Один день ясного неба - Леони Росс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты, как всегда, слишком много думаешь, Зав.
Дез’ре наблюдала за ним. У нее все еще были нежные груди.
Он открыл было рот, чтобы ответить, но тут лестница под ее маленькими ногами изогнулась. Она взяла его за руку и сжала.
Он оттолкнул ее, натужно улыбнувшись.
— У тебя же дом гибкий! — Он был рад отвлечь ее внимание.
— Это очень полезно. — Она указала на лестницу. — Пошли!
Он снова засомневался.
— Так много времени прошло, Дез’ре…
Она бросила взгляд через голое плечо. Он не забыл этот взгляд.
— Но сейчас же ты здесь.
Он смотрел, как она поднималась по ступенькам: юбки шуршали по ее бедрам и ягодицам. Пошел следом. Как ей удалось делать так, чтобы всякий, кто ее слышал, решал, что она оскорблена до глубины души и ждет возвращения своего строптивого ребенка? Но он пришел к ней не для того, чтобы покаяться.
Он и сам не понимал, зачем пришел.
В конце концов, он поведал ведунье о своей головной боли и ощущении покинутости. Она предложила почитать дневники прошлых радетелей, хранившихся в главном храме ведуний судьбы. А он и сам давно этого хотел, поэтому приступил к чтению незамедлительно. Дневники стали для него спасением. Сорой писал о внезапных судорогах ножных мышц. Байо — о рвотных позывах, которые донимали его вплоть до того момента, как он научился тушить сочную дичь в мочевом пузыре. Жан-Шон Белга — о необычных аллергических реакциях. Но со временем, по мере того как радетели кормили все больше народу и обучались новым тайнам своего ремесла, все их недуги исчезали.
Почему же Дез’ре его не предупреждала об этом? Ее беспечность его разозлила.
А когда Найя умерла, она никак не отреагировала.
Ступеньки шелестели и дышали.
— Все женщины должны жить в гибких домах, — говорила Дез’ре. — Ведуньи уверяют, что в каждом районе есть хотя бы один такой, но их замечают только фантазеры и писатели. — Она засмеялась — или это смеялся дом? — Смотри под ноги, дом все еще привыкает к тебе.
Они опять пошли вверх по лестнице.
Он кое-что знал о гибких домах — они подстраивались под тебя, двигаясь, как дикие звери, изучая твои повадки. Две комнаты могли в мгновение ока превратиться в шесть, а потом еще расшириться по мере прибытия новых посетителей. Причем очень быстро: для этого требовалось столько же времени, сколько чтобы войти в комнату или выйти, и стоило подумать: где же мои чистые трусы или где моя трость, как эти предметы тотчас появлялись. Считалось, что в гибких домах, где балконы перемещались, а рабочие кабинеты становились оранжереями, не стоило жить старикам.
Он вообразил, что комоды в этом доме превратились в пасти и заглотили его окровавленную сумку, сорвав ее с крючка вешалки и сжевав своими зубами его драгоценную записную книжечку.
Дез’ре снова усмехнулась. Это точно она?
Поднявшись на второй этаж, они остановились, чтобы полюбоваться висевшим на стене метровым птичьим пером девятнадцатого века, его старинный деревянный футляр был изглодан временем; там же висели ярко раскрашенные маски из камня, железа, дерева, инкрустированные завитками человеческих волос. Дез’ре погладила отполированный до стеклянного блеска огромный черный камень, лежавший на лестничной площадке.
— Это подарил мне скульптор с Суана. Он приезжает его проведать. Говорит, что ждет, когда проявится узор, таящийся внутри.
Завьер положил ладонь на гладкую поверхность камня — рядом с ее пальцами. Она сразу отодвинула руку.
— А может быть, ему нужна моя пуся, — предположила она. — Мог бы получить, если бы осмелился попросить.
Камень под рукой Завьера вздулся, и он отпрянул.
— Не ревнуй, Зав! Дом начинает волноваться, если чувствует враждебность по отношению ко мне. Дом!
Камень опал.
— Я не ревную. — Он постарался говорить как можно спокойнее.
Опять этот взгляд через плечо. Она пересекла лестничную площадку, энергично двигая бедрами под юбками. Все та же Дез’ре: не слышит других, не ждет реакции на свои слова.
Чем же она занималась все эти долгие годы молчания? Он вспомнил, как усадил ее себе на плечи, чтобы она могла вытереть пыль с карнизов своего ресторана, и ее ляжки, прижатые к его вискам, потели. Как-то она дала своим ученикам сложное задание: за двадцать минут приготовить четыре блюда, используя один и тот же ингредиент, и Мартин его победил, потому что Дез’ре то и дело опускала руку под стол и поглаживала очень чувствительное место между его тестикулами.
У него появилась эрекция. Он удивился и, ошеломленный, даже замер на ступеньке.
На четвертом этаже она провела его в прохладную комнату отдыха с мягкими кушетками, белыми орхидеями на подоконнике и искусственным прудиком, где среди камней мелькали юркие рыбки платинового оттенка. С пола скользнул вверх стакан апельсинового сока. На буфете сияла ваза с желтыми яблоками.
Она села на кушетку, провела ладонью по обивке и опустила голые ноги в прудик.
— Присядь где-нибудь!
Из вспучившейся кушетки около нее возникла дымящаяся кружка. Он подхватил кружку и, усевшись рядом, чуть подался вперед, чтобы скрыть поднявшийся в промежности холмик, и понюхал идеально настоянный травяной отвар. Теперь он мог уйти, направиться в ближайшее питейное заведение и махать там своим членом направо и налево, опровергая дурацкую песенку. Интересно, она еще увлекается мотыльками?
Дез’ре издала тихий звук, и кушетка удлинилась на метр, чтобы вместить ее тело.
— Это и впрямь очень хороший гибкий дом, — пробормотал он.
— Да. Он помог с бородой.
— С какой бородой?
— Мои мальчики одновременно обнаружили у себя мужские члены, а я отрастила бороду. И мой дом наполнился мужскими флюидами.
— Дез’ре, о чем ты говоришь?
— Когда они выросли, мне пришлось их выгонять. Они же не превратили меня в мужчину.
— Какие мальчики?
Она щелкнула языком.
— Ты разве не знал, что я родила?
Он вытаращил глаза, не зная, что сказать.
— Но ты же…
— Да, знаю, я старуха. И знаю,
