Ташкент: архитектура советского модернизма, 1955–1991. Справочник-путеводитель - Борис Чухович

качестве напарника предложил взять главного архитектора Коканда Р. Ахмедова, автора кокандской бани. Будучи занятым на нескольких объектах, Косинский переложил на партнера ответственность за выработку концепта бани, однако, не добившись желаемого результата, был вынужден сам приняться за дело, взяв в напарники инженера-теплотехника Виктора Певчина. Во время поездок по Узбекистану они вникали в устройство среднеазиатских бань, отличавшихся от финских или русских более низкими температурами (40–50˚) и обогревавшихся через пол от водяного пара, который шел из подвального помещения, где воду подогревали в чане на огне[484]. Подобное описание фигурировало во многих интервью и беседах Косинского, однако рассказчик неизменно упускал важную деталь. Во второй половине 1960-х годов архитектурное сообщество Узбекистана проявляло активный интерес к народным баням. Например, многие специалисты Ташгипрогора и Узгипрокоммунинжпроекта исследовали традиционные бани и с инженерной, и с архитектурной стороны, чтобы затем применить исторические наработки в современном строительстве[485]. Инженеры П. Кругов и К. Арлащенко в 1969 году детально описали эти традиционные приемы и сделанный на их основе проект новой бани[486], чьи технологические и планировочные параметры оказались близкими предложению Косинского. Однако, как и в случае вертикального проветривания жилого дома на улице Богдана Хмельницкого{36}, архитектор, рассказывая о своем проекте бани-хаммома, не ссылался на опыт своих коллег, а предпочитал предстать первопроходцем, черпающим идеи непосредственно в народном наследии.

Одним из наиболее ярких образов, употребленных архитектором в описании своего сооружения, был образ неполивного «потеющего» глиняного сосуда с водой. Жидкость, проникающая сквозь его стенки, испарялась на внешней поверхности, что позволяло воде внутри сосуда оставаться прохладной. Этот принцип Косинский собирался применить в работе над куполами и сводами своей бани, благодаря чему она сохраняла бы прохладу в жаркие летние дни. Эффектное описание содержало, однако, два логических дефекта. Во-первых, архитектор, по-ориенталистски обобщая умозаключения о «восточных банях», забывал, что резко континентальный климат Ташкента сочетал жаркие летние месяцы с морозными и снежными зимами. В зимних условиях холодный воздух, проникая сквозь своды, конденсировал бы лед на их внутренних поверхностях, что вряд ли сделало бы посещение комфортным. Во-вторых, фотографии построенной бани — с ярким ультрамарином куполов и сводов — свидетельствуют о поливном характере облицовочной керамики. Эффектное описание архитектором своего замысла входило в противоречие с построенным объектом.

А. Косинский. Схема устройства неполивного перекрытия

Фасад и план. 1-я пол. 1970-х

ПРОЕКТ

Приехав в Ташкент и увидев «восточную архитектуру» глазами москвича, Андрей Косинский стремился снять некоторые табу, которых придерживались в 1960-е годы местные архитекторы. Он с воодушевлением воспринял гетерогенную пластику и цветовую насыщенность среднеазиатских памятников и в дальнейшем стремился придать эти черты своим постройкам. Если модернистские сооружения ташкентцев характеризовались однородностью использованных в них приемов, согласованностью объемной композиции и сдержанностью цветового решения, то Косинский не видел проблемы ни в использовании разнохарактерных форм, ни в активном внедрении многоцветья, ни в пластике, почерпнутой в сооружениях разных эпох. Эта свобода ощущалась уже в первом проекте реконструкции центра Бухары, затем была развита в проектах центра Чиланзара{4}, улицы Богдана Хмельницкого{36}, Дома творческих союзов. Апогеем стали фантазийные перспективы района «Калькауз». Что касается бани-хаммома, она проектировалась в одно время с «Калькаузом» и находилась в части города, прилегавшей к нему. Этот масштабный градостроительный замысел не был воплощен в жизнь, но построенную баню[487] можно рассматривать как единственный реализованный Косинским фрагмент новой архитектуры, которую ему хотелось видеть в реконструированном «Старом городе».

Фрагменты фасада. Кон. 1970-х

Планировка бани Косинского в целом соответствовала схеме, разработанной авторами упомянутого выше проекта 1969 года, но содержала ряд особенностей, главными из которых были летний сад-дворик и трехэтажный задний блок, сочетавший гостевые и рабочие функции. Заходя в фойе, посетители разделялись на два потока — мужской и женский. После прохождения гардероба каждый из них мог проследовать либо в «восточную баню», либо в отсек с индивидуальными номерами, заканчивавшийся финской баней. После раздевалки «восточной бани» посетитель входил в главное подкупольное помещение, где мог сидеть или лежать на нагретых суфах, а также в два подкупольных зала поменьше (архитектор называл их мыльными). Два помещения под сводами, прилегавшие к вестибюлю, считались наиболее горячими, по мере удаления от них температура залов снижалась. Через вестибюль трехэтажного блока посетитель попадал в парикмахерскую, где можно было привести в порядок прическу после бани, а на втором этаже его ждала чайхана-ресторан. В том же блоке предусмотрели прачечную и химчистку — оставив вещи перед посещением бани, посетитель получал их уже чистыми. В отношении технологии подогрева воды главный заказчик — ЦК КП Узбекистана — настоятельно потребовал применения традиционных средств, без использования электричества. Авторской бригаде пришлось разработать сложную подвальную систему, позволявшую поддерживать «живой» огонь и выводить продукты сгорания с сопутствующей отдачей тепла помещениям, под которыми осуществлялся ток нагретого воздуха.

Фрагмент интерьера. Кон. 1970-х

В объемном отношении объект сочетал прямоугольные, трапециевидные, цилиндрические и купольные формы. Разномасштабные купола, высившиеся над мужской и женской «восточными банями», вызывали ассоциации с архитектурой бухарских токов; цилиндрические своды казались привнесенными из римской и романской традиции, а трапециевидные порталы рождали ассоциации с пилонами египетского храма. Эти разнохарактерные элементы объединяла всепроникающая орнаментальность. Снаружи сооружение облицевали кирпичом со специфическими современными узорами, варьирующими комбинации светло-охристой и голубой керамики, что соответствовало традиционным цветовым решениям исторической архитектуры Средней Азии. Интерьеры выглядели более традиционно: потолки холла были сплошь покрыты резьбой по ганчу, а некоторые стены — расписаны народными мастерами. В результате разнообразные по назначению помещения характеризовались пестрой смесью модернистских идей и ориенталистских цитат.

Фрагменты интерьера вестибюля. Кон. 1970-х

ВОСПРИЯТИЯ

Баня-хаммом после завершения строительства в 1977 году вошла в перечень наиболее часто цитируемых и репродуцируемых объектов в текстах о «национальной архитектуре». Правда, упоминали о ней с разными интонациями. Для одних здание стало открытием новых возможностей современной архитектуры, для других — воплощением эклектики и китча.

Позитивные отклики на ташкентские постройки Косинского исходили в основном от москвичей. Им не только не претила, но явно нравилась яркая экзотичность индивидуального стиля архитектора. Скорее всего, это объяснялось тем, что они сами — не различая наносных клише и разнообразия климатических, культурных и социальных нюансов жизни народов Средней Азии — нередко оставались носителями ориенталистского взгляда. Скажем, известный архитектуровед Александр Рябушин (долгое время возглавлявший ВНИИ теории архитектуры и градостроительства) описывал баню-хаммом именно в ориенталистской лексике,