К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

Ощущая всю дорогу сочувственные и одобряющие пожа­тия братьев Перовских, Геннадий Иванович спешил в Петербург, как на крыльях. Он не замечал тряской, выматы­вающей душу пролетки и, непрестанно покрикивая, тыкал извозчика кулаком в спину, обещая «на чай». Не помогло: оказалось, что занятия в департаменте окончились.

Запыхавшись, он, однако, ворвался к собиравшемуся до­мой Лермонтову и, несмотря на его протесты, чуть не силой вручил записку Меньшикова. Записка быстро решила дело, протесты прекратились, и с драгоценным представлением Муравьева в руках Невельской поспешил домой.

Представление являлось ответом на его февральское пись­мо Муравьеву. В нем Геннадий Иванович писал, что рассчи­тывает быть в Петропавловске в мае месяце, а не осенью, но что, судя по разговору с Меньшиковым, без содействия Му­равьева разрешения на опись берегов получить не удастся из-за того, что Нессельроде считает их нерусскими.

– Вот что, Невельской, – сказан Меньшиков, внима­тельно прочитавший представление Муравьева и проект инструкции, составленной Невельским, и спокойно, но реши­тельно перечеркнул его почти целиком. Оставил только то, что касалось предписания разгрузить транспорт и находиться в распоряжении сибирского генерал-губернатора; а в свобод­ное время, вставил он: «посмотреть юго-восточный берег Охотского моря между теми местами, которые были опреде­лены или усмотрены прежними мореплавателями». Это было расплывчато, звучало невинно и было вполне приемлемо да­же для подозрительного и ревнивого Нессельроде.

– Этим я не собираюсь избавить тебя от ответственности за нарушение высочайшего повеления, я его и не допускаю. Это, братец, разжалование в солдаты! Амура здесь нет! Край принадлежит не нам, – Меньшиков глубоко вздохнул. – Впрочем, – добавил он, как бы рассуждая вслух сам с со­бой, – если подобный осмотр будет произведен случайно, без каких-либо несчастий, то есть без потери людей или суд­на и без упущений в описи и исследовании Константиновского залива и окрестных берегов, куда предполагается пе­ренести Охотский порт, то, может быть, обойдется и благо­получно. Инструкция будет сообщена генерал-губернатору. Ну, с богом, – он обнял Невельского и, уже смеясь, закон­чил напутствием: – А здешние чиновники, особенно комис­сариатские, злятся на тебя и подают жалобы генерал-интен­данту: заставил ты их работать. Спеши, голубчик, спеши, кланяйся генерал-губернатору и его молодой супруге. Да не влюбись – обаятельная француженка!

Пользуясь долговременным пребыванием в Кронштадте, Геннадий Иванович побывал у главного командира порта барона Беллинсгаузена. Этот известный исследователь Антарктиды мичманом плавал к устью Амура с Крузенштер­ном. К удивлению и радости Невельского, адмирал сказал, что вполне разделяет высказываемые им сомнения в пра­вильности заключения Крузенштерна, но что, тем не менее, возможность плавания в устье Амура исключается. Это буд­то бы доказано какой-то недавней экспедицией, которую сна­ряжал Врангель, председатель главного правления Российско-Американской компании.

– Вам необходимо иметь при описи берегов алеутскую байдарку с двумя гребцами и переводчика, я попрошу ее для вас у Фердинанда Петровича, – любезно предложил Беллинсгаузен и написал Врангелю записку.

Старик Врангель охотно обещал помочь и не удержался, чтобы не рассказать об экспедиции штурмана Гаврилова. Мало того, усадив Невельского в кресло, он показал в копиях все документы экспедиции.

Наконец-то!.. Прыгающие буквы и едва различаемые дро­жавшие строчки сливались, глаза заволакивало туманом. Невельской старался овладеть собою: ведь перед ним тот самый неизвестный, до сих пор ускользающий материал, который стал ему поперек дороги! Материалом, однако, он так и не овладел из-за коротенькой, видимо забытой среди бумаг, личной записки Гаврилова Врангелю:

«Встречные ветры и течения, краткость времени и неиме­ние средств и мое нездоровье, – писал Гаврилов, – помешали мне выполнить возложенное на меня поручение с до­статочной точностью, вследствие чего по моим описям нельзя делать каких-либо заключений о том, в какой степени лиман и устье Амура на самом деле доступны с моря...» Лоб и спина Невельского покрылись испариной, потные кончики пля­савших от волнения пальцев в полном изнеможении еле держали листок прилипшей к ним записки, дрожавшей вместе с ними: «Налгали! – бушевало в груди Невельского. – Они налгали доверявшему им государю!..» Перед Невельским, бессильным как следует рассмотреть развернутую Врангелем карту, отчетливо встали слова копии доклада Нессельроде: «Повеление вашего величества председателем главного правления Российско-Американской компании, бароном Вранге­лем, в точности исполнено; устье реки Амур оказалось недоступным для мореходных судов, ибо глубина на оном от полутора до трех с половиной футов и Сахалин – полуост­ров, почему река Амур не имеет для России никакого значения...»

4. ЖРЕБИЙ БРОШЕН

Дальний вояж транспорта «Байкал» под командой капи­тан-лейтенанта Невельского проходил как по писаному, и Невельской бросил якорь в Петропавловске в начале мая 1849 года. К 29 мая закончил разгрузку и сдачу товара, произвел осмотр судна и нужные починки и получил зака­занную алеутскую байдарку, а 30-го на рассвете уже разбу­дил безмятежную сонную тишину бухты поросячьим визгом шпиля и деловитым звоном якорных цепей. Серьезность и со­средоточенность еще накануне с вечера избороздили лоб и лицо Невельского морщинами и так и застыли. Сосредото­ченными, впрочем, стали все. Ночью тревожно дремали: кам­нем на сердце легла забота: неотвязно тяготила дума о со­знательном и обдуманном нарушении дисциплины и воин­ского долга.

– Дорогие друзья мои! Да, вы для меня отнюдь не «гос­пода офицеры», и обращаюсь я к вам не как командир ко­рабля, а как старший товарищ и друг, – так обратился вечером Невельской к офицерам. – Вам предстоит сделать трудный, быть может, труднейший в жизни выбор, который для себя самого я сделал много лет тому назад. Я должен осуществить во что бы то ни стало вам известную идею. Для меня поэтому дело проще: я сам стремился к ныне пред­принятым действиям и считаю, что нравственное право на них я получил давно. Ваше положение другое – вы неволь­ные жертвы моих, быть может, необоснованных и фантастических замыслов... Законного разрешения на то, что мы соби­раемся делать, у нас нет. Та инструкция, которую оставил здесь для меня генерал-губернатор, является пока только неутвержденным проектом – мы идем к берегам Амура самочинно, против прямого запрещения государя. Правда, как я думаю, государь введен в заблуждение министром. Я не только не могу сулить вам славы и отличий, но честно должен предупредить о грозящем, быть может, разжалова­нии и арестантской куртке. В моем сердце поэтому не най­дется ни тени осуждения тех из вас, для которых мои даль­нейшие шаги неприемлемы, и я по-прежнему сохраню к ним чувство уважения и теплой дружбы, спаявшей нас во время счастливого доселе плавания. Я распорядился так: для желающих списаться с корабля до самого выхода «Байкала» из Авачинской губы в море будет приготовлена шлюпка с гребцами. Никаких объяснений для оставления корабля не нужно. В случае надобности ответственность за все пред­стоящее я принимаю на одного себя.