MCM - Алессандро Надзари

— Это же Алоиз, пропавший архивариус! — наконец-то признали знакомое лицо второго пленника.

— Во всех смыслах, милые. Ох, — с полными недовольства глазами смотрел он на синюю и тёмно-серо-коричневую униформу — кому приходится поверять то, что и в штабе Директората знает куда меньшее количество человек!

— У нас нет времени на предостережения, да и что это им даст? Алоиз, ad limina уже близко, извольте a limine основное[54]. Мартин, Мартин, ты же не оставил меня?

— Я здесь, друг мой, — и перстом, как копейным остриём, предостерёг подходившего унтер-офицерика от попытки даже коснуться арбалета.

— Запомни: компания «Œilcéan». Повтори. Хорошо. Позже достанешь у меня из кармана брошюрку и узнаешь, как это пишется, — чтобы выдавить смешок, ему, казалось, пришлось вывернуть лёгкое наизнанку. Мартин неплохо играл в карты, и заметил, что, услышав это название, Михаил насупил брови и перебирал в голове ворох бумаг, возможно даже уже нашёл нужную и только теперь, понимая, что в ней написано, вчитывался в неё.

— У нас не настолько мало времени. А вы, дщери, запоминайте иное: Игнациус. Он вернулся. И весь остаток сил мне придётся употребить на не особенно краткий и, возможно, путаный сказ о нём, — и сухой старческий голос затрещал синематографическим аппаратом. — Не найдёте в архиве бумаг, память о том вымарана и выжжена. То было тридцать лет назад в сто двадцатый сарос. В четвёртый подряд год не без затмения. Но только это более-менее сносно подходило для давно задуманного. В день зимнего солнцестояния. Всё сразу! Наибольшая оккультация приходилась на Гибралтар. Свадебным венцом был Сатурн, фату держала Венера. Низко, между семнадцатым и восемнадцатым азимутами от горизонта. Этого для ваших устройств мало сейчас, мало было и тогда, но на то и рассчитывали. Старина Блез, уже тогда бывший стариной, и несколько командующих штаба нашли способ снять тяготеющее над — или, вернее, «под», хе-хе, — городом неизбывное проклятье. Как нам казалось. Мы учли ошибки всех редких предыдущих попыток, отбросили ведущие к ним варианты. Но нашли лишь ещё один к ним в коллекцию. Коль скоро не удавалось грубо оторвать одно от другого, подточить или разъесть, его решили сдвинуть. Сдвиг! Вы понимаете? Не нужно было ничего поднимать, горизонтальное движение проще вертикального. Изящное решение. И столь острый угол между светилами был только в помощь. Затмения всё спутывают, перемешивают, взбалтывают, заставляют кипеть и бурлить, скажете вы и будете правы, но это при высоком азимуте. Мы думали, что при низком зимнем они станут движителями: умбрэнергия потянет тело-скриптор за собой, а сольэнергия будет давить на урбматерию и оттолкнёт в противоположную сторону. Нам всего-то и нужно было, что создать маленькую фазовую трещину, инициировать кливаж, а дальше процесс-с-кхэ-кх с-с небольшой помощью продолжился бы по инерции. Лишь одно измерение мы забыли учесть. Да и не знали, не было аппарата — что в смысле машинном, что в смысле научном — так глубоко заглянуть. Нужны были добровольцы, которых устраивало, что то мог быть путь в один конец. И что совершенно точно они не станут прежними. Вы, мои ангероны, от рождения способны быть сосудом — да что там, фляжечкой, малюсеньким флакончиком — умбрэнергии, да и то дырявым. В отличие от простых смертных, каковым и это не светит, будто умбрэнергии и вовсе нет в подлунном мире! Хм, а здесь, как вне стен Директората, как-то подозрительно много эмпатов. Но да, да, продолжаю. Для воздействия на тело-скриптор нужны куда большие запасы. Фактически, добровольцам предстояло претерпеть трансформацию в живые вместилища умбрэнергии. У нас уже были технологии её конденсации тонким слоем на специально подготовленной поверхности: славный результат этих изысканий у вас на руках. И у нас были технологии её запасания в больших объёмах в урбматерии: компенсационные резервуары мы пускаем в ход едва ли не каждый день. Но не то и другое вместе, в одном агрегате. Нужно было объединить флю-мируа с аккумулятором. Фабрис — вы его не знаете, он погиб, — подобрал верное сочетание геометрии самих флю-мируа и их взаимного расположения. Он придумал оптическую ловушку. Теперь умбрэнергию можно было даже узконаправленно излучать! Впрочем, о применении в военно-полицейском деле никто, даже в трудное время осады, ни на минуту не задумался. Кроме Жервеза, душки-милитариста. В общем, баллоны, что вы наверняка видели на спине у Игнациуса, — а это был он, если кто-то ещё тратит силы на иные догадки, — это видимая, внешняя механическая часть системы.

