Булочник и Весна - Ольга Покровская

Мы с Колей разместились по двум сторонам стола, третью занял Тузин.

– А Илюшу, может, позвать? – вдруг сказал он, и как-то сделалось видно, что в этакой радости ему совсем не хочется звать Илью.

– Да ты об Илюхе не переживай! – мудро заметил Коля и как бы невзначай тронул ладонью графинчик. – Видал, как нашу часовенку разгладили? Так это чтоб он расписывал. Это друг вон его, Петька, всё устроил. Вчера уже парень приходил, спрашивал, когда известь подвозить. Я сам видел!

Тузин потрясённо выслушал Колю.

– Что-то чудеса у нас пошли! – сказал он, качнув головой. – Скоро, как грибы, чудеса солить будем! – и, взяв графин, задумчиво наплескал нам ягодной настойки. – Ну что ж… Это, надо признать, хорошо!..

Мы с Колей ждали терпеливо, но он только мял гранёную ножку рюмки, а потом и вовсе отставил. Ажитация сошла с него. Он сел и застыл, опершись локтем о стол, созерцая судьбу, явившую себя в образе учителя в самый отчаянный миг его жизни. Мы с Колей застыли тоже. Выпивать и закусывать вперёд хозяина было неловко. Хозяин же не мог нам помочь.

– Да… – бормотал он сам с собой. – Ну что же, братцы… будем соображать…

Мысли именинного Николая Андреича распадались. Какие-то куски их он произносил вслух, бросал, заговаривал о другом, бросал тоже. Скоро он рассыпался совсем. Мы с Колей ушли несолоно хлебавши, оставив его на попеченье вернувшегося с гулянья Миши.

– Это… того… трудно будет Николаю, – в большой задумчивости проговорил Коля. – Он гордый. А там ведь что надо – с кем задружиться, кому чего…

– А ты-то откуда знаешь? – спросил я со смехом.

Коля обиженно мотнул башкой и, сунув руки в карманы штормовки, потопал к своей калитке.

Где-нибудь через час, оправившись от удара удачи, Тузин вышел на воздух обдумать сложившееся положение. Он позвал меня из-за забора, как в детстве дети зовут друг друга гулять: «Ко-стя!»

Я вышел. Николай Андреич стоял у калитки с коробочкой коричневого сахара в руке и грыз твёрдый нерафинированный камешек. Он был бледен и сосредоточен. На плечах – всё та же, с оторванным карманом, шинель, однако на этот раз она сидела на нём как-то лихо, навевая мысль о командированных на Кавказ дуэлянтах.

– Идите, Костя, съешьте сахарку! Подсластите жизнь! – сказал он, протягивая мне коробку. Я вынул два кубика и перебрал в пальцах – как игральные кости.

– Вы замечали? Из слова «жизнь» совершенно невозможно создать уменьшительно-ласкательное! – улыбнулся он. – Жизнюшка! Вместо «бога» и то можно «боженька» сказать. А жизнь – ну до чего несгибаемая! Жизненька. Жизненька жиденька!

Тузин положил невесомую ладонь мне на спину, приглашая пройтись, и мы двинулись по деревне.

– Вы простите. Я как-то выпал за обедом, – сказал он. – Сами понимаете, столько лет безрыбья, а тут – шок, стресс. Ну ничего, мы ещё отметим, если будет что… Знаете, я всё-таки думаю, надо попробовать! Правда, Мотьку не хочет он брать… – Тузин вздохнул и поглядел на меня с любопытством. – И всё равно – поеду, дорогой товарищ, в город, великий и ужасный! Как думаете, скушает он меня? Или даже кушать не станет, а сразу сплюнет? А может, застряну ему, как кость в горле, знаете ли, поперёк? Говорите, как на духу: ехать или не ехать?

Я подкинул сахар на ладони.

57 Пари

Рабочее утро следующего дня началось с того, что, войдя в кабинет, я обнаружил в нём Петю, преспокойно рассевшегося в директорском кресле. Услужливая Анюта уже успела принести ему чай и пирожок.

Увидев меня, Петя прервал свой завтрак и, резво поднявшись, сообщил:

– Извини, брат, но прежде чем заняться делами, я должен тебе хороший удар в челюсть!

Тон его был беззаботен.

– Должен – давай, – сказал я и приблизился к нему, но не вплотную, так чтобы осталось пространство на размах.

– Что, и не полюбопытствуешь?

– Да плевать. Я тебе верю.

Петя вздохнул и протянул мне руку.

– Тебе что, позвонить было влом? – сказал он с легчайшим, нисколько не отягчившим мою совесть укором. – Я ведь просил. Да ты и сам знаешь, как это для меня важно. Узнаю от других, а ты молчишь. Как это понимать?

– Понимай так, что я в соглядатаи не нанимался.

Петя, задумавшись на миг, качнул головой:

– Ладно, Бог с тобой. Садись, поговорим! – и жестом пригласил меня в моё собственное кресло. – Я, как ты понимаешь, всё знаю и поздравляю господина режиссёра с победой. В Москве у него будут другие люди, другие страсти. Есть надежда, что он отпустит её без истерик. Москва – это выход! – серьёзно заключил он.

