Линка (СИ) - Смехова Ольга

Я чуть не бросилась остановить несмышлёныша, но застыла на одном месте. Трюка, опытный ходок по чужим сознаниям, остановила меня и в этот раз. Кивнула гривастой головой — пусть, мол, всё идёт как надо.

Дикий крик вперемешку с плачем заставил меня неприязненно зажмуриться. Капризный Лекса — таким я ещё никогда его не видела, вопил от боли и обиды. Женщина спохватилась, передник неприкаянно рухнул на пол, да там и остался лежать. Струя холодной воды торопилась на помощь — смыть противную кашу, охладить пыл обиды, унять досаждающую боль.

— У киски боли, у собачки боли… — приговаривала женщина, покачивая будущего писателя на руках, разрываясь от чувства собственной вины и желания помочь сыну. Я посмотрела в глаза женщины — блестящие от слез, полные любви, нежности и какого-то непонятного мне просветления. Будто голову женщины едва коснулось священное озарение и норовило вот-вот спуститься полностью.

Искра — та самая, которой не было во всём доме, крохотная малость, жалкая капелька рождалась на свет вместе с рёвом Лексы, а квартиру заполняло светом — не электрическим или дневным, другим. Каков свет на вкус, вспомнился мне давний вопрос к самой себе. Кажется, тогда я сказала, что вкусный…

— Мы должны забрать его.

— Что? — словно не поняв с первого раза, переспросила я. Не поверила сразу, глупо Я стояла как вкопанная, чуть приоткрыв рот. Единорожка внимательно следила за мной, но не торопилась сделать первый шаг навстречу собственной судьбе. Делай всё, что скажет тебе Трюка, ухмыльнулся в голове голос Черныша. В лицо, будто бы, вновь пахнуло теплом его дыхания, и мне на миг стало противно. Я покачала головой из стороны в сторону, и сделала один робкий шаг.

Почему Трюка не сделает всё сама? Почему я это делаю? Почему я ей помогаю?

Женщина на миг остановилась — застыла на полуслове-полувздохе. До этого мы были для неё двумя назойливыми мухами, на коих можно не обращать внимания. Теперь же она обратилась в осторожность. Лекса обиженно надувал щеки. Ведут ли себя так дети? Он скривился, чтобы вновь огласить кухню собственным ревом. Женщина даже не посмотрела на него. Её лицо покрылось маской тревоги — я ждала, что она вот-вот обернётся ко мне лицом и я начну таять, становиться всего лишь куклой. Осяду здесь и навсегда всего лишь воспоминанием. Стало страшно, дрожали коленки. Мне показалось, что я не на кухне, в которую приветливо заглядывает солнце, не в грязной комнатке, где пыжится от стараний докричаться до матери несчастный карапуз — на обрыве перед пропастью. Дороги назад не будет, понимала я. Страшно. Шаг — и меня проглотит пропасть. Жадно чавкнет моим телом, распластавшемся на камнях, крякнет набегающей волной моря.

Покачала головой, прогоняя наваждение. Не о том сейчас думаю.

Она обернулась, уставившись прямо на меня, а я чуть не упала от неожиданности. Покачнулась, чуть не потеряв равновесие. Женщина прожигала меня взглядом, разглядывала — как забавную вещицу, но не торопилась бить тревогу.

— Быстрее! — поторопила меня Трюка. Я сделала ещё шаг. Маленький Лекса заметил меня, агукнул, будто всю жизнь мечтал о встрече со мной и улыбнулся. Мне в тот же миг захотелось поднять его с пола, прижать к груди — и забрать, забрать себе навсегда. Мой, и только мой!

Каша на плите зашипела озлобленной коброй, взвилась пеной, стремясь убежать. Женщина даже не взглянула. Моё сердце бешено колотилось, норовя выпрыгнуть из груди. Я стиснула зубы. Шаг, еще шаг…

Что произошло дальше, я помню слишком плохо — я уже лежала на полу, а на меня смотрела озлобленная фурия. Огромные зубы готовы были разорвать меня в клочья, острейшие когти ещё недавно стискивали мои руки, а теперь ослабли. Она лязгнула челюстью — словно пистолетным затвором. В голубых глазах бурлил самый настоящий шторм ненависти. Острый треугольный язык вывалился изо рта, разбрызгивая розовую, густую слюну.

— Прости… — натужено проговорила Трюка. Рог заполненный искрой держал женщину, не давая ей прикоснуться ко мне. Так вот почему Трюка хотела, чтобы за Лексой пошла именно я. У меня бы не получилось удержать это чудище. И откуда оно только взялось?

