Булочник и Весна - Ольга Покровская

Мотя моментально набычилась и, встав возле стола, где я всё ещё раскладывал перепутанные бумаги, взяла в руки степлер.

– Эй! Только не в меня! Мне той брызгалки вполне достаточно! – предупредил Петя. – Ты лучше сядь! – Он кивнул ей на кресло и сам расположился напротив. – Сядь, и я тебе объясню.

Мотя, смутившись, положила степлер на стол и села.

– Давай разберёмся, – заговорил он, взглядом призывая меня поучаствовать в обсуждении. – Николай Андреич в театральном мире никто. Ноль. Ему по старой памяти, можно сказать, из милости предоставляют шанс. Неужели ты думаешь, что кто-то позволит ему тащить с собой всю свиту?

– Мы не свита! – выкрикнула Мотя. – Без меня и Юрки ему и показать нечего! Мы соавторы!

– Ты покури! – сказал Петя, доставая пачку и протягивая Моте. – Кури пока от души. Потом бросишь. Я скажу когда.

Мотя резким жестом оттолкнула его руку.

Петя вздохнул и, закурив сам, продолжил:

– Вы, может быть, соавторы, охотно верю. Но не ты заканчивала крутой театральный вуз, не ты потом работала в солидном театре. И, несмотря на все твои заслуги, приглашают всё-таки не тебя, а его. Не сомневаюсь, он сделает всё возможное, чтобы протащить вас… – Тут Петя умолк на мгновение и, выпуская дым, сочувственно покачал головой. – Мотька, он уже сделал всё возможное! Я это знаю из достоверного источника!

Мотя молчала, вцепившись в подлокотники кресла, как если бы ей предстояло катапультироваться.

– И, по моему мнению, упрекать его нельзя, – продолжал Петя, – Ты моложе. За вашу разницу в возрасте можно успеть получить профессию, прославиться и умереть от наркотиков. А у него уже нет этого времени. Последний шанс.

Мотя слушала, изо всех сил стараясь принять Петины доводы. Время от времени она порывисто меняла позу: откидывалась, сцепляла ладони, упиралась кулаками в коленки. Наконец некое подобие успокоения снизошло на неё.

– Значит, что я должна сделать? – глухо спросила она. – Сказать: «Езжайте с богом» и слать открытки на Новый год? Ну а может, он потом нас к себе перетащит, попозже?

– Я бы не надеялся, – качнул головой Петя. – Вообще ни на кого особо не надейся. Тем более на творческих личностей. Сама небось кидаешь направо и налево? – Он встал из кресла, подошёл к окну. Судя по всему, миссия по освобождению Тузина была завершена и Петя не собирался долее рассусоливать этот вопрос.

Мотя смотрела, расширив глаза, на Петин затылок. Вдруг в её лице что-то дёрнулось – сорвалось и полетело!

– Он не уедет! – заорала она, вскочив. – Он не сможет! Он знает, что я осталась только ради его пьесы, а то бы сто лет как сбежала из этой дыры! Я лучше убью его, чем роль отдам! А если выяснится, что всё это гнусные сплетни… – продолжала она с навернувшимися слезами.

– Я понял – и устрашён! – кивнул Петя. – Предлагаю менее кровавый и более интересный выход. Давайте, госпожа Матвеева, поступим так! – сказал он, двинувшись на Мотю. – Если он тебя не кинет, я подарю тебе свой автомобиль! А если кинет, мы с тобой встретимся и ты от начала до конца продекламируешь мне Гамлета. Контрольный срок – два месяца. Идёт?

Мотя обвела комнату бешеным взглядом, подыскивая, чем запустить в искусителя. Нет, степлер я уже спрятал в ящик! И вдруг стихла.

– Идёт! – согласилась она, протягивая Пете свою маленькую ладонь. – Костя, разбей!

Я мотнул головой: ну уж нет, ребята, без меня!

Петя разрубил спор сам и тут же собрался уходить. Он и так уже безнадёжно опаздывал на объект. Я вышел проводить его во дворик, где посверкивал полировкой Мотин полноприводный приз.

– Зачем поспорил? – спросил я.

Он легкомысленно пожал плечами. Его деловой настрой иссяк – к Пете вернулась романтика.

– На то есть две причины. Во-первых, замотивировал себя – дожать ситуацию до победного, а то ведь без тачки останусь! – сказал он с улыбкой. – А во-вторых, пусть у Мотьки будет стимул прорваться в Москву – не с Тузиным, так хоть самой. А то ведь вышло, что я в личных целях подставил хорошую девчонку, причём её же собственными руками.

– Машину-то не жалко?

– Да куда она денется, машина! Говорю же: Тузин уедет один. А даже если и нет… Прикинь: Мотька, если выигрыш по-умному загонит, сможет квартирку себе в Подмосковье купить. Конец беспризорщине! Так что нет, совсем не жалко! – заключил он, протягивая мне на прощанье руку.

В середине следующей недели Тузин отправился в Москву. Он вёз с собой согласие на всё – кроме того, чтобы бросить Мотю. Юрой он решил пожертвовать, поскольку не мог ручаться за его трезвость. Моте же обещал, что лучше умрёт в безвестности, чем съест плоды их совместного труда в одиночку.

