Поэты 1820–1830-х годов. Том 1 - Дмитрий Дашков

302. МАРИЯ

Ты розе подобно весну отцвела,Младая Мария, в чужбине далекой,Исторгнута грозно судьбиной жестокойИз сени приютной родного села.Не долго терзалась тоской неотлучной,Не долго вздыхала о милом селе, —Поблекла, как юный цветок злополучный,Прибитый грозою к песчаной земле.

М. П. ЗАГОРСКИЙ

Рано умерший Михаил Петрович Загорский (1804–1824), как можно судить по ряду данных, был сыном известного анатома, профессора Медико-хирургической академии П. А. Загорского. В 1819 году он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета в качестве «вольного студента», но уже в 1821 году тяжелая болезнь заставляет его прервать занятия. 29 января 1823 года он подает прошение о разрешении держать экзамен за университетский курс; однако оканчивает университет лишь в 1824 году. 30 июля того же года он умирает[192].

Первоначальное литературное воспитание Загорского для 1820-х годов было довольно архаичным. Первые его опыты (шарады, эпиграммы) печатаются в «Благонамеренном» (1820); некоторый успех выпал на долю его сентиментальной баллады «Лиза» (1820), попавшей и в рукописные сборники. Загорский много переводит — из Горация, Вергилия, Шиллера и немецких преромантических поэтов (Фосс, Штольберг); отдает он дань и оссианизму («Морна», 1823; «Кальмар и Орля (из Байрона)», 1823; «Мальвина» и др.). Его оригинальные сочинения наиболее удачны в эпических жанрах: ему принадлежит несколько басен и сказок («Лисица и медведи», 1820; «Два извозчика», 1823; «Два колоса», 1823; «Пьяница» и др.), в которых вырабатывается непринужденный, легко-иронический стиль повествования, примененный потом Загорским и в более крупных формах. Одновременно он обращается к фольклорным темам: уже посмертно, в 1825 году, была опубликована его прозаическая стилизация волшебной сказки «Оборотень, или Старуха-красавица», переложение из «Слова о полку Игореве» («Ярославна») и фрагменты большой поэмы «Илья Муромец», над которой Загорский работал в течение нескольких лет. Можно думать, что «Илье Муромцу» предшествовала работа над иным сюжетом (о Мстиславе); сохранился набросок, озаглавленный издателями «Нападение богатыря Мстислава на войска хазарского хана (отрывок из повести)» и написанный так называемым «русским стихом» (хорей с дактилической клаузулой), употреблявшимся для имитации былинного стиха, и с прямой цитацией былинных формул. В дальнейшем поэт избирает в качестве героя Илью Муромца, а в качестве образца — «Неистового Роланда» Ариосто и только что появившуюся поэму Пушкина «Руслан и Людмила». Все это довольно характерно для литературного фольклоризма первых десятилетий XIX века; рассматривая былину, песню и т. д. как форму исторического колорита, национальной старины, Загорский стремится создать на основе вольной переработки мотивов былинного эпоса и древней русской поэзии («Слово о полку Игореве») романтическую волшебно-рыцарскую поэму. Вслед за Пушкиным он сохраняет характерный шуточно-иронический тон повествования, с прямым авторским комментарием, пародийными анахронизмами и бурлескным снижением героев. Пушкин, несомненно, видел в Загорском своего возможного продолжателя и последователя. Прочитав отрывки из поэмы, он писал Плетневу 4–6 декабря 1825 года: «Не уж-то Ил<ья> Мур<омец> Загорского? если нет, то кто ж псеудоним; если да: как жаль, что он умер»[193]. Немногочисленное сохранившееся наследие Загорского показывает, что «Илья Муромец» был не единственной попыткой создания эпического произведения на фольклорном материале или материале народной жизни. В последние годы он пишет «русскую народную идиллию» «Бабушка и внучка» и «русскую повесть» «Анюта» (1824), где сказывается то же тяготение к национальной старине, «народности», фольклору и стремление выработать национальные литературные формы по аналогии с формами, сложившимися в западном романтизме и даже в доромантической литературе. Так, «русская идиллия» пишется параллельно с переводом идиллии Фосса «Семидесятый день рождения», а «русская повесть» возникает на балладной основе, сюжетно-тематически как бы завершая серию ранних баллад Загорского о разлученных и посмертно соединившихся любовниках. Литературная деятельность Загорского вызывала интерес современников, и смерть его была воспринята как крушение больших и даже «блистательных» надежд. Некоторое время приписываемые ему стихи ходили в списках и после его смерти: его именем было подписано стихотворение А. И. Одоевского «Безжизненный град», найденное у арестованного С. П. Трубецкого; впрочем, распространители стихотворения, по-видимому, смешали М. П. Загорского с М. Н. Загоскиным.