Я с трудом поднялась. Хотелось выдохнуть, вытянуться, покачать головой. Моя спутница мотнула головой, а на её лбу выступила капелька пота. Видимо, сдерживать этого… эту… лишь только сейчас во мне проснулась догадка о том, что передо мной мать Лексы. Материнский инстинкт, подсказал суховатый голос Дианы. Я облизнула высохшие губы — карапуз бесстрашно смотрел на меня, вытянул руки, просясь скорее на руки.

— Быстрее! Я… не могу… сдерживать… так… — Трюка уже дрожала от напряжения. Мать Лексы провожала каждое моё движением уничтожающим взглядом. Под таким, наверно, крошились самые крепкие стены

Я подняла младенца — тот довольно агукнул и улыбнулся. Мир просветлел. Словно в полной мрака комнате кто-то осмелился зажечь свечу. Нету квартиры, нету кухни, чудовища и Трюки, есть только он и я. Он обхватил мои руки своими крохотными пальцами. Не отдам, поняла я. Я никому и никогда не отдам его.

Теплота младенца окутывала меня с ног до головы — мне хотелось быть с ним всегда. Прижать покрепче к груди — прямо как тогда, когда представляла, что Лексу могут отправить на войну. Мой Лекса.

Ты не такая, оттолкнул он меня во сне. Не такая, сейчас согласилась я. Но стану такой, какой захочешь. Будь моим, только моим! Пусть Мари становится куклой, а я — живой! Я подстроюсь под тебя, стану для тебя чем захочешь. Подстилка, скривила губы Диана где-то на задворках сознания, а я ухмыльнулась. Нет. Нет! Защитница…

— Уходим, — голос Трюки прорвался сквозь череду образов, впился в мои уши грозной, разрушительной реальностью. Не было женщины, не было озлобившегося материнского инстинкта. Но зато была она.

Предательница, что поступилась Лексой во имя… во имя каких-то своих планов. Так ли важно во имя чего она поступилась? Ненавижу, как же я, темневед её раздери, её ненавижу.

— Я не отдам тебе его, — сразу же, сходу предупредила я. Мальчишка на моих руках довольно икнул — мне до жути захотелось утереть ему рот, улыбнуться, положить на плечо и убаюкать. Спи, малыш, спи, Лекса. Линка позаботиться о тебе.

Трюка не переспрашивала. Хотела, наверное, но не переспрашивала. Сверлила меня своими глазами-буравчиками, будто надеясь, что я передумаю. Дом вздрогнул. Трюка даже не шелохнулась, а у меня пол заходил под ногами.

— Отдай. Его. Мне.

Не отдам, поняла я. Пусть делает всё, что захочет, а не отдам. Костьми лягу, а собой заслоню. Она будет использовать его, будет играть им, как куклой. Вести у себя на поводу.

— Черныш был прав, — вырвалось у меня. Я удерживала Лексу одной рукой, вторая взвилась, чтобы в тот же миг опутаться шнуром хлыста. Единорожка сделала шаг в мою сторону — хлыст в тот же миг змеей взвился, угрожающе зашипел, щелкнул — где только места хватило для взмаха на узенькой-то кухоньке.

Алый клинок рубанул наотмашь. Грозное оружие, коим я собиралась наказывать, разделилось надвое. Отрубленным хвостом свернулся кончик хлыста. Я подняла глаза, чтобы посмотреть в глаза своей противнице. И меня в тот же миг обуял непередаваемый ужас.

На меня наступало… нечто. Нечто до невозможности огромное, большее, древнее. Сколько тебе лет, Трюка, невинным вопросом звенел воздух. Много, ухмылялся ей метко брошенный ответ. Неумолимая и безмолвная, она бросилась на меня. Скрутила синим смерчем, стянула, выхватила из рук остатки хлыста. «Отдай!» — свистело в ушах, а я держала писателя ещё крепче. Не писателя уже даже, не мальчишку — в моих руках была сила. Искра, перед которой и сама Трюка уже кажется не такой великой и могущественной. Так вот зачем он ей? Стать сильнее. Жадная до искры лошадь!

Первая пощечина коснулась моей щеки, качнула голову в сторону. Вторая, кажется, чуть не снесла её с плеч. Захотелось завыть от боли. Ослабли руки, выпустили карапуза, стали свободны. Меня приподняло над полом — прямо за глотку — я вдруг поняла, что задыхаюсь.