Он вернулся через два дня. Я увидел машину и отправился расспросить его об успехах. За забором, обсаженным смородиной и шиповником, где недавно стоял шезлонг и наслаждался природой именитый гость, меня ждало иное, не менее любопытное зрелище. Посередине усыпанной яблоневыми листьями поляны возвышался табурет и на нём – едва ли не столетние весы. Хмурые чаши-блюдца на проржавленных креплениях и гири всех калибров, расставленные в рядок, восхитили меня. Я даже забыл поздороваться с Тузиным, задумчиво разглядывавшим приспособление.

– Здрасьте, Костя! – крикнул он мне. – Заходите! Гостем будете!

Я вошёл в калитку и по отросшему газону свернул к яблоне. Тузин не подал мне руки, зато порхнул ею над табуреткой, как над шахматной доской, и, выбрав самую маленькую гирьку, протянул мне.

– Нравится?

Я взял гирьку и повертел в пальцах, как пулю:

– А вот, глядите, ещё что у меня есть! – похвастал он и, подняв из травы картонную коробку, тряхнул ею. В ней лежало несколько тряпичных кукол – рукодельных, созданных, как мне показалось, для театра марионеток. Другие предметы я не успел разглядеть.

– Пух и тряпки! – сказал Тузин, вынимая кукол и кладя одну за другой на правую чашу весов, чёрную, в рыжей пыли ржавчины. – Глядите – весу никакого! А вот вам книжечка моя! – тут он вытащил из внутреннего кармана шинели и показал мне свою толстую записную книжку. Взъерошенные листы вылезали, как подпушек, из-под крыльев обложки. – Оно-то потяжелее будет! – и с удовольствием шмякнул книжку на левое, такое же чёрное и ржавое блюдце. Скрипнула скоба, соединявшая чаши. Та, на которой лежала книжка, тронулась вниз.

Я не понимал ещё, что происходит, но зрелище укладывания на весы нелепых предметов захватило меня.

Тузин ещё тряхнул коробку и вытащил пыльный пионерский горн.

– А это что за музыка?

– Это, Костя, медные трубы! – с воодушевлением объяснил он и, поднеся горн к губам, пронзительно дунул. – Их мы тоже сюда, к моей книжечке! Ай-ай-ай! – Машка, Глашка, Гришка, Господь с вами! – воскликнул он, наблюдая, как поплыла вверх чаша с куклами. – А если мы ещё злата подсыплем! Костя, есть у вас злато? Ну мелочь, мелочь! Ладно, не дождёшься от вас! – Тузин порылся в единственном целом кармане шинели и, добыв горстку мелочи, швырнул на левую чашу. Тарелка с куклами застыла наверху, безнадёжно проиграв в весе книжке, горну и монетам.

– Ну так вот вам и ответ! – заключил он и посмотрел на меня прямым отчаявшимся взглядом. – Вы ведь за ответом пришли? Узнать, чего там Николай Андреич нарешал – кидать или не кидать! Как видите, я всё взвесил!

Я уставился, не веря своим глазам. Ещё ни разу в жизни мне не приходилось видеть, чтобы человек взвешивал предстоящее решение буквально, при помощи весов.

– Ладно, Костя, простите! – сказал Тузин. – Видите: темнеет! Скоро осень и ночь. Я сентиментален, вы знаете, но самые важные решения принимаются всё-таки без сантиментов. Ну просижу я здесь? Будем с Ириной жить на две копейки, тосковать, вымещать друг на друге несбывшееся. Я уже проявил однажды наивность, спас свою душу от потребительской пошлости – так мне, видите ли, казалось. Семь лет жизни в глуши – и вот результат. Больше не хочу! – На этих словах Николай Андреич щёлкнул по чаше с куклами. Жалко свесились ножки.

– Так что вот оно как. Книжечка моя потяжелее будет. Надо ехать!

– Николай Андреич, а вы живую Мотю сюда посадите, – предложил я, кивнув на весы.

– Ну знаете, Костя, это не по-товарищески! – сказал Тузин, убирая книжку во внутренний карман шинели. – Да и кто вам, вообще-то говоря, дал право советовать?

– А весы тогда зачем у забора выставили? Взвешивали бы дома.

– Это верно, – улыбнувшись, признал Тузин. И вдруг, словно обнаружив резерв, подземный источник силы, взглянул посвежевшим взглядом:

Как грустно, и всё же как хочется жить,

А в воздухе пахнет весной!

И вновь мы готовы за счастье платить

Какою угодно ценой! —

продекламировал он. – А? Нравится? Не моё, другого автора. А с весами я вышел к забору, вы правы, конечно, потому что на миру красна смерть! На этих словах он снял с табуретки свою доисторическую железяку и, цепляя полами шинели нестриженую осеннюю траву, побрёл к дому. С чашек валились вещи и мелочь, но он то ли не видел, то ли не хотел замечать. Я поднял куклу и горн, отнёс на крыльцо и пошёл к себе.