Запретные цвета - Юкио Мисима
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Минору по-прежнему иногда помогал в кофейне, но исключительно по своей охоте. Он проводил свои студенческие годы, как ему заблагорассудится; время от времени приемный отец водил его куда-нибудь пообедать, в театр или в синематограф. Фукудзиро сам предпочитал традиционный японский театр, однако когда они выбирались вместе, то смотрел любимые Минору шумные комедии и вестерны. На лето и на зиму он купил ему мальчиковую одежду. Купил коньки. Никогда прежде Минору не знавал такой жизни; детишки его дядьки, когда приезжали в гости, завидовали ему.
Между тем в характере Минору наметились перемены. Улыбка на его лице оставалась неизменной, но любовь к одиночеству стала его затягивать. Например, если он шел в салон патинко[91], то в одиночку. Когда он должен был заниматься уроками, проводил перед игральным автоматом по три часа кряду. Со школьными товарищами почти не поддерживал отношений. Из-за все еще изнеженной чувствительности его снедали отвращение и страх, от которых никуда нельзя было деваться; в отличие от других обычных мальчишек, склонных к пагубе, он трепетал, когда в его голове рисовались картинки его будущей деградации. Он сгорал от своей идеи фикс, что жизнь его невесть как плохо закончится. Ночью, когда он встречал гадальщика-физиономиста, сидящего в тусклом свете бумажного фонарика в тени банка или еще чего, его охватывал страх — он думал, что по чертам лица тот разгадает тотчас его будущую деградацию, преступления, несчастья, и поспешным шагом проходил мимо него.
И все-таки Минору любил свое ясное, улыбающееся лицо; ведь когда он улыбался, то в чистоте его белозубой улыбки мерцала надежда на будущее. И глаза его были красивы в своей невинности, они будто бы упреждали всяческую развращенность. И фигурка его, отраженная в неожиданных зеркалах на углу то одной, то другой улицы, и свежевыбритый затылок тоже были по-мальчишески изящными. И тогда он думал, что может чувствовать себя спокойно до тех пор, пока не испортится его внешность; однако эта передышка длилась недолго.
Он вкусил саке, стал зачитываться детективными романами; также распробовал вкус табака. Ароматный табачный дым просачивался вглубь его легких, отчего ему мерещилось, будто еще несформировавшиеся и неизведанные чувства выманиваются для их выражения из самой глубины его нутра. В один из дней, когда его обуревало чувство отвращения к самому себе, он молился, чтобы вновь разразилась война; ему грезился огромный город, объятый пожарищем. Ему чудилось, будто среди этого пожирающего огня, как при смене кальпы[92], он сможет встретить своих погибших родителей и младшую сестренку.
Он любил одинаково как моментальное возбуждение, так и безнадежные звездные ночные небеса. За три месяца износил пару обуви, блуждая по ночам от квартала к кварталу.
Он возвращался из школы, ужинал и переодевался в щегольскую мальчишескую одежду для прогулок. Не показывался в кофейне до полуночи. От переживаний у его приемного отца все сжималось в груди, и тот плелся тайком следом за ним; однако мальчик всюду гулял сам по себе, и это унимало его ревность. Он понимал, что из-за разницы в летах не может быть его закадычным товарищем, поэтому воздерживался от попреков и позволял поступать, как ему захочется.
Однажды во время летних каникул, когда небо затянуло облаками и было прохладно, чтобы валяться на пляже, Минору нарядился в красную гавайскую рубаху с рисунком из белых пальм. Он соврал, что поехал домой в Сэтагая, и шмыгнул за дверь. Красная рубаха очень гармонировала с его белой кожей.
Он подумал, что мог бы прогуляться в зоосад. Вышел на станции метро «Уэно», прошелся до статуи Сайго[93]. В этот момент сквозь облака пробилось солнце, и высокие гранитные ступени засияли.
Поднимаясь по ступеням, он прикурил сигарету. Пламя от спички было едва заметно в ярком солнечном свете. Он почти перелетел через верхние ступени, переполненный радостью оттого, что остался в одиночестве.
В этот день в парке Уэно праздного люда было немного. Он купил билет с цветной картинкой спящего льва и прошел через ворота зоосада с редкими посетителями. Минору не обращал внимания на стрелки, указывающие направление маршрута, и шагал, куда ноги вели его сами. Распространяющийся на жаре запашок от животных казался ему намного родней, чем запах его постельных принадлежностей.