— Что значит «внешняя механическая»? — всё-таки не вытерпела Селестина. — Есть ещё и «внутренняя механическая», а то и органическая? Да что же он такое?

— Да, есть, я вам об этом сейчас и расскажу, — заменил он в аппарате плёнку и вновь закрутил ручку мысленного аппарата «Société Pathé Frères». — Добровольцы. Их было трое: Атанасиус, Игнациус и его сестра Агнесса. М-м, её рыжие волосы… Простите старика, я ещё успею с ней воссоединиться. У нас было два варианта устройства Фабриса. Атанасиус — опытнейший и самоотверженнейший из троицы — пожертвовал своим телом, чтобы испытать первый и в теории наиболее мощный. Цистерны — только для второго варианта Фабрису удалось миниатюризировать габариты с минимально возможными потерями — устанавливались стационарно, но неподалёку от места, где всё должно было свершиться, и полагалось их соединить с телом кабелями. Толстенными кабелями, которые сплетали с центральной нервной системой. И вот эти кабели волочились за ним по полу множеством пуповин. Также пришлось одеть его в экзоскелет, улучающий токи умбрэнергии, и маску, в которую подавалась более насыщенная кислородом дыхательная смесь. Хотя вру. Вот у Агнессы и Игнациуса уже были экзоскелеты и маски, вполне аккуратные и не такие громоздкие, а вот ему пришлось таскать на себе что-то больше напоминавшее, как сейчас уже можно сравнить, появившееся десяток лет спустя творение братьев Карманьоллей. И почти полгода ему пришлось так прожить до решающего дня. За это время были получены уточняющие данные, и решено было изготовить мобильную версию, поскольку могло потребоваться сопровождение и направление разрыва. Всё равно выглядело жутко. Если жуть может быть аккуратной. Уже заговариваюсь. Им тоже пронзили тела трубками и кабелями. Оставили свободу передвижений, но разместили кое-какую механику под кожей, вшивали… А, оставлю эти подробности, они вам ничего не подскажут.

— Алоиз, п-переходи уже к тому дню, — жизнь покидала его быстрее, чем рассказчика.

