Поэты 1820–1830-х годов. Том 1 - Дмитрий Дашков

295. ПЕСНЯ АЛЬПИЙЦА

              Раскинулся плющ, как зеленая ткань,                         По скатам Монблана седого,              Мелькает над бездной пугливая лань                         При кликах ловца молодого.              Бывало, играл я по воле стрелой;Душа охладела — и лук обессилел с охладшей душой!

              Свирель пастуха пробудилась в горах,              В долинах звучат колокольчики стада,              Алеют снега на угрюмых скалах,              И радужно блещут струи водопада.              Бывало, свергался я с гор, как река;Душа охладела — и быстрые ноги сковала тоска.

              И кто ж благотворный огонь погасил,                         Которым душа согревалась?              Кто в сердце убийцу-тоску поселил?                         С ним радость давно ли раззналась?              Мой друг! ты погаснул, и с жизнью твоейПогасло светило моих лучезарных, безоблачных дней.

              Я помню, как с другом, при трелях рожка,                         За робкой козой беззащитной              Летел со скалы на скалу в облака,                         Как горный орел ненасытный.              Лавина с синеющих льдов сорвалась,Гремящая, с другом в бездонную пропасть стрелой унеслась.

              С тех пор не отраден семейственный круг,                         С тех пор опостыла долина.              Блуждаю в горах, где покоится друг,                         Где в бездне белеет лавина.              Тоской безутешной томясь, одинок,Я в бездну закинул с душою моей несогласный рожок.

296. СЕРБСКАЯ ПЕСНЯ

«Стройно ты выросла, дева прекрасная,Стройно ты выросла, дева моя!Мирно растя средь поляны душистыя,Дева, на что устремляла ты взор?Иль на высокую ель величавую?Иль на платан, возносящий чело?Иль на соседнего юношу статного?»— «Юноша милый, отрада моя,Я не глядела на ель величавую,Ни на платан, возносящий чело,Ни на соседнего юношу статного,Вечно глядела я, друг, на тебя».

297. ПЕРСИДСКИЙ ВЕЧЕР

Знойный день не пламенеетНа прозрачных небесах;Погляди, — лазурь темнеет,Звезды искрятся в водах,Дремлют белые сирени,Не колышется ясмин;Погляди — густые тениПотянулись средь долин,И в гостиницах ШиразаСонных персов не живитЗвук чудесного рассказаИ кальян не веселит.Все уснули за шербетомНа узорчатых коврах;Вот взошел над минаретомМесяц в сребряных лучах.Поспешим на гроб Гафиса[190],Фатьма, рай моих очей,Чу — под сенью кипарисаТам вздыхает соловей.Там, при трелях песнопений,Быстро вечер пролетитИ поэта кроткий генийНа ночь нас благословит!

298. РУССКАЯ ПЕСНЯ («Ты не плачь, не тоскуй…»)

            Ты не плачь, не тоскуй,            Под окном не сиди,На дорогу не гляди,Из далекия сторонкиДруга милого не жди.

            Слышишь — трубы звучат…            Пыль всклубилась вдали.Из чужбины притеклиСо знаменами отчизныВои русския земли.

            Их сверкают щиты,            Так же знамя шумит,Что же грудь твоя дрожит?Ах! под знаменем кровавымМилый друг твой не стоит.

            Сокрушили его            Вражьи копья, мечи!Пред иконою в ночиТы не жги до бела утраВоску ярого свечи.

            Ты не плачь, не тоскуй,            Под окном не сиди,На дорогу не гляди,Из далекия сторонкиДруга милого не жди!

299. ОТВАЖНЫЙ ПЛОВЕЦ НА ЧУЖБИНЕ

Аллегория[191]

(Посвящается Н. И. Б.)

Обновлю челнок надежный,В Океан пущусь безбрежный…Тесный пруд наскучил мне —Полечу к родной стране!Мрачен брег чужого края,Сердце рвется на Восток, —Там страна моя родная!Окрылися, мой челнок!Ночь на бездну вод наляжет, —Кто мне верный путь укажет?Для весла достанет сил,Много на небе светил!Все они горят, сверкают,Волны моря осребряют,Манят нас лучом своим, —Я не буду верить им!Совратят с пути прямого,Заведут к чужим брегам, —Слаще воздуха родногоЕсть ли что на свете нам?Воссияй на небе чистом,Мне знакомая звезда,При твоем луче сребристомЯ браздил стекло пруда!Лежа в лодке, я качался,Звездным небом любовался,На равнине голубойТы играла предо мной!Будь вожатым, луч отрадный,Озаряй мои стези,По стеклу пучины хладнойНитью тонкою скользи.Развернулся парус белый,Волны плещут о челнок, —Полечу с душою смелойПрямо, прямо на Восток!

300. ЛИЛА

Луг пушистый зеленеет,Ароматом дышит лес;Сердце радостию греетСвод лазоревых небес.

Блещет зеркало залива,И в брегах из тростникаВеличава, горделиваЛьется синяя река.

Звучно сельские напевыРаздаются вдалеке —Хороводом идут девыК тихоплещущей реке.

«Ах, и ты встречаешь, Лила,Праздник красный весны?Не сурова, не уныла,Взор исполнен тишины.

Ты смеешься, — а бывало,Слезы капали с ланитНа льняное покрывало!Разве милый твой забыт?»

