MCM - Алессандро Надзари

— Сочувствующие приветствуют вас на дебюте «Скиаграфии»! — с обертонами пилы, по которой прокатили контрабасным смычком, привлёк Бэзи внимание даже тех, кто был слишком занят дешёвыми трюками, чтобы заметить предшествовавшие перемены.

Впрочем, никто другой из возможных сочувствующих не шелохнулся. Люди затихли, было слышно шуршание тока и статических помех. Атмосфера, что называется, электризовалась.

— Каждый из вас оказался здесь по воле случая, прислушавшись к нашим глашатаям, и мы благодарны за то, что столь разные люди нашли общий интерес!

«Понятно, подобие случайной выборки. Если всё пройдёт успешно для Бэзи, то их представление получит огласку во всех основных сообществах».

— Вы уже успели позабавиться с плодами науки прошлого века. — «А его речь поправилась». — И не единожды за пределами этой постройки — с наукой века уходящего. Вернее, с тем побочным эффектом, что она создаёт — развлечением. Увеселением. Свободным временем. О, не переживайте, никто вас ни в чём не упрекает, к этому человечество и должно стремиться. Но помните! Помните, что отныне пожимают плоды и с вашего труда, и с вашего досуга.

«На этот раз ведь обойдётся без серебряных приборов и тенёт?»

— И ведь как пожимают: они же и производят инструментарий, и говорят вам, что иначе невозможно! И так окутывают себя ореолом всеведения. Недосягаемости. Интеллектуальной и физической.

Тут Бэзи захрипел, но хрип его сливался со скрежетом акустических усилителей. Он и сам растворялся в «инструментарии».

— И сегодня вы станете первыми, перед кем сорвут этот покров. Мы избавим вас от иррационального страха и почтения. Мы избавим вас от ощущения предрешённости. От ощущения исчерпанности путей. Мы покажем вам, что путь вы можете отыскать сами.

«И-и переход к тематике света…»

— Горы моря технологий — несть им числа! — заграждают небосклон, подменяют свет естественный искусственным, плетут лишающий чувств кокон, становятся новыми барьерами и цензами!

«Пора сбавить градус».

— Но знают ли сами акционеры и директора компаний, куда ведут народы? Есть ли среди нас кто-то из этой среды? Не стесняйтесь и не бойтесь! Нет? Жаль, ответа на этот вопрос из первых уст мы не получим. Зато избавим их от необходимости отвечать на другой: знают ли титаны индустрии о собственной уязвимости перед технологиями? И знают ли, что технологии, промышленность и наука во всём своём ужасающем мардуковом величии низвергают их к нам, к обычным людям?

«Боги мертвы… Да здравствуют боги? Интересно, жив ли ещё старик Фридрих? Но какое это имеет значение, если его болезнь сродни смерти для общества и философии?»

— Мы, сочувствующие, не луддиты, не ретрограды. Мы лишь верим: люди должны знать, что ими управляет. Не вся власть публична, но при этом осмеливается направлять из кабинетов и штабов.

«А вот и намёк на Директорат».

— И сегодня мы высветим хотя бы часть её. Вы знаете поговорку: темнее всего под фонарём. И сегодня мы сбросим таинственную тень, порождающую монстров, явим их нутро — такое же, что и ваше.

«Они же не собираются никого препарировать?»

— Узрите же сказанное вам с помощью науки века грядущего!

Мартин не понял, как Бэзи выдавил из микрофона — или себя? — тот странный звук, но по нему ожили маски, единым порывом дёрнули за тросы — и оставили Мартина, Селестину, Анри и всю честную публику в недоумении. Какие-то белёсые и тёмные разводы от молочно-голубого до оксфордского синего, рассечённые на квадраты и прямоугольники, — «несть им числа!» — были вывешены на ослепительно белых стенах, вплотную друг к другу, как на полотне «Эрцгерцог Леопольд Вильгельм в своей картинной галерее» Тенирса Младшего или пандане «Древнего Рима» и «Современного Рима» кисти Панини. Селестина, будто следила за теннисным матчем, поворачивала голову то к Мартину, то к Анри, но те не знали, что ответить на немой вопрос. Пришлось оставить Бэзи в его аутентичном изоляторе и подвинуться ближе к холстам. Только тогда Мартина и посетили кое-какие догадки. Каждая «композиция» подписывалась двумя-четырьмя буквами, причём первая могла быть строчной, а прописными — уже следующие за ней, и одной-двумя цифрами; иногда рядом в скобках встречались и явно «свойские» пояснения-аббревиатуры вроде (FB), (MR), (AÉ) и (CQA). И — каков слепец! — едва не упустил главное: это были не «холсты», а целлулоид с фотоэмульсионным слоем. Теперь он отчётливо угадывал анатомическую природу пятен, мог различить движение структурных элементов, а вернее, их тени. Тени…

— Тени! — обрадовался Мартин индуктивному заключению и тут же взял себя в руки. — Скиаграфия. Я совсем забыл греческий… Будто когда-то мог похвастаться, что знаю, но да неважно. Со второй частью — «γράφία» — всё понятно, но вот первая — «σκιά» — это, Селестина, аналог латинского «umbra».

