MCM - Алессандро Надзари

— Послушай, эти люди могут быть опаснее и непредсказуемее апашей, ведь те хотя бы не скрываются под иными личинами. Но с дикарями периферии ты имел дело, остался жив и овеял себя ореолом славы. Справишься и на этот раз. Я не прошу тебя при встрече с опасностью всех их перестрелять из этого оружейного недоразумения, но если ещё в пути почувствуешь угрозу или попытку принуждения и давления со стороны того господина, то приставь ему эту штучку к боку, а надо будет — ткни лезвием или даже пальни, скорее всего ранение не окажется смертельным, но доставит ему много неприятностей и позволит тебе спрыгнуть, уйти. Не знаю, удастся ли мне приглядеть за тобой, поэтому и говорю всё это. Ты понял? — Энрико подтвердил кивком и умчался, куда собирался.

— Мартин, ничего, что вы, хм, забыли попросить его если не отказаться, то тихо уйти, затаиться, избежать той встречи?

— Он бы ни за что не отступил. Анри из тех трусов, что вынуждены постоянно совершать поступки, опровергающие их страхи. Селестина, вы же сможете его как-то отследить?

— Да, я оставила на нём метку, однако, во-первых, слежка по ис-дису возможна будет только где-то после половины восьмого вечера, во-вторых, остаётся надеяться, что метку не перебьют. Я уже не знаю, чего и ожидать.

— Как насчёт нежданного возобновления некогда прерванных бесед? — Оба привздрогнули от вкрадчивого, уже знакомого голоса. — Можно даже надеяться на прямое продолжение: Анри, — ах, вновь упустил возможность заполучить автограф, — апаши, — а название-то, смотрю, прижилось, — интригующие манёвры с таинственными устройствами… Тематика всё та же. Не извольте беспокоиться: в этот раз я настроен на равноправное сотрудничество. И приношу извинения за вторжение в ваше личное пространство, просто не хотел привлекать внимание никого из «галеристов», да и на глаза вашему другу журналисту лучше было не попадаться.

— Как и ожидалось, появление новой информации заставило вас пересмотреть приоритеты? — Селестина полуобернулась, скрывая движение плеча, но Мартин легонько остановил её руку.

— И теперь вы понимаете, кто истинный противник?

— Истинность — понятие весьма требовательное, но наши интересы сплетены. Полагаю, до части ваших мне и вовсе нет дела, готов умерить амбиции.

— Лучше синица в руке, чем дирижабль в небе?

— Занятный каламбурчик, мадмуазель. Конфиденциально вам сообщаю: тот человек с угольной гривой, что подходил к вам, — вот субъект моего интереса. И косвенно он может быть связан с определёнными проблемами воздушного флота.

— И не менее косвенно — с моим появлением в ту майскую ночь.

— Да, я готов признать, что вы не шпионили против нас. Но вот вы, месьё…

— Столь же косвенно моё появление в городе и последующие за этим события, — уж извините, позволю оставить их без уточнения, — также могут быть связаны с данным субъектом. Впрочем, это зависит от того, что вы можете об этом человеке рассказать. Но могу в качестве жеста доброй воли кое-что сообщить о работодателе вашей цели, ведь уже мой, как вы выразились, субъект интереса — он.

— Принято. Но не сейчас: кажется, зрителей намереваются оставить наедине с рёнтгенограммами.

«Галеристы», вновь повинуясь тому звуку, оставили караул у стен и плотным кольцом окружили капсулу с Бэзи. «Странно, что просто снова не накинули завесу. Как на клетку попугая». Впрочем, призрачный шанс увидеть таинственное исчезновение притягивал внимание публики. Селестина почувствовала вибрацию, как тогда, при переходе Бэзи в дверь за сценой. Мартину же послышалось знакомое касание пола металлической обувью. И, кажется, все успели на мгновение заметить присутствие иного, унёсшего Бэзи.

— Но одну оплошность исправить мы можем сию же секунду: Мартин.

— Селестина.

— Михаил.

21

— Сёриз. Сели, скажу сразу и ясно: упустила, они долго петляли и где-то сделали пересадку. Итак, Механил…

— «Михаил».

После всех объяснений Мартина и Селестины, каковые они сочли необходимыми дать Михаилу, теперь был его черёд делиться сведениями. К их началу и поспела Сёриз, весь предыдущий час пытавшаяся на автомобиле самостоятельно выследить Анри и его сопровождающего. Безрезультатно, как уже можно понять. Впрочем, не оправдало себя и предложение собраться в квартире Энрико в надежде, что тот объявится. Единственным оправданием служило лишь то, что само место располагало для подобных разговоров: квартиру он оформил совершенно в духе и букве «Философии обстановки» По.

— Михаил, что же с тем господином из Австро-Венгрии?

— Предположили, опираясь на корпус физиогномики? Почти правы, Мартин. И всё же не из Австро-Венгрии — Царства Польского. Хотя понимаю, какую связь вы пытаетесь отыскать, и исключить её не могу, ведь субъект порой наезжает туда с гастролями, равно как и в рейх, да и родители его в своё время приняли австрийское подданство. И, чтобы более не надоедать сим термином, назову имя: Чеслав Чинский. Он же Чеслав фон Любич-Чинский. Он же австрийский подданный граф Риттер-Станислав фон Чинский. Он же Пунар Бхава. Выбирайте на свой вкус.

— Даже не знаю, на чём и остановиться. «Субъект», кажется, тоже ничего. И чем же промышляет persona suspecta[52]?

— Гипнозом и магнетизмом, а также по мелочи хиромантией, спиритизмом и прочими оккультными науками, хоть и начинал как пропагандист волапюка и учитель при гимназии и реальном училище. Признаюсь, на меня это обстоятельство навевает ужас, и остаётся лишь надеяться, что ничьё детство не было поругано и отравлено, никто не стал юной жертвой его первых опытов, и по сию пору может о том не ведать — возможно, к горькому счастью.

— В одном из имён он просит считать его подданным Австро-Венгрии, его родственники также предпочли это государство, так как же он попал в поле зрения российских властей?

— Никак. Пока что. Я намерен это исправить. Тем более что учительствовал он как раз в Кракове, а два года назад вроде бы подал заявление о восстановлении российского гражданства. Но о его персоне я узнал только на этой неделе. И одного поверхностного знакомства с его деяниями по доступным источникам мне хватает, чтобы считать его важной фигурой в нашем — отныне нашем — перекрёстном расследовании. Попробую изложить некоторые фрагменты его биографии в интересующем нас русле. Известно, что ещё в конце восьмидесятых он начал выступать в роли гипнотизёра и спирита, а в девяносто третьем даже успел надоесть прусским властям, выславшим его вон. Хотя сам он утверждает, что ещё в девяносто втором переехал в Дрезден, чтобы обустроить там две неких клиники — для мужчин и женщин. Дальнейшее я вам привожу на основе записей о судебном процессе, затеянном в Мюнхене уже в девяносто четвёртом году.

— Ой, ну вот, испортили интригу.

— Разве? Оговорка-затравка. Процесс, как оказалось, в Европе был известен и в достаточной степени освещался во многих странах, поминаем и сейчас, что, собственно, и позволило мне столь быстро собрать о нём сведения, не выезжая из города. В ходе процесса и по его результатам было написано значительное количество статей, посвящённых легальности гипноза и смежным темам, люди делились на лагеря pro et contra… В общем, аналог «дела Дрейфуса» в оккультной среде, не меньше. С той только разницей, что обвиняемый — определённо подлец, а дело не пересматривалось.

— Ладно, интриги вы нас не лишили. Что же он такого сделал?