«Не корн, я помню друга,Ах, на радости веснойУкрашает зелень лугаСамый камень гробовой».

301. ТВЕРСКАЯ ПЕСНЯ

Что туман клубится облакомНад тобой, Тверь златоглавая?Что не весело, не радостноВыплыл месяц из-за туч седых?Что ты, Волга, помутилася?..А бывало, струи светлыеПри дыханьи ветра тихогоСеребрилися на месяце!Ах, быть может, Волга мутная,Ты сольешься с кровью русскою,С кровью русской православною!Не придем мы черпать струй твоих:Ах, быть может, в рабство горькоеУвлечет нас супостат-злодей,Увлечет в Орду неверную!Не глядеться нам в стекло реки,Не пивать нам струй серебряных!

302. МАРИЯ

Ты розе подобно весну отцвела,Младая Мария, в чужбине далекой,Исторгнута грозно судьбиной жестокойИз сени приютной родного села.Не долго терзалась тоской неотлучной,Не долго вздыхала о милом селе, —Поблекла, как юный цветок злополучный,Прибитый грозою к песчаной земле.

М. П. ЗАГОРСКИЙ

Рано умерший Михаил Петрович Загорский (1804–1824), как можно судить по ряду данных, был сыном известного анатома, профессора Медико-хирургической академии П. А. Загорского. В 1819 году он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета в качестве «вольного студента», но уже в 1821 году тяжелая болезнь заставляет его прервать занятия. 29 января 1823 года он подает прошение о разрешении держать экзамен за университетский курс; однако оканчивает университет лишь в 1824 году. 30 июля того же года он умирает[192].

Первоначальное литературное воспитание Загорского для 1820-х годов было довольно архаичным. Первые его опыты (шарады, эпиграммы) печатаются в «Благонамеренном» (1820); некоторый успех выпал на долю его сентиментальной баллады «Лиза» (1820), попавшей и в рукописные сборники. Загорский много переводит — из Горация, Вергилия, Шиллера и немецких преромантических поэтов (Фосс, Штольберг); отдает он дань и оссианизму («Морна», 1823; «Кальмар и Орля (из Байрона)», 1823; «Мальвина» и др.). Его оригинальные сочинения наиболее удачны в эпических жанрах: ему принадлежит несколько басен и сказок («Лисица и медведи», 1820; «Два извозчика», 1823; «Два колоса», 1823; «Пьяница» и др.), в которых вырабатывается непринужденный, легко-иронический стиль повествования, примененный потом Загорским и в более крупных формах. Одновременно он обращается к фольклорным темам: уже посмертно, в 1825 году, была опубликована его прозаическая стилизация волшебной сказки «Оборотень, или Старуха-красавица», переложение из «Слова о полку Игореве» («Ярославна») и фрагменты большой поэмы «Илья Муромец», над которой Загорский работал в течение нескольких лет. Можно думать, что «Илье Муромцу» предшествовала работа над иным сюжетом (о Мстиславе); сохранился набросок, озаглавленный издателями «Нападение богатыря Мстислава на войска хазарского хана (отрывок из повести)» и написанный так называемым «русским стихом» (хорей с дактилической клаузулой), употреблявшимся для имитации былинного стиха, и с прямой цитацией былинных формул. В дальнейшем поэт избирает в качестве героя Илью Муромца, а в качестве образца — «Неистового Роланда» Ариосто и только что появившуюся поэму Пушкина «Руслан и Людмила». Все это довольно характерно для литературного фольклоризма первых десятилетий XIX века; рассматривая былину, песню и т. д. как форму исторического колорита, национальной старины, Загорский стремится создать на основе вольной переработки мотивов былинного эпоса и древней русской поэзии («Слово о полку Игореве») романтическую волшебно-рыцарскую поэму. Вслед за Пушкиным он сохраняет характерный шуточно-иронический тон повествования, с прямым авторским комментарием, пародийными анахронизмами и бурлескным снижением героев. Пушкин, несомненно, видел в Загорском своего возможного продолжателя и последователя. Прочитав отрывки из поэмы, он писал Плетневу 4–6 декабря 1825 года: «Не уж-то Ил<ья> Мур<омец> Загорского? если нет, то кто ж псеудоним; если да: как жаль, что он умер»[193]. Немногочисленное сохранившееся наследие Загорского показывает, что «Илья Муромец» был не единственной попыткой создания эпического произведения на фольклорном материале или материале народной жизни. В последние годы он пишет «русскую народную идиллию» «Бабушка и внучка» и «русскую повесть» «Анюта» (1824), где сказывается то же тяготение к национальной старине, «народности», фольклору и стремление выработать национальные литературные формы по аналогии с формами, сложившимися в западном романтизме и даже в доромантической литературе. Так, «русская идиллия» пишется параллельно с переводом идиллии Фосса «Семидесятый день рождения», а «русская повесть» возникает на балладной основе, сюжетно-тематически как бы завершая серию ранних баллад Загорского о разлученных и посмертно соединившихся любовниках. Литературная деятельность Загорского вызывала интерес современников, и смерть его была воспринята как крушение больших и даже «блистательных» надежд. Некоторое время приписываемые ему стихи ходили в списках и после его смерти: его именем было подписано стихотворение А. И. Одоевского «Безжизненный град», найденное у арестованного С. П. Трубецкого; впрочем, распространители стихотворения, по-видимому, смешали М. П. Загорского с М. Н. Загоскиным.