— Да. Кабинет Блеза не всегда был его кабинетом, туда он переехал больше из сантиментов и тайного страха. Он ведь движим страхом, не так ли? Наверняка думает, что это урбматерия и тело-скриптор отторгают коммуникации Директората? Что проклятье наконец-то берёт верх? Ну, простите, дайте немного позлорадствовать напоследок. Что же требовалось от добровольцев? Тоже избавлю вас от ритуальной части, но скажу, что суть была в синхронизированном и направленном воздействии на тело-скриптор. Кливаж следовало запустить, испещрив поверхность тела новыми знаками, внести записи, которые город никак не мог произвести, заставить тело считать, что это не та же материя. А противонаправленные векторы умбрэнергии и сольэнергии подкрепили бы эту легенду. Это должно было вывести тело из дискинезии, в результате чего некоторые связи оно попыталось бы укрепить, но другие бы вместе с тем и рассоединило, с этого и началось бы освобождение, и Агнесса с Игнациусом повели бы дисконнекцию и не позволяли вновь, по хитрым дугам, прикрепить аксоны к освобождённым областям. И клюнь меня галльский петух в зад, какое-то время всё получалось! На стекло сиренариума проецировалось то, что нельзя было назвать иначе как партитурой для оркестра, где вместо инструментов свои партии играли недоумение, тревога, боязнь, паника, отчаяние, ревность, тоска и — под конец — презрение, отвращение. Скорбь по ненавистному. Отказ. Мы проглядели метанойю. Сущность за телом-скриптором перестала бороться. Вы наверняка думаете, что от этого процесс только пошёл быстрее. Да, так и было, тройке добровольцев позволяли записывать и отделять всё, что те пожелают. Пожелают. Мы всё это время управляли желаниями, не давали и не даём им бесконтрольно захлестнуть город! И проглядели собственную неумеренность.

— Папá Блез и нынешнюю ситуацию считает следствием уподобления Рааву, — потирала то лоб, то висок, то щёку Сёриз. — И неизвестно, что хуже: полностью ли оно неосознанное или же мы знали, но закрывали глаза, пока чаша не переполнилась, пока наш условный Нил не вышел из берегов.

— Ну да, ну да. Образ подобрал точный. Сущность, известная тебе и тебе, мыслила не географически, но геологически. М-м, нет, так вы не поймёте. А, может, и да. Она мыслила не географическими координатами, а геологическими эпохами, космическими, такими, когда один порядок жизни сменяет другой. Ощутив отчуждённость, она не стала смещаться и сдвигаться. Тело-скриптор, всё более окружаемое надвигавшейся пустотой, перестало искать, к чему бы присосаться. Они… Мы тогда совершенно не сообразили, в чём дело. А запомнили ли вы, что я упоминал в начале? Мы, существа приземлённые, мыслили в трёх измерениях. Я не упоминаю про гипотетические, ответственные за эффекты умбрэнергии и разворачивающиеся да тут же и сворачивающиеся в петельки в масштабах столь крохотных, что у нас и названий и выражений для них нет… А, впрочем, снова вру: тот немец Планк предлагает толковую систему единиц. Отвлёкся. Сущность и тело-скриптор просто в сытом довольствии не давали нам понять, что важно ещё одно измерение — время. И оно полноценно, это не бинарная система «есть — нет», «течёт — не течёт». Но это знание пришло нам много, много позже. Чем же нам ответили? Тело-скриптор принялось искать утраченное в другом времени. Нет, нам не открылись иные миры, мы не видели древних драконов или то, что предрекают провидцы вроде Верна и Уэллса. Мы увидели иное время. Иное! Иной его порядок! Ну, или беспорядок. «Увидели», впрочем, сильно сказано — для данных телеметрии и того, что слышали от тройки. Всего лишь трое в полной мере погрузились в ту бездну. Их утягивало куда-то по ту сторону времени, реконструировало сообразно его организации. Впрочем, одну только смерть Атанасиуса и следовало считать подтверждённой. Его просто распяло на тех кабелях, а после — перекрутило, расплющило… Старым богам мы его так и возвращали — в скафандре, смятом, искорёженном и оплавленном. Атанор, в котором всё и происходило, наполнился пламенем белее и жарче того, что сегодня устроили вы, месьё. Оно чувствовалось и у сиренариума. Игнациус и его сестра, если их ещё не утащило, в таком пекле не могли бы выжить. Но останков, а хоть бы и праха мы после всего не нашли, даже от бедолаги Фабриса, побежавшего неизвестно как им помогать, что-то осталось… — разъедал палящий свет ментальный целлулоид, заставлял пойти пузырями, что лопались кашлем, сменялись язвами и обрывали бег плёнки.