303. АНДРОМАХА

Быстро флот Агамемнона,На развитых парусах,Утекал от Илиона,Обращенного во прах.На закате свет румяныйМраку ночи уступал,Рог серебряный ДианыВ спящем море трепетал.

Воин, бранью утомленный,Опочивши по трудах,Край отчизны отдаленнойВидел в сладостных мечтах.Только легкие порывыВетров, спутников судам,Только кормчего отзывыРазносились по водам.

Андромаха, в грусти слезной,Сквозь синеющий туман,Взор вперя на брег любезный,Брег фригийских злачных стран,Где безмолвною могилойВзят ее супруга прах,К ним неслась душой унылойИ стенала так в слезах:

«Ах, померкнул трон Приама,Ах, померкнул он навек,И падение ПергамаТоржествует лютый грек!Пали мощные герои,Как под градом цвет лугов,И величье гордой ТроиБудет баснею веков.

Тщетно Зевс-громодержительРать данаев отражал,Тщетно, брани возбудитель,Марс твердыни защищал:Час, назначенный судьбою,С бурным мщением притек,И священною главоюИлион на прахе лег.

Вижу, вижу ужас боя,Вижу смерти мрачный пир:Брань неистовая, воя,Гонит прочь веселый мир,С адской радостью когтямиКроткую оливу рветИ над грозными полкамиСмрадный пламенник трясет.

Гектор, Гектор мой любезный!Ах, куда тебя стремитСила груди дерзновенной!Храбрость стрел не отвратит:Там Пелопса горды внуки,Там коварный Одиссей,Там Аяксы жаждут рукиОмочить в крови твоей.

Горе, горе мне, несчастной!Там Пелея сын младой,Мышцей, взорами ужасный,Мчится гибельной грозой:Перед ним бегут дружины,Как пред вихрем роковым,—Ах, супруг мой, ты ль единый,Ты ль посмеешь биться с ним!

Щит печального Пергама,Тронься горестью моей,Тронься воплями ПриамаИ младенца пожалей!Ты не внемлешь, — ах, жестокий,Кто ж несчастным будет щит,Кто их слезные потокиИ страданье утолит!

Разлученная с тобою,Где покоем наслаждусь?Где бессчастной головоюБезопасно я склонюсь?Ах, смягчит ли вид мой бледныйЧуждых хладные сердца!Нет ни матери у бедной,Нет ни доброго отца!

В Плаке, венчанном лесами,Обладатель ГетеонПравил сильными мужами,—Но, увы, погибнул онПод десницею Ахилла!Матерь, пленница врага,В рабстве тягостном изныла:Гроб ей чуждые брега.

Ты бежишь — но, ах, уж поздно!Прилетел ужасный миг;Злобный враг несется грозно:Свет, беги от глаз моих!Смерти хладная обитель,Дай ступить на твой мне праг!Стой, суровый победитель,И почти холодный прах!

Закатились очи ясны,Бледны алые уста,Страшен прежде вид прекрасныйИ завяла красота!Борзый конь кипит и мчится,И кровавою струейПоле бранное багрится:Вид ужасный для очей!

Скоро ль, скоро ль час кончиныМне пошлет всесильный рок?Я избуду злой кручины;Слез иссякнет горкий ток;Там, в жилище безмятежном,Вновь я сына обретуИ опять в супруге нежномСчастье прежнее найду!»

Жертва горести и страха,В сонме плачущих подруг,Так стенала Андромаха;Всё безмолвно было вкруг;Рог серебряный Дианы,Погружаясь, померкал,И денницы свет румяныйНа востоке возрастал.

304. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