Наследие - Эль Кеннеди

– Да ну? – Я сохраняю ровный тон.

Она делает маленький глоток, потом улыбается.

– Если ты хочешь.

Довольно трудно не швырнуть стакан с соком на пол, не выбить кружку из руки Ханны и не растерзать ее.

– Если тебе этого хочется.

– Круто.

– Хочешь, куплю тебе кольцо?

– Очевидно. Только не такое огромное, как у Элли. Я не психопат.

Я закусываю щеку, чтобы не рассмеяться.

– И это все? Это предложение руки и сердца?

– Ну, мы любим друг друга, и у нас будет ребенок. Разве этого не достаточно? Кому нужны все эти речи?

Она права.

– Кому нужны речи, – отвечаю я эхом, улыбаясь.

– А теперь. Прошу. – Я забираю ее кружку с кофе и веду ее к лестнице. – Возвращайся в постель. И не смей буянить, пока меня нет.

– Могу я, по крайней мере, немного пропылесосить?

– Богом клянусь, я пошлю Такера и Сабрину тебя связать.

– Хотела бы я на это взглянуть.

Хохотнув, я шлепаю ее по заднице, чтобы заставить подняться по лестнице. Но затем иду следом, потому что мне нужно одеться. Пока она, как хорошая девочка, забирается обратно под одеяла, я нахожу чистую рубашку и набрасываю ее на плечи. Нервы медленно собираются в животе в ком, который подкатывает к горлу. Я совсем не хочу того, что меня ждет.

– Ты не говорил, что уходишь, – говорит Ханна. Она садится на постели, переключая каналы телика.

– Я собираюсь переговорить с продюсером спортивного агентства, – признаю я. – На днях я сбежал со съемочной площадки прямо во время записи, и с тех пор ни с кем не разговаривал. Лэндон организовал мне встречу с продюсером. Только мы вдвоем.

Она резко оглядывается.

– Что ты собираешься делать?

– То, что должен.

Когда я добираюсь до студии, Стивен Коллинз приглашает меня в свой кабинет. Я отказываюсь от напитка, предложенного его ассистентом, пытаясь миновать все эти любезности и перейти к причине, по которой я тут, раньше, чем найду способ отговорить себя от этого.

– Надеюсь, ничего серьезного не случилось, – говорит продюсер, сидя на краю стола. За его спиной – стена наград и подписанных спортивных сувениров. – Мы с Брайаном пожалели, что не смогли закончить этот эпизод. Сделали из интервью действительно хорошую нарезку. Мы хотели бы вернуть тебя и твоего отца обратно на съемочную площадку где-нибудь на этой неделе, если тебя это устроит.

– Прошу прощения, но я не смогу, – прямо заявляю я.

Его вежливая улыбка становится не такой широкой.

– Если придется отложить на неделю или около того, я полагаю…

– Я вынужден отказаться от участия в шоу, Стивен. Я вообще не хочу, чтобы вы пускали это в эфир. Что бы то ни было.

– Невозможно. У нас договор. И мы уже сделали значительные вложения в съемки. Люди, оборудование.

– Я понимаю, и мне жаль.

Он внимательно всматривается в мое лицо.

– Что такое, Гаррет? Скажи мне, в чем проблема, и я ее решу.

Многие годы я представлял, как пройдет этот разговор. Или сотня подобных. Когда я, наконец, разорву завесу над этой тайной. В колледже это было не так сложно, потому что у меня не было особого опыта. Но я больше не какой-то неизвестный хоккеист из колледжа. Я – в центре внимания всей страны. Теперь на кону мои карьера и мой имидж. Поддержка и уважение моих болельщиков.

Поэтому в отсутствие верного способа сказать это я просто говорю:

– Мой отец издевался надо мной в детстве.

Тревога вспыхивает в глазах Коллинза.

– О, – только и говорит он и ждет, когда я продолжу.

Я делаю это, несмотря на зудящий дискомфорт.

Я не уверен, что слышу себя, когда объясняю, как мой отец бил меня, пугал, манипулировал мной, едва погружаясь в глубины его жестокости. Это дается мне горько и больно. Но словно заноза, так долго просидевшая под кожей, что о ней уже забыли, облегчение мгновенное и ошеломляющее.

Несколько секунд продюсер молчит. Затем он соскальзывает со своего стола и садится на стул рядом со мной.

– Черт возьми, Гаррет. Я не знаю, что сказать. Это…

Я не отвечаю. Мне не нужна его симпатия или жалость, только его понимание.

Но, конечно, я бы не сидел с кем-то из индустрии развлечений без того, чтобы они не попытались раскрутить это для собственной выгоды.

– Ты хочешь рассказать об этом в интервью? Забудь о том, что мы уже сняли. Это отброшено. Считай, уже в мусоре. – Коллинз склоняет голову. – Но если ты этого хочешь…

Я хрипло смеюсь.

– Хочу ли я рассказать миру непристойные подробности физического насилия в моем детстве? – Мне тошно даже думать об этом. Но я понимаю Коллинза.

Да, он определенно пытается обернуть это себе на пользу, но предложение может быть не вполне эгоистичным, поскольку он смягчает тон и говорит:

– У меня был похожий опыт в детстве. Только это был не отец. – Он смотрит мне в глаза. – Моя мать. Она была не хорошей леди, позволь мне сказать. Но хочешь знать, что самое безумное? Каждый раз, как один из моих учителей звонил в социальную службу и они посылали кого-то ко мне домой для расследования, я лгал. Я прикрывал свою мать, поскольку мне было слишком стыдно признаться, что она причиняла мне боль.

Я выдыхаю.

– Проклятье.

– Да. – Коллинз потирает подбородок. – Как бы там ни было. Сегодня, если бы у меня была возможность, я думаю, я бы сказал что-нибудь. Но у меня нет платформы, и всем плевать на то, кто я. Ты,