Линка (СИ) - Смехова Ольга

Они пытались определить, что я такое — новый цвет? И если да — почему не бегу вместе с ними к миллиону изображений? Здесь их много, бери любую, на выбор, становись вместе с нами! Закрась собой будни голубым, стань зеленым, словно зависть, стань розовым, как клубничное мороженое.

Нет, я не цвет, через некоторое время им стало это понятно. Может быть, тогда я новая картина? Образ из будущего? Кто его знает, но почему бы и нет? Они коснулись меня. Сложно объяснить, что такое прикосновение цвета — это луч? Это спектр вокруг тебя, заполняющий всё вокруг.

Цвета застыли в нерешительности, словно в их несуществующий разум пришла дикая, до безобразия, мысль, что я могу быть опасна. Что вот только коснись меня — и погибнешь навсегда, потеряешь цвет, станешь белесым, бесцветным, прозрачным. Легко ли творить в мире, где все цвета прозрачные? Где каждый образ разливается, что вода?

Синий оказался смельчаком. Он коснулся моей руки — мягко, тепло, влажно, словно собачий нос. Я не успела отдернуть руку, как осознала, что синий — это цвет платья мамы. Красивого платья, которое хочется и самой одеть, и на куклу нарядить, и цвет далекого, крохотного счастья, на пару с печалью; мальчишка — вихрастый, вредный и рябой уходит куда-то в синий куртке. На губах — насмешка, на языке — невысказанная насмешка, а в ушах она так и звучит. А следом за ним синим пахнет бриз и ночное, сумеречное время.

Красный подарил мне образы чая — крепкого, ароматного, горячего. И страх — капля крови из пореза. И аромат яблок — красных, вкусных, спелых…

Зеленая трава. Изумруд в серьгах мамы. Зависть, почему-то, тоже зеленая и очень некрасивая. Гроб, обитый бархатом, смертная тоска, слезы, плач. И работа, работа, работа.

В мире Мари было много цветов — они хвастались друг перед дружкой оттенками, хвалились яркостью, игрались меж собой — сливаясь воедино, словно в попытке породить нечто новое.

— Художники видят мир иначе, чем писатели. Собственно говоря, каждый творческий человек — особенность. У каждого свой мир. У кого-то замок, у кого-то огромный завод, а кто-то — море цвета, среди которого можно плыть до самой бесконечности.

Я хотела что-нибудь ответить Страху, да ничего не приходило на ум.

— Что это? — сначала я приняла появившуюся вдалеке точку за очередную игру цвета. Но она росла, ширилась, разрасталась с нашим приближением, пока не обратилась в огромный, черный якорь. Якорь был разломан, торчал струпьями облома, мерцал в дивном свете и, казалось, очень медленно таял. Я осмотрелась, в надежде увидеть обломок — такой же толстый и витой, только с кольцом и обрывком цепи. Тщетно.

— Помнишь, как девчонка отдалась твоему человеку сразу же после того, как он сказал ей, что его… как это? Выдают? Отдают?

— Издают, — поправила я, подплыв к якорю чуть ближе. Черный струп был заполирован, место слома, казалось, вот-вот начнет блестеть, как новенькое.

— Трюка, твоя великая и могущественная, маленькая и надменная, поставила этот якорь несколько лет назад. Видишь, как он наполирован? Его пытались убрать, его пытались поглотить — много раз. Но он сломался сам после заветных слов.

Мне вспомнилось, каким радостным вернулся Лекса вместе с Мари, как пылали их щеки — обоих. Бесстыдством, страстью, любовью?

— Этот якорь…

— Держал её любовь на привязи и не давал ей реализоваться. Тем не менее, не давал ей породить подобное чувство к кому бы то ни было ещё.

Я поежилась, будто бы от холода. Жестоко? Да, жестоко, знать бы ещё зачем это нужно было Трюке. Почему нельзя было дать волю их чувствам — сразу? Почему именно после издания книги? Страх, кажется, тоже не знал ответа на этот вопрос. Впрочем-то…

— Откуда ты знаешь? Как ты узнал, что это за якорь?