Я молчал. Мне хотелось выпроводить его.

– Петь, ты вообще по какому делу? – спросил я. – Только ради удара в челюсть, или в планах было что-то ещё?

– Я к тебе не по делу. Я к тебе по любви! – задушевно возразил Петя. – Я, брат, похоже, догрёб до полосы счастья! Мало того что Ирина будет в Москве, так ещё и зальчик нашёлся клёвый!

– Какой зальчик?

– Я же говорил тебе, Тёмыч приезжает. Дуэтом будем зажигать! Фортепиано – виолончель! – бойко доложил Петя. – Поехал к профессорше моей, приволок ей, чего он там наваял. Она, в общем, уже давно в курсе Тёмушкина. Да, говорит, если б не был чокнутый нелюдим – сиял бы. Насчёт зала обещала всё устроить, правда, впарила мне ещё в программу Шостаковича с Вайнбергом. Типа, чтобы проследить традицию! И вот, прикинь, сегодня ночью сел играть. Всерьёз. Сел – и погиб. Соседи ошалели, утюгами, кажется, мне стену обстреливали. А я – как блаженный! Господи, думаю, неужели отстрадал своё – простили?

Я с сомнением качнул головой.

– Есть, правда, одно «но»! – продолжал он, слегка помрачнев. – Профессорша моя возьми и ляпни: мол, а ты-то разве в форме? А то, мол, у неё есть способный пианист на примете, он бы справился! С одной стороны, понятно – я ведь типа бросил, и всё равно такая злость накатила! Думаю: ну уж нет, не дождётесь! Тёмыч – моя добыча! Зря, что ли, я его три года психотерапевтирую? В общем, я её выслал вместе со «способным пианистом»! Тёмыч – мой!

– Ну, чего молчишь? – спросил он, не сдержав улыбки. – Давай, спасай мою честь! Я же клялся: ни-ни за рояль!

– Хочешь, руку сломаю? – сказал я, выбираясь из-за стола.

– Это в отместку, что я физиономию твою пожалел?

– Да ты чего, какая отместка? Сам же просил честь спасти!

Мы потолкались. Я вытер Петину взмокшую голову о заваленный бумагами стол, он шарахнул меня о стеллаж. С полки рухнула Маргошина бутылка виски, и раздался в памяти голос Елены Львовны: «Руки! Ребята, слышите вы! Берегите Петины руки!»

Я подумал грешным делом, что на этом утешительном эпизоде наша встреча закончится и я обращусь к делам, но, оказывается, в плане у Пети имелся ещё один пункт.

Пока я ползал под столом, собирая обрушенные в ходе потасовки накладные, Петя остывал у распахнутого окна и в какой-то момент беспечно произнёс:

– Забыл тебя предупредить! Сейчас Матвеева зайдёт. Я ей по дороге звякнул, велел, чтобы срочно в булочную. Мне ведь ей спасибо надо сказать! Вон она, кстати, топает. Моть, здорово! – крикнул он в окошко.

Я не успел выяснить, почему Петя позволяет себе назначать свидания в моём кабинете. Щёлкнула дверная ручка, и на пороге возникла Мотя. Она имела вид усталого до смерти, но всё же счастливого человека, спасшего мир. Войдя, унюхала запах виски и улыбнулась, потому что любила бедлам.

Я выбрался из-под стола и хотел уже поприветствовать её, но меня опередил Петя.

– Артистка Матвеева! Ты – человек! – воскликнул он, подходя к ней и почтительно останавливаясь в паре шагов. – Это как же тебе удалось?

– Да ладно! Я-то что! – просияла Мотя и, не сдержав порыва счастливой гордости, тряхнула Петю за локоть. – Это же ты придумал! Молодец! Николай Андреич теперь твой должник! И мой! И я молодец! – прибавила она и взглянула на меня, словно спрашивая: согласен ли я с тем, что оба они – молодцы?

По свидетельству Моти, Тузин явился сегодня в театр в превосходном расположении духа, потрепал по причёске Жанну Рамазановну, так что та от неожиданности подавилась сигаретой, и затем потребовал отпуск. На Мотины расспросы, куда это он собрался, отвечал с многообещающим подмигиванием: «Наводить справки!»

– Вот так-то! Наводить справки! – восторженно повторила она. – Нас с Юркой будет пристраивать!

– А на самом деле зря ты радуешься! – сказал Петя, слегка нахмуриваясь. – Хочу тебя предупредить как друга. Ни Москвы, ни роли тебе не видать!

Мотя моментально набычилась и, встав возле стола, где я всё ещё раскладывал перепутанные бумаги, взяла в руки степлер.

– Эй! Только не в меня! Мне той брызгалки вполне достаточно! – предупредил Петя. – Ты лучше сядь! – Он кивнул ей на кресло и сам расположился напротив. – Сядь, и я тебе объясню.

Мотя, смутившись, положила степлер на стол и села.

– Давай разберёмся, – заговорил он, взглядом призывая меня поучаствовать в обсуждении. – Николай Андреич в театральном мире никто. Ноль. Ему по старой памяти, можно сказать, из милости предоставляют шанс. Неужели ты думаешь, что кто-то позволит ему тащить с собой всю свиту?