Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев

23.17 C. 52. …дедушка – тот смотрит еще напряженнее… <…> И вся физиономия – в оспинах, как расстрелянная в упор. А посередке расстрелянной физии – распухший и посиневший нос, висит и качается, как старый удавленник… —

Вот портрет подобного «пассажира» у Бунина: «Низко, с притворным смирением, клонил передо мной густую седую голову нищий, приготовив ковшиком ладонь, когда же ловил и зажимал пятак, взглядывал и вдруг поражал: жидко-бирюзовые глаза застарелого пьяницы и огромный клубничный нос – тройной, состоящий из трех крупных, бугристых и пористых клубник… Ах, как опять мучительно-радостно: тройной клубничный нос!» («Жизнь Арсеньева», кн. 5, гл. 11).

Характеристика носа дедушки – «распухший и посиневший» – позаимствована из Пушкина, из его классического описания не удавленника, но утопленника: «Безобразно труп ужасный / Посинел и весь распух» («Утопленник», 1828).

24. Храпуново – Есино

24.1 C. 53. Есино —

железнодорожная платформа на магистрали Москва – Владимир.

24.2 …в Орехово… —

То есть в Орехово-Зуево – см. 32.1.

24.3 C. 54. Я вас понимаю, да. Я все могу понять, если захочу простить… —

Выражение «Все понять – все простить» (лат. cognoscere ignoscere) восходит к Теренцию, его комедии «Самоистязатель» (стих 218) (Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. М., 1996. С. 73–74).

Ситуация «кража и следующее за ней великодушное прощение вора» встречается, например, у Льва Толстого: в лагере под Браунау Денисов и Николай Ростов обнаруживают кражу кошелька Денисова; чуть позже Ростов в трактире уличает в краже поручика Телянина, расплачивавшегося деньгами Денисова из его же кошелька; Телянин признается в краже, но Ростов в конечном счете прощает Телянина и оставляет ему украденные им деньги («Война и мир», т. 1, ч. 2, гл. 4).

24.4 …у троянского коня пузо… —

Пузо (разг., простореч.) – живот. Во вместительном чреве знаменитого деревянного троянского коня, сконструированного по предложению Одиссея, ахейские воины тайком проникли в осажденную греками Трою и ночью открыли ворота для главных сил (Вергилий. «Энеида», кн. 2). Образ троянского коня является одним из наиболее ходовых как в публицистике, так и в художественных текстах – например, у Мандельштама: «Самоуправство, своевольство, / Поход троянского коня» («Когда в далекую Корею…», 1932, 1935).

24.5 Я их раздавил своими уликами, они закрыли лицо, оба, и покаянно раскачивались на лавке, в такт моим обвинениям. —

У Достоевского во время третьей встречи Раскольникова с Порфирием Петровичем последний разоблачает убийцу старухи-процентщицы:

«Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный.

– Так… кто же… убил?.. – спросил он, не выдержав, задыхающимся голосом. Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так неожиданно и он был изумлен вопросом.

– Как кто убил?.. <…> да вы убили, Родион Романыч! Вы и убили-с… – прибавил он почти шепотом, совершенно убежденным голосом.

Раскольников вскочил с дивана, постоял было несколько секунд и сел опять, не говоря ни слова. Мелкие конвульсии вдруг прошли по всему его лицу. <…> Они оба замолчали, и молчание длилось даже до странности долго, минут десять. Раскольников облокотился на стол и молча ерошил пальцами свои волосы. Порфирий Петрович сидел и смирно ждал. <…> Раскольников грустно замолчал и поник головой» («Преступление и наказание», ч. 6, гл. 2).

24.6 C. 54. …утащит, например, в аптеке флакон тройного одеколона… —

«Тройной» – сорт дешевого советского одеколона, чаще используемого для гигиенических, а не для «парфюмерных» целей и потому продаваемый не только в отделах парфюмерии, но и в аптеках. Из всех видов одеколона именно «Тройной» в силу своей дешевизны (цена флакона в конце 1960-х гг. составляла 96 копеек; содержание спирта – до 65 %) и доступности чаще других употреблялся внутрь алкоголиками; в известной песне Юза Алешковского есть: «Женишок мой, бабеночка видная, / наливает мне в кружку „Тройной“» («Советская лесбийская», 1962). Панегирик «Тройному» незадолго до «Москвы – Петушков» был написан Евтушенко:

…и в блеске сомкнутых колоннпузато, грозно и уютно,гигиеничный абсолютнопредстал тройной одеколон.<…>Сказал Морковский: «Ладно, – дернем!Одеколон, сказал мне доктор,предохраняет от морщин…»<…>Уже висело над аптекой«Тройного нету!» с грустью некой,а восемь нас, волков морских,рыдали, – аж на всю Россию!И мы, рыдая, так разили,как восемь парикмахерских.

