Эдера 2 - Операй

Отвернувшись к иллюминатору, за которым виднелась узкая лазурная полоска воды, младший дель Веспиньяни недовольно поморщился.

— Тебе так кажется.

— Ну, не скажи... В том, что касается тебя, я ошибаться не могу...

Отторино передернул плечами.

— Как сказать...

Примирительно улыбнувшись, Клаудио изрек:

— Ну, только не обижайся, только не надо вот на меня обижаться...

— Я не обижаюсь.

— Я ведь понимаю, что ты теперь, если так можно выразиться — в смятении духа...

Фраза зависла в воздухе — старый дель Веспиньяни, произнеся эти слова, внимательным, выжидающим взглядом посмотрел на сына, будто бы искал у него поддержки своим словам, но тот угрюмо молчал.

Надо было продолжить сказанное — по крайней мере, сам Клаудио понял, что теперь Отторино не скажет ни «да», ни «нет».

— Я даже знаю о причинах этого,— осторожно продолжил Отторино.

Тот прищурился.

— Вот как?

— И каковы же причины?

Легонько подавшись корпусом вперед, Клаудио начал так:

— Отторино, твоя эксцентричность никогда не знала границ. Я никогда не одергивал тебя, потому что понимаю, почему, откуда она проистекает: каждому человеку от природы дарована какая-то свобода, точнее — определенный уровень свободы. Кому-то больше, кому-то — меньше, впрочем, суть не есть важно. Важен сам уровень. Так вот, своей эксцентричностью ты, насколько я понимаю, хотел показать, что твой уровень свободы — куда больший, чем у кого-нибудь другого... Это твое полное право — и по рождению, и по происхождению, и по многим другим вещам... Тебе всегда везло, тебе просто фантастически, неимоверно везло — я в сам, честно говоря, удивлялся — почему, за что?.. Но, как ты сам понимаешь — если везет в чем-нибудь одном, никогда не повезет в другом... Так ведь?

Тяжело вздохнув, Отторино произнес с нескрываемой горечью:

— Это уж точно...

— Ну, вот видишь,— произнес Клаудио, обрадованный тем, что Отторино понял его мысль, а также тем, что он не замкнулся в себе, что теперь с ним, казалось, можно было бы поговорить обо всем начистоту, можно было бы понять, что же его, Отторино так мучит...

— И что с того?

— Да, — продолжал Клаудио,— это закон компенсации... Как в природе, в естествознании — закон сохранения энергии. Если повезло в одном, то не жди везения в чем-нибудь том, что тебе кажется не менее важным.

Отторино прищурился.

— Ну, и что с того?

— Я ведь уже говорил с тобой однажды на эту тему, что с того,— ответил Клаудио.

— А-а-а,— протянул младший дель Веспиньяни, — это ты о смирении? Ты ведь рассказывал мне какую-то притчу, красивую байку о святом Франциске, о смирении... Я, кажется, что-то подобное слышал еще когда был студентом в Болонском университете...

— И ты не согласен?

— С чем?

— С тем, что из всего этого следует?

Отторино внутренне не был готов к этому разговору, больше всего на свете теперь ему хотелось бы остаться одному, чтобы как-нибудь в спокойной обстановке попытаться прояснить план действий, подумать, что теперь он сможет сказать Эдере, подумать, в какую же ситуацию поставил Джузеппе Росси Андреа...

А вместо этого он был вынужден сидеть и слушать нравоучения своего отца...

 — Папа,— сказал он, тяжело посмотрев на Клаудиа — ты вновь будешь говорить о смирении, о том, что надо принимать жизнь такой, какова она есть, что никогда нельзя строить иллюзий, что я должен смириться, что я... Ну, и так далее — подробности письмом. Ты всякий раз начинаешь читать свои нравоучения там, где их, казалось бы, и читать не надо было бы...

Клаудио, неожиданно улыбнувшись, изрек:

— Но — согласись! — ведь у меня есть на это причины...

— У тебя, отец, всегда и на все есть какие-то причины, — поморщился Отторино.

— Разумеется. Потому что без причин ничего не происходит,— веско сказал старый граф.

— И каковы же причины?

— Твое теперешнее состояние, твое неисправимое, непоколебимое желание вернуть то, что уже никак не вернешь...

— ...?

— Отторино, я ведь старый человек, я ведь все вижу, и все прекрасно понимаю — Мне не надо никаких дополнительных объяснений, да и от тебя их вряд ли дождешься... Тем более, что я тебя о них и не прошу...

Склонив голову набок, молодой граф пристально посмотрел на отца и уточнил:

— Объяснений?

— Да, — мягко ответил тот.

— О чем?

— И вот опять ты уходишь от прямого ответа на вопросы,— улыбнулся Клаудио, стараясь вложить в эту улыбку как можно больше мягкости и доброжелательности.

— Но ведь ты, если я не ошибаюсь, никаких вопросов мне не задавал,— напомнил Отторино,— ты не ставил передо мной вопросов...

— Их поставила перед тобой жизнь,— очень серьезно ответил Клаудио.— И если я тебе говорю о вопросах не задавая их напрямую, стало быть, я их только подразумеваю...

— ...?

И старый граф, серьезно, пристально посмотрев сына, произнес:

— Сынок, послушай, я хотел бы дать тебе один хороший совет...

— Какой совет?

— Чтобы ты оставил в покое Эдеру...

После этих слов отца Отторино вспыхнул: он никак не мог думать, что теперь отец переведет разговор на эту болезненную для него, Отторино, тему.

А Клаудио, как ни в чем не бывало, будто бы не замечая напряжения, возникшего между ним и сыном, неторопливо продолжал:

Я ведь не слепой и не глухой... Да, ты видишь в этой женщине Сильвию, — хочешь видеть. Ты смотришь на Эдеру и хочешь вернуть те времена, хочешь исправить то, что исправить уже никак невозможно...

— Но я...

— Обожди, не перебивай меня, пожалуйста... Ведь когда-то когда ты был еще совсем мальчиком, я учил тебя, что перебивать старших — неприлично,— едва заметная улыбка тронула губы Клаудио.— Так вот: для меня совершенно очевидно, что тебя обуяла страсть. Ты хочешь, чтобы синьора Эдера Давила во что бы то ни стало была с