть и подозревала, что если это искомая база Совета, то они наверняка подготовились и «серебряными нитями» всё там опутали в первую же очередь. Пришли данные о том, что близ дворика находилось не менее дюжины людей, не считая жильцов домов вокруг, а по требованию проведут экранизационные процедуры в радиусе тридцати метров, но на этом и всё: ни сведений, что это за люди, ни уточнения, есть ли среди них миноры. По крайней мере, Луна была на её стороне, если за это можно счесть ленивое приподнятие себя за двадцатый, чтоб его, азимут.

Раз уж Анри не перемещался, Михаил предложил свернуть к ближайшему телеграфу или телефону, чтобы он вызвал свою команду и один дирижабль, о существовании которого ни один из присутствующих, как и о всём сказанном ранее, распространяться не должен. В конечном счёте, разведка с воздуха им бы пригодилась, а вылететь они могли вечером благодаря всё тем же, продолжавшим висеть высоким облакам, закрывавшим звёзды, равномерно размазывавшим по небу накатывавшую темень и не отражавшим обратно электрическое свечение города. Михаила предупредили насчёт попытки прибрать Чинского исключительно в свои руки, на что тот предложил подняться на борт всем вместе, и уже там провести первый допрос, поскольку это, пожалуй, единственная территория, над которой Совет власти не имеет, также он заверил, что попросит капитана судна не лететь сразу на ипподром, а покружить над кварталами, но всё же настоял, чтобы после этого Чинского оставили под охраной воздушного флота и под его личную гарантию, что Директорат в лице Сёриз или Селестины может в любой момент потребовать встречу с арестантом и получить её. Особо пререкаться по этому поводу не стали: сам по себе месьё магнетизёр в действительности нужен был только русским.

«Вновь привет, Монмартр», — с грустным вызовом принимал Мартин возвращение в те края. Ныне, не то высоко забравшись, не то глубоко спустившись по шаткой хрустальной лестнице заговоров, он с тоской вспоминал, как упрекал Энрико, что тот заставил его подниматься к Сакре-Кёр по ступеням, хорошим твёрдым каменным ступеням, и не дождался поры, когда запустят фуникулёр. Теперь его путь лежал к подножью холма, где, насыщавшись всей как в канаву стекавшей гущей, садом ароидных — аморфофаллусов и симплокарпусов, — раффлезий, гиднор, цератоний, орхидей фаленопсис, геликодицеросов, стапелий, дракункулюсов, расцветал легко, обманчиво доступный порок. Селестина показала Мартину карту территории, и тот увидел, что дворик не просто располагался напротив имевшей определённую репутацию площади Пигаль, но и что помещался в теле, которому контуры улиц придавали такую форму, при которой ту же Пигаль можно было назвать, хм, оглавлением или известным анатомическим жёлудем. Мартин вспомнил старую игру, и в голове теперь смешивались латинское «glans», французское «gland», английское «gloss» и русское «глянец».

Конечно, где, как не в местном квартале красных фонарей — проявочной греха — и могли укрыться анархитекторы, буквально высвечивавшие натуру? Но — натуру посетителей, как можно понять. Для оказывавших же услуги то была обычная работа, требовавшая притворства и едва ли не поточного, промышленного подхода. То была фабрика по утолению похоти и вожделения, особых предпочтений и фантазий, зазывно отверстым, раскрасневшимся, налившимся сотней электрических и газовых ламп алкалищем привлекавшая, вбиравшая, всасывавшая, проглатывавшая всё новых и новых «инвесторов», вложения которых окупались немедленно и подстрекали к новым. Плоть дряхлела и поражалась недугами, смазка забрызгивала и коркой покрывала все неуместные поверхности, но поршни и плунжеры махины, вгоняемые и отводимые, беспрерывно приводили в движение, гнали огромную махину желания.

Несмотря на всю навигацию, четвёрка всё же пропустила нужный поворот, но зато получила возможность описать круг по местности и сделать кое-какие прикидки. Честно говоря, было непонятно, куда, в случае чего, садиться дирижаблю, но Михаил заверил, что это не проблема, их самих, если понадобится, поднимут. Селестина и Сёриз пробовали получить картину Течения, однако показания ис-дисов были смазанными, шли рябью или даже, по выражению Сёриз, напоминали барханы, навеваемые и сдуваемые жаркими ветрами, притом интенсивно. Впрочем, для подтверждения подозрений Селестины этого было недостаточно: умбрэнергия вполне могла быть подвержена подобным горизонтальным миграциям, недостаточно возбуждённая лунным притяжением, Директорат же обычно просто старался не допускать «заболачивания» подобных участков.

Для Мартина же это была возможность увидеть, хотя бы проездом, до сих пор строившуюся церковь Сен-Жан-де-Монмартр, до которой в экспедиции так и не дошли ноги, хотя Мартин в принципе не отказался бы от интервью с её архитектором — Бодо. (Не тем же, что создал стартстопный телеграф.) Здание, за внешней скромностью и сдержанностью, было при этом по-современному эклектичным и конструкционно провокационным, шедшим вразрез с традицией. Сколькие умы приходили и приходят в беспокойство и иное состояние духа от творений Хоксмура, но столькие же смогут оценить подход Бодо? Сравнивать стили, без сомнения, дело безблагодатное, речь, собственно, об архитектуре как таковой, архитектонике. Что же такое Сен-Жан-де-Монмартр? Это первое вторжение железобетона — по системе Коттансена — в церковную жизнь, способное учинить юридические хлопоты рискнувшей её применить упомянутой паре смельчаков, но и возвращавшее и перерождавшее готику, её внутреннюю структурную «честность» и открытость, её пространственность. Вместе с тем железобетонный каркас не выставлялся напоказ, а одевался кирпичом и керамикой, отчасти сближая здание с викторианской неоготикой. К примеру, кирпичным обликом того же Сент-Панкраса, укрывающим металл вокзального амбаркадера — излюбленную паровой эпохой конструкцию из стекла и железа, с каковой тот же Бодо пробовал спорить ещё на Выставке одиннадцать лет назад, предложив альтернативу Галереи машин, отсылавшую к каркасной системе готики, её нервюрам, пускай, и более пологим, напоминавшим и огромные листья, и паутину, что, возможно, и послужило причиной неприятия. Но где, как не в захватывавшем мир ар-нуво ценились плавность пологого, округлое и растительные аллюзии? Церковь можно счесть примером рационального модерна, каковой ещё непременно появится как реакция переосмысления хаотичности ар-нуво первой волны. Полукружиями умеренно и элегантно в три регистра Бодо и украсил фасад Сен-Жан-де-Монмартр: маркизой над входом на нижнем, на среднем — их перекрестьями, рождающими стрельчатые окончания витража и декоративную распорку с эмблемой, на высшем — кружевом колокольни, ещё только намечавшемся, но обетованным за праведное возведение, как Царство небесное, и под стать ему бирюзовое и лазурное. Впрочем, цвета ещё не нанесённой керамики Мартин мог лишь чувствовать и предрекать, но, увы, пока не видеть. Он задумался, почему подобной симфонии определено это место.