(«Баллада о выпивке», 1964)

24.7 Но – довольно слез. —

А. Леонтович считает, что это искаженная цитата из оперы Чайковского «Иоланта» (1893) (Леонтович А. [О Вен. Ерофееве] // Театр. 1991. № 9. С. 97). От себя добавлю – из сцены, в которой герой оперы Водемон узнает о слепоте Иоланты:

«Тема развивается в тональности фа-диез минор, очень далеко от начального ми-бемоль мажора. Это – подход к трагической кульминации: Водемон окончательно убеждается, что его любимая слепа. <…> Новое движение действия дано в последующем – четвертом разделе сцены (Moderato con moto, ми-бемоль мажор), начинающемся словами Водемона: „Дитя! О, нет, не надо слез“. Юноша находит в душе своей силы победить отчаяние, охватившее его. Ласково уговаривает он Иоланту не плакать и осторожно узнает, что она не подозревает о своей слепоте» (Протопопов Вл., Туманина Н. Оперное творчество Чайковского. М., 1957. С. 344, 345).

Впрочем, источником может считаться и известный романс 1930-х гг. «Довольно» Б. Прозоровского на слова О. Осенина с троекратно повторяющимся рефреном: «Я ухожу совсем… Довольно слез! Довольно!»

24.8 У меня не голова, а дом терпимости. —

Каламбур, построенный на основе поговорки «не голова, а дом советов», которая использовалась в советское время для просторечной характеристики умного человека. Дом терпимости – калька с французского «mason de tolérance», то есть публичный дом.

24.9 Если вы хотите – я могу угостить еще. —

Вся сцена «пира» в электричке с участием пассажиров, имеющих ущербную внешность, соотносится со словами Иисуса Христа, обращенными к гостям одного из фарисейских начальников: «Но, когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресение праведных» (Лк. 14: 13–14).

24.10 C. – И-и-и-и, – заверещал молодой Митрич, – какой дяденька, какой хитрый дяденька… —

Ср. у Андрея Белого (вкупе с Митрием):

«– А мы, Митрий Мироныч, и так понимам, мы – што: ничего мы супротив того…

– Подожди: человечка нашли: баба моя, Матрена, – хииитрая баба-иии!.. Во-во-вот кккак ааа… – тут опять поперхнулся столяр…» («Серебряный голубь», гл. 2).

Примечательно, что в том же «Серебряном голубе» фигурируют Петушки (гл. 6), а в финале главного героя удавливают веревкой четверо сектантов (гл. 7).

24.11 C. 55. Дед и внук протянули мне свою посуду… —

«Посуда» как емкость для алкогольного напитка часто встречается у литераторов – например, у Достоевского, в связи с Мармеладовым: «Он сидел [в трактире] особо, пред своею посудинкой, изредка отпивая и смотря кругом» («Преступление и наказание», ч. 1, гл. 1); «Он привстал, покачнулся, захватил свою посудинку, стаканчик, и подсел к молодому человеку, несколько от него наискось» (ч. 1, гл. 2).

24.12 …пустую четвертинку… —

См. 7.16.

25. Есино – ФрЯзево

25.1 C. 55. Фрязево —

железнодорожная станция на магистрали Москва – Владимир.

25.2 …этюд Ференца Листа «Шум леса», до диез минор. —

Франц Лист (1811–1886) – классический венгерский композитор и пианист-виртуоз. Ференцем (венгерский эквивалент немецкого «Франца») назван по советской традиции, предписывавшей называть классиков литературы и искусства социалистических стран Восточной Европы национальными именами. Здесь имеется в виду его концертный этюд «Шум леса» («Waldesrauschen»,1863).

25.3 Первым заговорил черноусый в жакетке. И почему-то обращался единственно только ко мне… —

У Достоевского во время встречи в трактире Раскольникова и Мармеладова, ищущего собеседника, выбор последнего падает на «начитанного» Раскольникова:

«[Раскольников] <…> беспрерывно взглядывал на чиновника [Мармеладова], конечно, и потому еще, что и сам тот упорно смотрел на него, и видно было, что тому очень хотелось начать разговор. На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, как бы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить. <…> Наконец он прямо посмотрел на Раскольникова и громко и твердо проговорил: