Талтос - Энн Райс

Эш кивнул.

— Моя дочь пришла ко мне с любовью, — сказала Роуан.

— Да, — прошептал Эш, явно желая услышать продолжение.

— Я застрелила собственную дочь. Я застрелила свою единственную и беззащитную девочку. А она исцелила меня, она пришла ко мне с молоком, дала мне его и исцелила раны ее рождения. Вот что тревожит меня и что тревожит Майкла: тебе следует это знать, потому что ты все равно узнаешь, и тогда ты, желающий сблизиться с нами, придешь в ужас оттого, что рядом с тобой могла оказаться женщина, если бы я не лишила ее жизни.

Эш наклонился вперед в кресле, оперся локтями о колени, прижал палец к нежной нижней губе. Его брови приподнялись и слегка сдвинулись, когда он всматривался в лицо Роуан.

— Что бы ты сделал? — спросила Роуан. — Если бы нашел ее, мою Эмалет?

— Так вот как ее звали! — в изумлении прошептал Эш.

— Имя дал ей ее отец. Ее отец принуждал и принуждал меня, хотя постоянные неудачи меня убивали. И наконец, по какой-то причине, именно она, Эмалет, оказалась достаточно сильной, чтобы родиться.

Эш вздохнул. Он снова откинулся назад, положив руки на кожаные подлокотники кресла, и продолжал изучающе смотреть на Роуан, но в нем не было заметно ни огорчения, ни гнева. Но с другой стороны, откуда им было знать?

На долю мгновения Роуан показалось, что было безумием рассказывать ему обо всем, рассказывать здесь, именно здесь, в его собственном самолете, летя в небесах. Но потом все стало выглядеть просто неизбежным, чем-то таким, что необходимо было сделать, если они хотели двигаться дальше, если что-то должно было возникнуть из их познания друг друга, если любовь действительно уже росла между ними, несмотря на все, что они уже видели и слышали.

— А ты хотел бы ее? — спросила Роуан. — Ты, наверное, сдвинул бы с места небо и землю, чтобы добраться до нее, спасти ее, увести в безопасность, возродить ваше племя?

Майкл испугался за нее, Роуан видела это в его глазах. И осознала, глядя на них обоих, что на самом деле говорила все это не для них. Она говорила ради себя самой, ради матери, которая убила дочь, спустив курок. Роуан неожиданно моргнула, крепко зажмурила глаза, содрогнулась, ее плечи приподнялись, а потом она снова как будто уплыла… Она услышала, как упало на пол тело, она видела лицо, опустевшее перед этим, она ощутила вкус молока, густой сладкий вкус молока, почти белого сиропа, такого полезного для нее…

— Роуан, — мягко произнес Эш. — Роуан, Роуан, не нужно ради меня снова все это переживать.

— Но ты сдвинул бы землю и небо ради нее, — повторила Роуан. — Ты ведь именно поэтому отправился в Англию, когда тебе позвонил Сэмюэль, когда он рассказал тебе историю Юрия. Ты поехал туда, потому что в Доннелейте видели Талтоса.

Эш медленно кивнул:

— Я не могу ответить на твой вопрос. Я не знаю ответа. Да, я бы приехал, да. Но попытался ли забрать ее? Не знаю.

— Да ладно, разве ты мог не хотеть этого?

— Ты хочешь сказать, разве я могу не желать восстановить свой народ?

— Да.

Эш покачал головой и задумчиво посмотрел вниз, снова прижав палец к губе, а локтем опираясь о подлокотник кресла.

— До чего же вы странные маги, вы оба, — прошептал он наконец.

— Как это? — спросил Майкл.

Эш неожиданно поднялся на ноги, и его голова почти достала до потолка салона. Он потянулся, потом повернулся к ним спиной и сделал несколько шагов, наклонив голову, прежде чем обернулся.

— Послушайте, мы так не сможем ответить друг другу на вопросы, — сказал он. — Но вот что я могу сказать прямо сейчас: я рад тому, что та женщина мертва. Я рад ее смерти! — Эш встряхнул головой и опустил руку на спинку кресла. Он смотрел в сторону, волосы упали ему на глаза, основательно растрепавшись, так что он стал выглядеть особенно худым и драматичным и даже, наверное, похожим на мага. — Так что помоги мне бог, — продолжил он. — Да, я рад, рад, что вы рассказали мне о том, что случилось, и что ничего больше не было.

Майкл кивнул:

— Думаю, я начинаю понимать.

— В самом деле? — спросил Эш.

— Мы не можем сосуществовать на этой земле, верно? Два разных вида, так явно похожие и так фатально различные.