— Ах, чтоб меня! Но… Но природа иная.

— Допускаю, что название выбрано укола ради. Вы же слышали упоминание теневой власти.

— Подождите-подождите. Я улавливаю суть: это какой-то антипод того, что зовётся «φωτογραφία», — то есть, дословно, «светопись», — но я далёк от техники и не могу понять: это негативы, пересвеченные плёнки, неизвестным мне образом всё ещё пригодные для шантажа, — или что?

— Почти, Анри: рёнтгенограммы. Только не медицинские или научные. И не вполне развлекательные, как на мой вкус.

— Да, возможно, насчёт шантажа, только не типичного, ты отчасти угадал. Более того, здесь имеется ещё одно прочтение, которое из-за особенностей транскрипции и прононса я чуть не выпустил. Два-три века назад в английском языке почти так же — «sciagraphy» — стали, помимо самого искусства тушёвки, называть особую архитектурную проекцию, вид перспективы сверху вниз.

— Сверху вниз… — вглядывались Энрико и Селестина в снимки и тоже начинали понимать механику вращения иначе высвеченных областей внутри больших окружностей и клякс.

— Да, — вязко захрипел Бэзи, не то каким-то образом услышавший перешёптывания троицы, не то решивший не оставлять в неведении остальных, — пред вами во множестве представлен человече, возвысившийся над иными и мнящий, что башни и престолы из денег, юридических актов, павших ниц поклонников и тел разорённых и поверженных конкурентов приблизят их к небесам и укроют от ада, в которой мир своими деяниями и ввергают. Но чудо электротехники позволяет нам увидеть его без мантии, без сюртука, без регалий…

Энрико — впрочем, как и Мартина с Селестиной, — быстро отвлекли от речи. Именно к Энрико подошёл некий элегантно одетый господин, весьма средний, непредставительный рост которого компенсировали отменный крой костюма, прибавлявший дюйм-другой, и густая, по-животному косматая, хоть и припомаженная, чёрная шевелюра и по-животному же, по-хищному убедительный взор очей, обретавших большую выразительность под тёмными и прямыми бровями, задающими для собеседника линию притяжения. Из-под плотных, непроницаемых усов, скрывавших всю мимику рта, требовавшую поднятия уголков губ, мехи натренированных лёгких выдули почтительное, но не принимавшее отказа приглашение, раз уж у месьё Анри не вышло этим утром, после основной части представления — собравшиеся поймут, когда она кончится, — составить этому господину компанию для посещения некоего места с целью ознакомиться с некими же материалами, бывшими, увы-увы, ещё утром здесь, но ныне вывезенными, для дальнейшего употребления в статьях. Когда этот господин откланялся, услышав ожидаемые заверения в готовности исполнить его просьбу, Мартин притянул к себе Энрико и, стараясь не уступать в серьёзности взгляда эмиссару Совета:

— Ты ведь помнишь ту игрушку, подаренную апашами?

— Подожди, что…

— Я-то подождать могу, но вот события — вряд ли. Ты понимаешь, о чём я? Ты умеешь ей пользоваться?

— Ну да, побаловался как-то, однако затем куда-то положил и не особо утруждал себя поисками, но, Мартин…

Но Мартин быстро и чётко провернул следующую манипуляцию: рука описала движение, подобно производимому паровой машиной с кривошипно-шатунным механизмом и перенесла некий предмет из кармана Мартина в карман Энрико. Тот запустил руку в ткань и нащупал именно то, что и должен был, то есть причудливый ответ апашей продукции фирм «Victorinox» и «Wenger»: соединение маломощного бесствольного револьвера со шпилечными патронами, старого доброго кастета и лезвия, напоминавшего выкидыш в семействе фламбергов, о которое Энрико уколол палец и тут же поднёс его к губам. Попросил извинить его, но он должен отлучиться в уборную. Да, Мартин видел, что другу было не по себе, однако не отпустил его, пока не прошептал долгое напутствие:

— Послушай, эти люди могут быть опаснее и непредсказуемее апашей, ведь те хотя бы не скрываются под иными личинами. Но с дикарями периферии ты имел дело, остался жив и овеял себя ореолом славы. Справишься и на этот раз. Я не прошу тебя при встрече с опасностью всех их перестрелять из этого оружейного недоразумения, но если ещё в пути почувствуешь угрозу или попытку принуждения и давления со стороны того господина, то приставь ему эту штучку к боку, а надо будет — ткни лезвием или даже пальни, скорее всего ранение не окажется смертельным, но доставит ему много неприятностей и позволит тебе спрыгнуть, уйти. Не знаю, удастся ли мне приглядеть за тобой, поэтому и говорю всё это. Ты понял? — Энрико подтвердил кивком и умчался, куда собирался.