Линка (СИ) - Смехова Ольга

Маленькая мерзавка поникла лицом. Новая игрушка оказалась не игрушкой. Пластик, ещё совсем недавно сверкавший уродливыми швами отливки, сейчас вновь становился кожей. Поставленная на колени фигурка росла в размерах, вновь становясь девушкой, поднимаясь на неокрепшие, но послушные ноги.

Я вздохнула, провела ладонью по рту, словно стирая свою фальшивую, нелепую улыбку. Малышка старалась не смотреть на меня. Теперь я вновь была для неё взрослой.

— Кукла? — наконец, ещё раз попыталась она и её палец вновь устремился ко мне. Я перехватила её руку.

— Нет, не кукла. Жопу надеру так, что месяц сидеть не сможешь, поняла?

Бунтарка, кажется, не поверила своим ушам. Щеки вспыхнули красным, она оттолкнула меня в сторону и побежала вниз. Шаги долго гремели, унося хозяйку всё ниже и ниже — куда-то туда, в объятия идеальной зимы.

— Молодец, — хрипло проговорила Трюка. — Ты… молодец…

***

Девочка осмотрелась по сторонам. Опасливый взгляд коснулся застеленной кровати, письменного стола и, почему-то, большого платяного шкафа. Будто родители, в особенности мама, притаились за его дверцами и вот-вот должны были вырваться на свободу. И уж тогда-то ей точно не поздоровится.

Толстые пальцы сжимали меж собой пузырёк заграничного лака. Цветастая наклейка-обертка обещала яркий цвет, стойкость и тысячу других прелестей лака для ногтей. Заветная жидкость капелькой краски застыла на кончике кисточки и, недонесённая до ногтя, рухнула на ковёр, мигом испортив таинство ритуала, обратив его в ужас и отчаянье скорого наказания. Словно на будущее, отцовский толстый ремень свисал с крюка, обещая мало хорошего. Девчонке хотелось закричать, позвать на помощь — но звать было некого…

Осень за окном танцевала с ветром вереницей рыже-зеленых листьев. Где-то там, за стеклом прячется настоящая свобода. Где-то там, за стеклом, свободные от нудного иностранного языка и алгебры младшеклассники познавали все прелести детства. Хотелось вместе с ними, на улицу, к ветру, к дурманящему запаху всего нового — нового учебного года, новых друзей, новых впечатлений.

Разложенный на столе дневник ярко полыхал красной пятеркой за подписью классного руководителя. Хорошая такая пятёрка, жирная, нажористая. Первая в этом году, а сколько их ещё будет? Почему-то вспоминалась вчерашняя бессонная ночь, таинство формул и бесконечность абзацев в учебнике истории. Их будет много — и пятёрок, и бессонных ночей, и формул с абзацами. А вот уже так, как младшеклассники на улице — уже никогда не будет…

Синяя плиссированная юбка чуть выше колен казалось если и не чем-то вульгарным, то уж точно вызывающим. Зеркало мечтало о былых днях. Много дней назад эта забавница, что сейчас поджимает губки и подкрашивает веки, танцевала перед ним, корча рожи и показывая язык. А сейчас стала скучной, как и все взрослеющие люди.

На улице ждут — ароматное лето, запах цветов, мороженое и, конечно же, чужое внимание. Долгожданное, приятное, пьянящее внимание, которого хочется с каждым днём всё больше и больше. Вьются вокруг мальчишки, купившиеся то ли на красоту недавнего гадкого утёнка, то ли на загадочную и мало кому понятную изюминку. В женщине должна быть изюминка, так, кажется, говорила родная тетка в далекой столице…

Девочка росла прямо на глазах. Двери квартир раскрывались, обнажая перед нами сценки чужой жизни. Трюка без зазрения совести в определенный момент решила, что обязана видеть происходящее внутри. Квартиры участливо разевали пасть, услужливопоказывали нам истории — одна интересней другой. Малышка кривлялась перед зеркалом, то и дело показывая язык. В какой-то миг она замирала — словно где-то в вселенском компьютере происходил сбой, а потом всё начиналось сначала. Трюка не обращала внимания, словно видела это каждый день, а меня всю распирало от навалившегося любопытства.