— Ровно то, что и мог рано или поздно сделать мужчина его склада ума и нрава: соблазнил женщину. И не просто совратил её, но и устроил с ней фиктивный брак, причём фиктивным он был уже хотя бы по двум основаниям, не требующим установления свободы или несвободы воли и природы этой несвободы, — а, отмечу, из пяти пунктов, вынесенных на обсуждение присяжным заседателям, первые два касались именно рассмотрения возможности свершения противоправных действий с применением гипноза. Так вот, «пастором», проводившим церемонию, был знакомец Чинского, не бывший лицом духовным, но скрепивший печатью подложный документ о браке, а сам Чинский «забыл», что уже женат, и надо бы предварительно развестись с супругой, хоть они и живут раздельно. А, ещё в то же время свою, прошу меня извинить, аманту он представлял посетителям — и особенно посетительницам — «всего лишь как медиума». В августе девяносто третьего потерпевшая пришла к Чинскому с «отзывами о рефератах в дрезденском журнале» и соответствующими вопросами, осенью она становится его пациенткой, в октябре он осмелился обольстить её, в феврале организовал церемонию и через неделю был взят под стражу, в декабре осуждён. А потерпевшей, надо сказать, была баронесса Цедлиц, по некоторым сообщениям династически связанная с семьёй кайзера. Мимо столь романтичной истории газетам пройти было сложно. Нет, правда, как можно было? «В один прекрасный день во время лечения он признался мне в любви. Он признался мне в то время, когда я, по обыкновению, находилась в сонном состоянии», — и далее в том же духе. Герр Чинский был, по показаниям потерпевшей и свидетелей, весьма и весьма настойчив, бомбардировал баронессу записками, сопровождал сеансы любовными сентенциями, развил у утончённой особы чувство, что она может дать ему счастье и сомнениями терзает их обоих — и опять же всё в таком духе. Госпоже потерпевшей пришлось уступить, не выдержала банального напора. Виной ли тому тонкие, высшие или тёмные силы — не берусь утверждать, я в это не верю, но вот в то, что он месяцы напролёт убеждал её, возвращал к одной и той же теме, закладывал здание будущего решения, каждым кирпичиком давя и душа контраргументы, пользовался её воспитанностью и неравнодушием к гипнотизму, рвался в конфиденты, прознал о том, как её растили быть самостоятельной, но это выразилось лишь в отчуждении от семьи и зависимости от компаньонки, — несомненно. Это вопрос доминирования и подчинения. Наиболее подверженные гипнотическому внушению и трансу особы отчего-то оказываются и более податливыми в отношении чужих идей без наведения какого-либо особого состояния. Ничего сверхъестественного, но тем и страшно, тем и опасно. Да, собственно, о том же говорил и прокурор на процессе, даже указал, что закон различает бессознательность и безвольность, под последней понимая искусственное ограничение воли и ей же определяя состояние потерпевшей. Но, увы, он не рассмотрел вопрос чуть шире. Провёл параллель с ядами, состав которых, быть может, и не установлен наукой, но от этого они не перестают быть объектом судебных разбирательств. Но дело-то ведь не в том, был ли, условно, в аква-тофане мышьяк и соответствуют ли симптомы предполагаемому составу, а в самой моде на определённый тип совершения злодеяния: в одну эпоху это отравление ядом, в другую — словом, а вернее, потоком слов. Собственно, на том прокурор и погорел, поскольку адвокат допрашивал свидетелей о методе Чинского, и как-то постепенно выяснялось, что нет, глазки не строил, руками водил, как и все, это спорно, а то признанно… Вот за деревьями леса и не увидели. И это несмотря на то, что мимоходом выяснилось: техника Чинского — «магнетический трансферт» — собственной разработки, но по причине, должно быть, скудности запаса букв в алфавите или желания оспорить право на это название, именуется ровно так же, как и пара уже устаревших и признанных нетерапевтическими, применявшихся уже на момент процесса разве что по инерции. Ха, а вот брат баронессы сразу почуял неладное, сразу вычислил шарлатана; навёл справки и обеспечил доказательную базу хотя бы того, что касается незаконности заключённого брака.