— Да, не можем. — Эш выразительно покачал головой. — Какая раса может жить рядом с совершенно другой? Какая религия может ужиться с другой? Войны идут по всему миру; и все эти войны — племенные, что бы люди ни говорили! Это войны племен, это войны на уничтожение, будь то война арабов с курдами или турок с европейцами, или русских с Востоком. И это никогда не прекратится. Люди, конечно, мечтают об этом, но этого не будет, пока вообще есть люди. И конечно, если вновь оживет мой вид и если люди на земле будут полностью уничтожены… Да, тогда мой народ сможет жить в мире. Но разве не в то же самое верит каждое племя?

Майкл покачал головой:

— Едва ли нужно об этом спорить. Вполне мыслимо, что все народы перестанут воевать друг с другом.

— Мыслимо, да, но невозможно.

— Но один вид вовсе не должен властвовать над другим, — настаивал Майкл. — Один вид может даже и не знать о существовании другого!

— Ты хочешь сказать, что мы должны жить, затаившись? — спросил Эш. — А ты знаешь, как быстро наш народ удваивается в числе, а потом увеличивается втрое, вчетверо? Ты знаешь, насколько мы сильны? Ты не можешь знать, как это было, ты же никогда не видел, как рождаются Талтосы — уже с полным знанием, ты никогда не видел, как они достигают полного роста за первые же минуты, часы, дни — сколько каждому на это понадобится. Ты никогда такого не видел.

— Я это видела, — сказала Роуан. — Я это видела дважды.

— И что ты скажешь? Что может выйти из моего желания иметь женщину? Или из твоего горя по Эмалет и попыток найти ей замену? И из того, что тревожит вашу невинную Мону, ведь внутри ее семя, из которого может выйти Талтос и которое может ее убить?

— Я могу сказать тебе вот что… — Роуан глубоко вздохнула. — В тот момент, когда я выстрелила в Эмалет, у меня не было ни малейшего сомнения, что она представляет собой угрозу моему виду и должна умереть.

Эш улыбнулся и кивнул:

— И ты была права.

Все замолчали. Потом заговорил Майкл:

— Ты теперь знаешь нашу самую ужасную тайну.

— Да, тебе она известна, — тихо подтвердила Роуан.

— И мне хочется знать, — сказал Майкл, — откроешь ли ты нам свою.

— Открою, — ответил Эш. — Но сейчас нам необходимо поспать. Всем нам. У меня уже глаза болят. А моя корпорация ждет сотен мелких заданий и указаний, которые могу дать только я. Вы поспите, а в Нью-Йорке я вам все расскажу. И вам станут известны все мои тайны — от самых мелких и невинных до самых дурных.

Глава 23

— Мона, просыпайся!

Мона услышала звуки топи еще до того, как увидела ее. Она услышала, как кричат лягушки, услышала звук воды вокруг — темной, стоячей и все же где-то движущейся, может быть, в какой-то ржавой трубе, а может быть, просто вдоль бортов чьей-то лодки. Они уже остановились. Должно быть, где-то здесь причал.

Сон снова был невероятно странным. Моне пришлось сдавать экзамены. Та, которая сдаст их успешно, будет править миром, так что Мона должна была ответить на каждый вопрос. Вопросы были из самых разных областей: математика, история, компьютер, который она так любила, акции и облигации, смысл жизни — это было самым трудным, ибо Мона чувствовала себя такой живой, что и не начинала еще размышлять об этом. Набрала ли она идеальные сто баллов? Будет ли она править миром?

— Проснись, Мона! — прошептала Мэри-Джейн.

Мэри-Джейн не могла видеть, что глаза Моны открыты. Мона сквозь стекло окна всматривалась в болото, в кривые, наклонившиеся деревья, явно больные, покрытые мхом, и в ползучие растения, опутавшие, как веревки, огромные старые кипарисы. Снаружи в свете луны среди сплошной неподвижной ряски она могла рассмотреть пятна воды, нижнюю часть кипарисов и множество опасных пик, торчавших вокруг, — это были останки старых деревьев. И черных существ, маленьких черных существ, мельтешивших в ночи. Это могли быть американские тараканы. Впрочем, о них думать не следует.

У Моны болела спина. А когда она попыталась сесть, то почувствовала тяжесть и боль везде, и ей снова захотелось молока. Они дважды останавливались, чтобы купить молока, а ей хотелось еще и еще. В холодильнике лежало множество коробок с молоком. Но лучше добраться до дома и тогда уже его выпить.

— Давай, милая, выходи и жди меня здесь, а я спрячу эту машину, чтобы никто не смог ее увидеть.

— Спрячешь эту машину? Такую огромную?

Мэри-Джейн открыла дверцу и помогла Моне выйти, а потом отступила назад, явно снова ужаснувшись при виде огромного живота, но стараясь никак это не показать. Свет изнутри машины упал на лицо Мэри-Джейн.