Григорий Шелихов - Владимир Григорьев

Письмо из Петербурга избавляло от необходимости высказать свое отношение к принятому Натальей Алексеевной решению. Жена знала, как и чем вовремя отвести своего Гришату от ненужных и излишних высказываний. Григорий Иванович хмуро усмехнулся и отправился в кабинет знакомиться со столичными новостями.

«Милостивый государь и досточтимый благодетель! — писал Альтести. — Письмо сие будет доставлено вам одновременно с высочайшим указом сената для его высокопревосходительства генерал-поручика Пиля об отпуске господина Резанова в Петербург, где его на первых порах встретят геральдические львы и драконы, оными да не пренебрегает.

Поелику ваша человеколюбивая особа неожиданной щедрой помощью извлекла меня из челюстей бедствия и не лишает надежды на повторение ее в будущем, почитаю долгом остеречь вас от лишних надежд в деле вашем на поддержку знатных невежд и не весьма дальновидных политиков.

Хитроумный лорд У., вернув себе после вашего отъезда милости О. А., сумел убедить через нее известное вам сильное лицо в неблагоприятных кондициях вашей репрезентации Америкой. Война с Францией неизбежна, через это с англицами и американцами заключены дружественные трактаты.

Посему и предоставление государственного чина управителю приватных г. Шелихова поселений в Америке, и дозволение господам офицерам военного императорского флота рядиться на службу компании признано несвоевременным. Оставленные мне на сей предмет указы сберегаю для сдачи по вашему указанию в архив компании. Сатисфакцию интересам вашим не премину найти.

Представление его сиятельства графа А. Р. Воронцова ее величеству на предмет переселения в американские земли трех тысяч душ черносошных государственных крестьян с семьями — в нашем кабинете высмеяно, как проявление неприличествующего вельможе вольтерьянского духа. Решено гр. В. отпустить на покой. Имею распоряжение написать генерал-поручику Пилю о дозволении вам перевести в Америку, или куда заблагорассудится, десять семейств плугатарей из ссыльно-поселенных.

Резекция[73] Польши, сдруживши Россию, Австрию и Пруссию, решена ныне к огорчению Франции, которая из противодействия, стремясь сколько можно навредить, ищет причинить новую войну со шведами. Вам надлежит остерегаться шведских капер, в которые нанялся, как говорит мой друг Евстратий Деларов, небезызвестный вам по Аляске арматор Кокс.

С неубывающим почтением и преданностью вам остаюсь вашего человеколюбия слуга покорный

Симон де Альтести».

Письмо Альтести, крайне неблагоприятное для дела в Америке, заставило Григория Ивановича встряхнуться. Напасти, со всех сторон надвинувшиеся на заветное дело жизни, пробудили в Шелихове присущую ему волю к борьбе. Вечером за ужином пили мед и наливки за удачу молодых в столичной жизни.

— Пусть вороги наши плачут, а мы посмеемся! — как в недавнее доброе время грохотал мореход, чокаясь бокалом с переливающимся через край пенистым душистым квасом.

— Григорий Иваныч, кто же квасом одоление запивает? — подшучивал над тестем Резанов.

— Умен ты, Николай Петрович, да насквозь профранцужен — не знаешь того, что русские, хотя квас пили, а всех били, кто на них подымался, — хитро улыбаясь, отшучивался Шелихов.

— Нет, квасом не отыграетесь, Григорий Иваныч… Квас — это напиток таковский! — наседал на тестя Резанов.

Уловив насмешливые нотки в голосе Николая Петровича, тесть насторожился и после минутного раздумья сказал просто и проникновенно:

— Квас и патриотичность понятия невместные, получается «квасной патриот», Николай Петрович. Нет во вселенной большей любви к отечеству, патриотов к нему усерднее, чем русские люди! Великими делами доведена сия истина, а еще большие дела придут и потрясут иноязычные народы… Квас — это у меня к слову пришлось, да припомнилось, как в столице любовь к отечеству квасом разбавляют, к чему и вам вкуса бы не приобрести! — под общий смех ввернул зятю шпильку Григорий Иванович. Мореход умел постоять за то, чем дорожил.