Перед ним возник вольер с жирафами. На задумчивую физиономию жирафа, на его длинную шею и на его спину наползала тень. Солнце скрылось. Жираф вышагивал, отгоняя мух своим хвостиком. С каждым шагом жираф покачивался, словно гигантский колченогий треножник. Затем Минору поглазел на заморенного зноем белого медведя — зверь то плюхался в воду как одуревший, то шлепался на свою бетонированную лежанку, и так повторялось снова и снова.
Какая-то дорожка привела его к местечку, откуда можно было обозреть пруд Синобадзуноикэ.
По трассе вдоль кромки этого пруда бежали, поблескивая, автомобили; от часовой башни Токийского университета на западе и от перекрестка на улице Гиндза к югу изломанный городским пейзажем горизонт великолепно сверкал там и сям в лучах летнего солнца; словно кварцы, сияли билдинги, белые, будто спичечные коробки. Рекламный монгольфьер универмага «Уэно», потерявший округлую форму из-за спущенного газа, безвольно повис в небе над мрачным зданием этого универсального магазина.
Это был Токио. Сентиментальная панорама столицы. За этой панорамой скрывалось множество улочек и улиц, исхоженных юношей с такой тщательностью. Следы многих ночей его странствий были стерты в этой светлой панораме. Казалось, что свобода от непостижимого страха, преследовавшего его в сновидениях, тоже испарилась безо всякого следа.
Его ногам передалось громыхание городского трамвайчика, курсировавшего из района Ситикэнтё по краю этого пруда. Минору повернул назад в зоосад.
Издалека был слышен запах животных. Самым зловонным было логово бегемота. Самец по имени Дэка и самка Дзабу барахтались в грязном болоте, высунув наружу свои мордашки. По обе стороны от них находилась клетка с мокрыми полами. Две крысы украдкой наведывались за снедью к кормушке, пока в клетке отсутствовали хозяева.
Время от времени слон вытягивал сено хоботом и запихивал его в пасть. Не дожевав порцию, он хватался за следующую охапку. Порой он брал слишком много, тогда ронял остатки сена на пол, поднимал свои передние ноги и топтал его, как в ступе.
Пингвины красовались как многочисленные гости на приеме с коктейлями. Они поглядывали по сторонам, широко расправляли крылья и потряхивали своими хвостиками.
На насесте высоко над полом, усыпанным окровавленными куриными головами, сидела парочка циветт[94] и лениво пялилась на Минору.
Минору очень приглянулась супружеская пара львов; он долго любовался ими, а потом решил вернуться домой. Уже истаял леденец, который он посасывал все это время. Вдруг он заметил поблизости небольшое строение, еще не осмотренное им, и подошел ближе. Это был маленький павильончик для птиц. Местами оконные стекла с изображением хамелеонов были побиты.
В птичьем павильоне никого не было, кроме стоявшего к нему спиной одного парня в белоснежной рубахе «поло».
Минору жевал пластинку жевательной резинки и разглядывал птицу-носорога с белым клювом, который был куда больше, чем ее голова.
Помещение размером меньше десяти цубо дрожало от хриплых выкриков. «Как птицы в джунглях из фильма про Тарзана», — подумал Минору. Он огляделся по сторонам, узнать, что это за птица раскричалась. Это был попугай. В маленьком павильоне попугайчиков и красно-синих ара было значительно больше, чем других птиц. Раскраска крыльев красноперых ара была и впрямь красивой. Белые попугаи отвернулись к кормушке и как один наперебой молотили своими крепкими клювами, будто молоточками.
Минору подошел к клетке с ушастым скворцом. Птица с черными крыльями, только голова у нее была желтой, держалась за деревянную перекладину грязно-желтоватыми лапками. Скворец раззявил свой красный клюв. «И на какие же звуки горазда эта птичка?» — едва подумал Минору и тотчас услышал: «Охаё!»[95]
Минору невольно улыбнулся. Парень в рубахе «поло», стоявший рядом, тоже заулыбался и повернулся к Минору. Этот юноша вынужден был смотреть немного сверху вниз, поскольку Минору был ему ростом по брови. Их глаза встретились. Они смотрели неотрывно. Оба были поражены красотой друг друга. Челюсти Минору, жевавшие жевательную резинку, перестали двигаться.
— Охаё, — снова воскликнул скворец.
— Охаё, — повторил юноша, чем рассмешил Минору.
Красавчик отвел взгляд от клетки и прикурил сигарету. Не отставая от него, Минору тоже вынул из кармана смятую пачку иностранных сигарет, быстренько выплюнул жевательную резинку и всунул между губ сигарету. Незнакомец зажег еще одну спичку и предложил ему огонька.