Восставшая Луна - Роберт Хайнлайн

Я напомнил себе, что это маловероятно. Зерно обычно не оставляют в вакууме дольше, чем это необходимо. Зерно в вакууме быстро превращается в попкорн, что не только уменьшает его стоимость, но и может разорвать изнутри саму эту жестянку, как перезревшую дыню. Разве не очаровательная перспектива? И зачем только они оставили на борту зерно? Почему не нагрузили баржу камнями, которым абсолютно всё равно, вакуум там или не вакуум.

У меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить над этим и ощутить сильную жажду. Я отпил из соски полглоточка, потому что мне совсем не хотелось, чтобы к моменту, когда начнётся шестикратная перегрузка, у меня был полный мочевой пузырь. (Оказывается, мне не стоило волноваться — мне ввели катетер. Но я об этом не знал.)

Когда время было уже на исходе, я подумал, что профу не будет хуже, если я сделаю ему инъекцию препарата, который, как полагалось, должен был помочь ему перенести высокие перегрузки, а затем, после выхода на парковочную орбиту, дам ему сердечный стимулятор — поскольку, судя по всему, ему уже ничего не могло повредить.

Я ввёл ему первое лекарство, а затем, в течение остававшихся в моём распоряжении минут, судорожно попытался вновь пристегнуться ремнями — это с одной-то рукой. Жалко, что я не знал имени моего заботливого друга, — тогда я мог бы обматерить его получше.

Ускорение в десять g при выходе на парковочную орбиту вокруг Терры продолжается 3,26×107 микросекунд; но кажется, что всё это продолжается гораздо дольше, поскольку десятикратная перегрузка означает, что нежному мешку с протоплазмой предстоит весить в шестьдесят раз больше своего привычного веса.

Округляя, получается тридцать три секунды. Но, честное слово, не думаю, что на долю одной из моих прапрабабок в Салеме выпали худшие полминуты, когда её заставили поплясать в петле.

Я дал профу сердечный стимулятор, затем провёл три часа, пытаясь решить, принимать ли мне перед посадкой то же лекарство, что и профу.

Я решил не делать этого. Препарат, который дали мне перед катапультированием, принёс мне вместо полутора минут мучений и двух дней скуки целое столетие жутких кошмаров, — и, кроме того, если уж этим последним минутам суждено стать последними минутами моей жизни, я всё-таки хочу прожить их. Возможно, они будут скверными, но они принадлежат мне и я не собираюсь от них отказываться.

Они и в самом деле оказались скверными. Ощущения от шестикратных перегрузок ничуть не лучше, чем от десятикратных. Четырёхкратные перегрузки тоже не сахар. Затем нам дали ещё один пинок — посильнее. Потом внезапно, на какие-то секунды, вернулось состояние невесомости.

Затем последовал удар о воду, который отнюдь не был мягким и который нам пришлось встретить повиснув на ремнях, а не лёжа на мягких прокладках, потому что в воду мы шлёпнулись вниз головой.

Думаю, что Майк не предвидел дальнейшего: после того как мы с силой влетели в воду, нас выбросило на поверхность, а затем мы тяжело шлёпнулись обратно. После этого мы поплыли раскачиваясь.

Земляные черви зовут это «плаваньем», но оно нисколько не напоминает плаванье в невесомости — вас давит земное тяготение, сила которого составляет один g, то есть вы весите в шесть раз больше обычного, кроме того, вас ещё неприятным образом мотает из стороны в сторону.

То есть очень непонятно мотает… Майк уверял нас, что на Солнце стоит хорошая «погода» и что мы, внутри нашей «железной девы», не подвергаемся ни малейшему риску облучения. Но он и не подумал поинтересоваться погодой в Индийском океане; для посадки барж прогноз был достаточно благоприятным, и он, по всей видимости, посчитал, что этого вполне достаточно, — на его месте я бы решил так же.

Я полагал, что мой желудок пуст, но в мой шлем хлынула такая кислая и отвратительная жидкость, что я отдал бы многое ради того, чтобы не пережить такое ещё раз.

Затем нас перевернуло вверх тормашками, и эта гадость оказалась на моём лице и волосах, часть её попала мне в нос. У земляных червей это называется морской болезнью — один из тех ужасов, к которым они относятся как к чему-то само собой разумеющемуся.

Не буду в подробностях описывать весь долгий период времени, в течение которого нас буксировали в порт. Остановлюсь только на том, что в добавление к морской болезни у меня в баллонах кончился воздух.

Каждый из этих баллонов рассчитан на двенадцать часов — запас, вполне достаточный для того, чтобы его хватило на пятьдесят часов полёта, большую часть которого я провёл без сознания, не занимаясь тяжёлой физической работой. Но, поскольку добавилось ещё несколько часов буксировки, этого запаса оказалось маловато.

К тому времени, когда баржа наконец прекратила движение, я был уже не в том состоянии, чтобы попытаться выбраться из неё.

Хотя кое-что сделать я всё-таки попытался — нас, судя по всему, подобрали, и сперва нас немного покрутило, а потом мы остались висеть на ремнях вниз головой. Это не слишком удобное положение, особенно при силе тяжести в один g, и уж совсем неподходящее, когда вам предстоит а) отстегнуть ремни, б) выбраться из углубления, подогнанного под ваш скафандр, в) достать кувалду, прикреплённую к переборке барашковой гайкой, г) разбить этой кувалдой аналогичные гайки, запирающие аварийный люк, д) пробить себе путь наружу и, наконец, е) вытянуть за собой одетого в скафандр старика.

Я не сумел выполнить даже пункт а), просто потерял сознание, повиснув головой вниз.

Хорошо хоть, что все эти экстренные меры были разработаны на самый крайний случай.

Перед нашим отлётом мы предупредили Стью Ла Жуа, и, незадолго до нашей посадки, были извещены агентства новостей. Очнувшись, я увидел склонившихся надо мной людей и тут же снова потерял сознание. Во второй раз я очнулся уже на больничной койке — лежал на спине, ощущая сильное давление на грудную клетку, тяжесть и слабость во всём теле. Я чувствовал себя не больным, а просто страшно уставшим, избитым и вялым. Ужасно хотелось есть и пить. Над моей кроватью был натянут прозрачный пластиковый полог, который имел какое-то отношение к тому, что у меня не было никаких проблем с дыханием…

Как только я открыл глаза, рядом со мной оказались два человека: с одной стороны хрупкая медсестра-индуска с огромными глазами, а с другой — Стюарт Ла Жуа.

— Привет, дружище, — улыбнулся он. — Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке. Но чёрт возьми! Ну и способ путешествовать!

— Проф говорит, что это был единственный способ. Ну и крепкий же он старик!

— Погоди-ка! Проф говорит? Проф умер.

— Ничего он не умер. Он, конечно, не в самой лучшей форме — мы поместили его на пневматическую кровать и наблюдаем за ним круглосуточно. К тому же к нему подсоединено столько проволочек от всяких приборов, что ты и представить не можешь. Но он жив, и он сможет выполнить свою работу. Он не слишком переживает по поводу этого вашего путешествия, говорит, что просто ничего не помнит. Заснул в одном госпитале, проснулся в другом. Я-то считал, что он был не прав, когда не позволил мне прислать за вами корабль, но оказалось, что он не ошибся — рекламу вы получили сногсшибательную.