Один день ясного неба - Леони Росс

— У тебя было шесть беременностей?

— Я кажусь тебе безумной? Нет, только одна.

Она рассказала, что была беременна четырнадцать месяцев, и ей не помогла ни одна ведунья, потому что они никогда не имели дела с брюхатой радетельницей и не знали, как у нее могла протекать нормальная беременность. Она в точности не знала, кто отец, но у нее было семь возможных кандидатов. Конечно, для нее это стало шоком. Но, как и со многими новыми явлениями, она в конце концов сочла случившееся с ней чудесным феноменом.

— Никогда не видела, чтобы в мой дом сбежалась такая толпа обеспокоенных ведуний. И все попытались мной командовать. Мной! И я им говорю: кыш отсюда! — Ее глаза засверкали. — Когда приходит срок, это совсем не больно, но такой запах — большая редкость в наших краях, надо отправиться в дальнее путешествие, чтобы его найти. Вышла одна пуповина, толстая, как мое запястье, а потом все они выскочили сразу, как гроздь. И шесть последов. Вот такая сцена!

— Ты рожала одна?

— Кошки помогали.

Иногда он забывал, что ее магический дар заключался в умении говорить с кошками.

— Но почему ты никогда не… — Он осекся.

— Как гроздь! — задумчиво повторила Дез’ре. — Что почему я?

Он пожал плечами.

Меня не позвала.

Ей не было нужды обращаться к ведунье, чтобы определить дар своих детей: она знала, какой у них дар, когда они еще сидели у нее во чреве. Когда ее запястья и зубы устали от нескончаемых какофоний, доносившихся из живота, она отправилась к соседу-музыканту, и тот обучил ее эмбрионов старомодным серенадам, священным гимнам, шуточным песенкам и похабным куплетам из варьете. Люди стали называть ее мальчиков Певунами. В те дни она сдавала их в аренду за деньги. Благодаря этому у них появилась возможность выходить из дома и радовать старушек.

— Ты обучила своих детей похабным песенкам еще до их рождения? Дез’ре!

— Все считали их одним ребенком, — улыбнулась она. — Бедные мальчики. Энтони, Сайрус и Роберт. Джордж и Гидеон. Патрик де Бернар-Мас.

— И сколько им лет?

— Восемь.

Он вдруг почувствовал себя неблагодарным глупцом. Шесть младенцев на руках — серьезный повод, чтобы оставить своего аколита, ведь так? Особенно когда этот аколит — радетель. Вполне взрослый, чтобы управлять собственным рестораном, собственной жизнью. И ублажать жену. Она же научила его всему, что знала сама, — чего же еще он мог от нее требовать? Но все же, ее мальчикам уже восемь… За эти годы она могла хотя бы написать ему письмо. Если он был ей небезразличен. Он отхлебнул травяного отвара, надеясь, что тот прочистит ему голову. Или гибкий дом так воздействовал ему на мозги, что его мысли доставляли ей удовольствие. Конечно, это было не слишком подходящее место для детей — дом, столь чутко реагировавший на смену ее настроений и на возникавшие у нее желания.

А он отлично знал, какое у нее переменчивое настроение.

Завьер откинул голову на спинку кушетки. Его своенравный пенис грозил прорвать ткань одежды. Она вытащила ноги из прудика, тоже прилегла на спинку и, прикрыв глаза, стала за ним наблюдать. Ему захотелось побренчать большим пальцем на ее губах, как на струнах.

— Кажется, я слышала по радио песенку про то, что твой дружок больше не отличается активностью. — Она указала пальцем на его промежность. — Но я ясно вижу, что это ложь.

Когда она первый раз позвала его к себе в постель, он очень разволновался. Он привык к Найе, к череде молодых девушек. Он был уверен, что она продемонстрирует ему нечто грубое и неистовое: разорвет его на мелкие кусочки. Но Дез’ре сидела у окна в своей комнате и смотрела на вечерние сумерки, маша работницам, шагавшим по длинной дороге под гору и грызшим мягкие яблоки.

— Говори, — сказала она.

При этих воспоминаниях у него вспыхнули уши.

Дез’ре поднялась, по-кошачьи потянулась всем телом, потом пересекла комнату и подошла к тюфяку, который словно по команде сдвинулся к середине пола, на ходу стянула платье через голову, обнажив блестящие спину и ягодицы.

— Подойди, малыш, и ляг со мной.

Он попытался снять возникшее между глаз напряжение. Она все еще вовсю пользовалась сексапильностью по собственному усмотрению — как козырем в рукаве или тараном, ради забавы или ради любви. Что же делало ее столь неотразимой? Не лицо или бедра, он никогда не выделял в женском теле составные части: все части женского тела гармонично сочленялись со всем остальным, как ингредиенты сложного блюда. Может, дело было в ее поразительной легкости в обращении с людьми. Она настаивала, чтобы он быстро обучался всему, что ей нравилось. Никаких поползновений спрятаться под покровом тайны или невинности. Обращай внимание, говорила она. В нашей жизни самое главное — внимание. Ее тело не было совершенным. Но она надеялась, что он будет любить его таким, каким оно было. В тот их первый раз у нее было кровотечение, но, когда он это обнаружил, она только пожала плечами. Ну и что с того? Я же женщина!

Он учился, он был прилежным учеником. Ее оргазмы длились долго, он отсаживался подальше и смотрел на нее, извивавшуюся в вечернем сумраке, и она казалась ему обыкновенным чудом.

— Отсюда я тебя не вижу, — тихо произнесла Дез’ре. — Ты можешь придвинуться ближе.

Вокруг нее из половиц стала прорастать яркая трава. Она водила ладонями по влажному от росы телу, по плоским грудям, темным отвердевшим соскам. Он и не знал, что ему очень нравилось, когда роса увлажняла ему колени и бедра, но это знал дом — потому, что знала она.

— А скоро твои дети?..

— Еще не скоро.

Он упал на тюфяк рядом с ней. Трава стала гуще. Она внимательно наблюдала за ним, теребя пальцами паховые волосы. Что-то упало со стропил ей на живот. Это были резные серьги из кремовой кости и красного коралла. Старинные туземные украшения.

— Спасибо!

— Но я же ничего…

— Это мне дом подарил, потому что ты думаешь о приятном. Они очень красивые. — Она поцеловала его в лоб. — Почти такие же красивые, как и ты. Мой Завьер.

Он застонал. Он мог бы нанести ей увечья, куснуть ее слишком сильно, не в силах больше терпеть.

Она положила руку ему на грудь.

— Ты знаешь, я могу.

— Можешь что?

Ее лицо посерьезнело.

— Взять. Тебя.

Он зарылся лицом в ее плечо. Ему давно пора было избавиться от дурных привычек. Ему давно пора было позабыть о