Мне хотелось сделать шаг за порог — и очутиться там, внутри, но моей спутнице, кажется, это бы не понравилось. Она молчаливо останавливала меня, продолжая думать о чём-то своём. Куда мы идём, что здесь происходит, как это всё поможет Лексе — голубая волшебница решила не говорить мне. Тишина, говорили её глаза, здесь самое главное — тишина. И я кивала головой, соглашаясь с ней, хотя не понимая, почему именно. Так надо, подсказывал рассудок, так положено.

Мы поднимались выше. Я заглядывала в квартиры, наблюдая очередной эпизод маленькой жизни — чужой для меня жизни. Лицо малышки казалось мне донельзя знакомым, а квартиры каждый раз норовили удивить меня новым интерьером. В воздухе пахло сыростью и какой-то домашней едой. Разливался не очень приятный запах пережаренных котлет.

— Если бы я не справилась, если бы..? — я замолкла на полуслове, пытаясь сберечь и без того сбитое дыхание. Трюка не обернулась, ответила.

— Осталась бы здесь навсегда. Стала бы пришлым воспоминанием, глухим, далеким и, собственно говоря, ненужным. Возможно, тебя бы потом удалили, как файл, за инородность, а, может быть и оставили бы.

Быть всего лишь воспоминанием мне не хотелось.

— Ты…

— Не смогла бы ей помешать, а вот навредить — и ей и тебе, запросто. Лучше бы не стало, поверь, стало бы только хуже.

Что подразумевалось под хуже, я не знала, да и не могла знать. Трюка решила не вдаваться в подробности. Тишина, малыш, цокали её копыта, здесь нужна крайняя осторожность, тишина и наблюдательность. Меня подмывало спросить — а что было бы, если бы эта мерзавка выскочила не на меня, а на саму чародейку? Ткнула бы своим вонючим пальцем прямо ей в грудь и начала обращать в плюшевую игрушку — что было бы тогда?

Трюка не умеет двигаться, поняла я. Там, в мире людей я кукла, у которой полным полно шарниров. Я могу двигать руками, ногами, крутить головой в своё удовольствие — а Трюка, что может она? Перемещаться, когда кто-нибудь моргнёт глазами? Появляться из ниоткуда и исчезать в никуда? Можно ли было доказать, что ты живая всего лишь мыслью, а не действием? И посчитала бы это местная система за жизнь?

— Почему она… — девушка из квартиры глазела прямо на меня, но, казалось, не видела. Её не смущало, что дверь раскрыта настежь. Обнаженная, она не без презрения разглядывала собственное отражение, подмечая то один, то другой недостаток. — Почему она отступила?

— Предпочитаешь, чтобы наоборот? Преодолела, сломала твой заслон, разорвала на тебе одежду? — последнее её предположение вогнало меня в краску, а я потупилась, вмиг потеряв всякий интерес. Неужели знает? Догадывается? Видит меня насквозь, знает о каждом моём шаге, любовалась, поди, издалека, когда Черныш овладевал мной? Я зло посмотрела на Трюку, собирая всю ненависть в единый кулак. Мерно шевелилась белая грива, цокали копыта — осторожно, словно на каждой ступеньке таилось по десять сотен ловушек. Она идёт впереди, подсказал мне проснувшийся здравый смысл. Впереди тебя и навстречу опасности. Это для того, чтобы стать живой, заголосило сомнение, едва разлепив глаза. Это для того, чтобы уберечь тебя, вмешалось чувство дружбы. Как ты относишься ко мне, Трюка? Вопрос камнем висел на языке, собираясь сорваться в самый неподходящий момент. Почему я не спрашивала у неё об этом раньше?

Девочка обращалась в девушку. Не очень красивую, но симпатичную, полнотелую, с толстыми, жирными косами волос, томными глазами и пухленькими губками. Она очень похожа на Лексу, отметила я про себя. Прямо таки женская ипостась, разве что менее грузная, не такая массивная, более изящная. Я улыбнулась — глупо-глупо, усердно борясь с приступом вдруг подступившего смеха. До того самого момента, как дерзкая мысль, поначалу зародившаяся, как продолжение своей несмешной шутки, вдруг показалось мне не такой уж и необоснованной. Я вглядывалась в её лицо и каждый раз с ужасом находила подтверждение своей догадке. Квартиры в этом доме — дни, недели, месяцы? И каждый раз — новое действие, нечто запоминающееся навсегда. Ячейки чужой памяти, заполненные образами, моделями прошлого. Изысканные, изящные, утонченные — мебель каждый раз представлялась новой, словно только что купленной, на полках не было пыли, ярко блестели корешки глянцевых обложек книг.