Посторонних в доме не было. Аннет уснула, свернувшись клубочком в углу дивана. От Натальи Алексеевны, которая умела слушать, не вмешиваясь в мужские разговоры, секретов быть не могло. Сообщенные Альтести новости большой политики, хотя Резанов и не преминул презрительно фыркнуть на дворянское «де», присоединенное канальским греком к своей фамилии, заставляли пересмотреть со всех сторон намеченный план действий в Америке. Отъезд Резанова в Петербург диктовал необходимость разделить, кому и что делать в ближайшее время, и договориться на случай… Мало ли какой случай подстерегает человеков! Мореход всегда гордился тем, что он умел подкараулить случай, обратить на пользу себе и людям даже самый неблагоприятный из выпадавших.

— События в мире складываются явно на пользу российских заведений в Америке! — ловко и кругло нанизывал Резанов на единую нить мысли, которые смутно бродили в уме Шелихова, не находя нужной оболочки для своего выражения. — Они… они несут передышку и возможность закрепить завоеванное…

— Токмо об этом и думаю — как укрепиться, корни пустить, — поддакнул Шелихов.

— Зубовы не хотят заниматься такой… futilité,[74] как Америка? Тем хуже для них — время зубовых не вечно. Цари и бояре не искали Сибири, ее добыли простые русские люди, Ермак с казаками. Найти русским свое место в Америке труднее, чем испанцам, французам и англичанам, — этих путь был вдвое короче и несоразмерно проще…

Резанов говорил, не стесняя себя в выборе выражений, несколько книжным и условным языком образованных людей своего времени. Напряженное внимание, с которым тесть слушал его, подогревало красноречие Николая Петровича.

— Америка, окрещенная вами Славороссией, страна, не имеющая карты, границ, установлений цивилизации, — страна Утопия! Она существует пока только в вашей фантазии и в счетных книгах компании, обогащающей людей… Хорошо, не будем о них говорить! — согласился Резанов, заметив пренебрежительный жест морехода. — Чтоб родилась ваша Славороссия, объявилась как сущее, нужны усилия десятков таких — не льщу! — богатырей, как Шелихов, как Баранов, железный человек, но и ваши подвиги пребудут втуне, ежели не обопрутся они на тысячи трудолюбивых…

— С этим и стучался я к Александру Романовичу, — живо откликнулся Шелихов. — Да понял, не в ту дверь попал, как стал он допытывать, почему помещиков в Америку не зову.

— Из письма Альтести явствует, что граф Воронцов принял, однако, в резон ваш стук, — заступился Резанов за Воронцова. Его Николай Петрович почитал наиболее законченным в российских условиях приближением к своему идеалу просвещенного государственного мужа. — Отставку и отклонение прожекта Александра Романовича я полагаю самой неблагоприятственной нам новостью из того вороха, что подбросил Альтести. Без заселения Америки россиянами и не видать нам Америки, раньше или позже! Из людей, окружающих трон, лишь Александр Романович понял, что нынешние шумы вокруг европейской политики именно благоприятны для осуществления сего мероприятия… Сколько русских наберется в нашей Славороссии? — живо спросил Резанов.

— Кладите двести человечков с теми, что с Кусковым отъехали, да лебедевские ватаги, токмо они с нами, как турки, всегда в войне, о двустах душах считайте, — ответил, прикинув, Шелихов и запнулся, когда пред его умственным взором возникли во всей своей оторванности и заброшенности эти травинки-побеги русского корня, прозябающие на суровых берегах, у подножия чудовищных ледников, огнедышащих вулканов и необозримых девственных лесов неведомой страны.

— Все одно, — тихо и уверенно добавил Шелихов, — и с теми, что сейчас там промышляют, берусь и Бентама, и Кокса, и бостонского Астора десять лет на мою землю не допускать, а об руку с Барановым и тобой, любимик мой, и вдвое дольше сдержу… Никогда не допущу!

Так, строя сложные стратегические планы преодоления столичного скудоумия и небрежения к интересам отечества, перебирая всяческие возможности привлечения россиян в Америку, они остановились на том, что Николай Петрович подаст в Петербурге при удобном месте и случае мысль ссылать в Америку объявившихся в Южной России духоборов — последователей новой опасной в глазах правительства ереси.

Русские пахари, насильственно переселяемые в дикие степи Новороссии, заразились ею от поселенных там же Екатериной фризов-анабаптистов, придерживавшихся учения сожженного германскими феодалами на костре в Мюнстере портняги-ремесленника Яна Бокельсона.[75] Господствующая церковь резонно усмотрела великий соблазн возрождения чужеземной ереси на российской почве и воздвигла крестовый поход против духоборов.