Ташкент: архитектура советского модернизма, 1955–1991. Справочник-путеводитель - Борис Чухович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ресторан. Кон. 1970-х
Среди критически настроенных преобладали голоса ташкентцев. В красочных и причудливых формах Косинского они видели избыточную экзотику. Преподаватели архитектурного факультета сетовали на то, что им «было стыдно показывать студентам эту безвкусицу»[491]. В профессиональных опросах баня возглавляла антирейтинги. Такое положение дел констатировали историки архитектуры Иосиф Ноткин и Шукур Аскаров, которые провели социологическое исследование мнений ташкентского архитектурного цеха: «Последнее место во всех итоговых показателях заняла баня-хаммом на Чорсу — единственный из объектов, в котором традиционный тип здания осуществлен в традиционной объемно-пространственной композиции, ему присущей. В такой оценке можно видеть несогласие опрошенных не просто с ярко выраженной архаизацией, но и с тем, что она — яркость — традиционно не присуща объекту такого типа, к тому же размещаемому в одном из ансамблей центра города»[492]. В негативной оценке бани-хаммома единодушно сошлись архитекторы всех главных ташкентских институтов: УзНИИПградостроительства, ТашЗНИИЭПа, Ташгипрогора и Ташгенплана.
А. Косинский. Эскиз облицовки стены ресторана. 1973–1975
Прекрасно владея пером, Косинский не переставал дискутировать со своими критиками вплоть до последних лет жизни. Дискуссия всегда велась им с учетом риторических правил текущего момента. Когда официальная советская эстетика настаивала на важности создания «национальной архитектуры», Косинский стремился демонстрировать соответствие своих замыслов ее императивам. Например, он писал следующее: «В последние годы резко возрос интерес к национальным культурам. Это понятно. „Национальное“ — естественный и неисчерпаемый источник творческого вдохновения любого художника. В большинстве случаев интерес этот выражается пока в тенденции к „онационаливанию“, применительно к конкретному случаю, усредненных форм современного техницизма. Но есть и другой путь, более сложный. <…> Он предполагает глубинное понимание духовного лица народа. <…> На этом пути невозможны какие бы то ни было рецепты, потому что внестилевое формообразование может приводить к совершенно неожиданным результатам. Они могут быть похожи или непохожи на известные формы прошлого, как, скажем, купола на ташкентской бане, — это уже никакой роли не играет. Я убежден, что формы, возникающие в результате так понимаемого процесса архитектурного творчества, будут непременно глубинно национальными, ибо не войдут в противоречие ни с жизненными функциями, ни с культурой общества, ни с землей, ни с небом»[493]. Позже, уже вернувшись в Москву, архитектор опротестовал заимствование из прошлого и назвал поверхностными все ассоциации, возникавшие у его критиков: «Для меня остается до сих пор неясным феномен ташкентской бани. В ней нет буквально ни одного композиционного приема, ни одной формы, заимствованной из прошлого, и тем не менее она, несомненно, „восточна“. Прием, оказанный ей народом при ее открытии, принес мне много профессиональной радости и чисто человеческого удовлетворения [открытие бани было отпраздновано пышным пловом, на который собрались жители близлежащей махалли. — Б. Ч.]. Но сколько же упреков в ее адрес мне пришлось в дальнейшем услышать от собратьев-архитекторов! Почему? Это тоже вопрос, на который пока для меня нет ответа»[494].
Фрагмент декора. Кон. 1970-х
Когда лозунг «национальная по форме, социалистическая по содержанию» утратил свою актуальность, Косинский стал утверждать, что не только не создавал «национальную архитектуру», но даже исподволь боролся с ней(!). «В связи с ее обликом [бани. — Б. Ч.] меня много упрекали в „некритическом заимствовании элементов архитектуры прошлого“, „архаизме“, „подражательстве“, „откровенной стилизации“ и многих других грехах. Положа руку на сердце, могу сказать: никаких заимствований и стилизаций там нет. Более того, для меня этот проект был своего рода протестом против всех местных традиций. Архитектура Востока — интерьерна. Снаружи — только заборы (дувалы), глухие стены домов и резные входы — пештаки, ворота или двери. Улицы перекрыты от солнца тростником. Вся фантастика арок, решеток, орнаментов, куполов, керамики и т. д., как правило, видна только изнутри! Азия не знала сводов (они не выносят сейсмику). Азия не знала плоских куполов — вспомните купола Шердор. В этой постройке вся традиционная архитектура Азии оказалась как бы вывернутой наизнанку, обращенной фасадами к улице, став современным ответом времени на зов места», — так говорил он на XIX Всемирном архитектурном конгрессе в Вене в 2012 году[495]. Впрочем, опровержение Косинского подспудно подтверждало то, в чем обвиняли его самого: рассуждения архитектора оставались по сути ориенталистскими и очевидно расходились с реальностью (в том, например, что касалось исключительно интерьерного характера «архитектуры Востока»).
Как и вся советская архитектура, ташкентская профессиональная критика 1970-х была сосредоточена на идеологическом поиске «верного пути»; споры о каждом сооружении вели к дискуссии о коллективном направлении, в котором следовало или не следовало двигаться. Особенно обостряло общественное звучание профессиональных дискуссий малое количество уникальных заказов, достававшихся каждому архитектору на протяжении его карьеры. Поэтому идиографический подход, который позволил бы рассмотреть работы Косинского в совокупности только им свойственных черт, ташкентская критика не практиковала. Между тем ташкентские работы зодчего, несмотря на их ориенталистский характер, оставались ярко индивидуальными. В другом социальном контексте их, скорее всего, рассматривали бы именно как своеобразный авторский цикл, а не как «отклонение» от надлежащих способов выражения региональной или национальной специфики. Сатирический ансамбль «Кохинор» еще в середине 1970-х приоткрыл перед историками такую перспективу поздравительной одой:
Своею банею «Хаммом»
Он прогремел за рубежом.
Все поклонялись Корбюзье,
А он полвека — сам себе…
Впрочем, история постепенно вершила собственный вердикт. Необычность бани-хаммома обусловила ее частое воспроизведение на открытках, страницах журналов и газет, теле- и киноэкранах. В общественной памяти здание стало ассоциироваться с образом Ташкента 1970–1980-х годов. Даже нелестная критика способствовала повышению узнаваемости и популярности уникального строения, которое, будучи неоднозначно встреченным при проектировании и строительстве, к началу 2000-х выглядело выигрышно на фоне более откровенных эклектических имитаций старины. Однако в постсоветское время его судьба оказалась скоротечной. Здание уже успело обветшать и не отвечало требованиям фешенебельной «национальной архитектуры», какой ее представлял новый руководитель республики Ислам Каримов.