Мне показалось, он самодовольно ухмыльнулся. Уж поверь, детка, промурлыкал Черныш, почти все аномалии умеют ставить такие же…

Глава 31

До ужаса хотелось принять душ. Скинуть с себя надоевшие шмотки, бросить их наземь со всей возможной небрежностью и ступить под тугие струи воды. Мне казалось, что я грязная с ног до головы. Не было никакой одежды, лишь Черныш извивался по моему телу плотной стеной брони, уже не раз и не два спасая от удара. Смертельного удара. Защитники замка, стоило мне только явится к его порогу, восприняли меня как самого смертного врага. Тысячи, наверно, сотни тысяч Лекс с одинаково озлобленным выражением лиц. Луг за моей спиной тонул в жирных черных кляксах. Армия Черныша прибывала из глубин сознания писателя, бурным потоком лилась — из заскорузлых и забытых кошмаров, из заплесневелых опасений и страхов, из всего, чего когда бы то ни было боялся сам Лекса.

Слова моего нового друга лились елеем в уши. Так и нужно, говорил он. Защита замка падёт и мы войдем победителями. Мы влезем в голову писателя, займём там главенствующее место — ты и я. Он говорил так, будто мы стали единым целым. Лекса будет думать о тебе. С улыбкой на лице и жадным блеском в глазах, не посмеет оставить тебя даже на секунду в одиночестве. Он будет любить меня — мы дёрнем за нужные ниточки, поиграем им, как куколкой — и тогда он весь и без остатка будет твоим.

Так и нужно, продолжал Черныш, когда очередной грузный защитник замка скорчился у моих ног. От боли — чувствуют ли они боль, или это всего лишь череда образов? Я не знала ответа на этот вопрос, Страх знал. Они не живые. Где-то там сознание попросту породило их такими. Ты ведь помнишь книги писателя, ты ведь помнишь каждую его строку, каждый диалог, который он прописывал своим персонажам?

Я помнила. Лекса старался в каждого влить частицу жизни. Прочтёшь и увидишь перед собой не набор букв, а почти живого человека.

Черныш в моём сознании кивнул головой. Верно. Но ведь к писателю не вламывается полиция каждый раз, когда он убивает своего персонажа?

Мои руки обращались клинками. Хлыст — верное оружие, теперь не нуждался в руках — черное щупальце нещадно опускалось на спины и плечи всякого, кто смел подойти ко мне ближе хотя бы на шаг.

Мы всё делаем правильно, бубнил Черныш, повторяя аморфные фразы, как мантру. Мы всё делаем правильно, вторила я ему, словно стараясь забыться в полусне. Чувство неотвратимого точкой невозврата нависало над моей головой. Ещё шаг, грозило оно мне, всего лишь шаг — и ты потеряешь всё. Вся твоя прежняя жизнь — рухнет. Рассыплется, не останется даже руин, лишь пепел. А впереди, вмешивался вдруг в разговор Черныш, впереди тебя ждёт целый мир. Целая жизнь. Не заточение в кукольном тельце, а настоящие руки, ноги, человеческое тело. Неужели можно променять возможности — ТАКИЕ возможности — на похожее на черствый сухарь прошлое? На Юму, обман Аюсты, изучающие руки Мари и чувство её превосходства? Неужели тебе нравился взгляд Дианы? «Я не разговариваю с куклами», помнишь?

Помню. Мне хотелось скрипеть зубами от злости, вспоминая каждую минуту, когда я была живой. Воспоминания того чудного дня, когда Черныш дал мне возможность побывать в теле Мари перемешивались с горькими моментами, когда я живой, но всё равно куколкой, стояла перед громадой Дианы. Ничтожество, читалось в глазах ОНОшницы. Ты хочешь быть ничтожеством, задал вопрос Страх, прекрасно зная ответ.

Перед глазами стоял давний сон — мы поверженные, тысячи уничтоженных защитников и Черныш — поступью пантеры приближается ко мне. Теперь было почти тоже самое — не было разве что Крока и Трюки. Интересно, а где они? Почему не вышли на последний бой? Трюка — понятное дело, мерзкая предательница, но Крок — неужели старик на пару с ней? Все они из одного теста леплены, добавил свою реплику Черныш. Ворота распахнулись перед нами. Мне всего лишь стоило развести руками и представить, как вся тяжесть этих грозных на вид великанов расходится перед нами, как скрипят, будто в унизительном поклоне, не смазанные ставни, как блестит на солнце кованая обивка. Черныш вошёл со мной в симбиоз, а наши силы, кажется, работали в унисон. Искра не двух источников — множества. Интересно, как бы зацокали языками все те ученые из ОНО центра? Наверно, буду приходить им во снах и напоминать о упущенной возможности исследовать меня получше. Я с удивлением отметила, как уже представляю саму себя человеком — и это выходила не самая добрая персона. А ещё мне вспомнилось, как отверг мои объятия Лекса, вдруг сказав что я — Мари, изменилась.