Запретные цвета - Юкио Мисима

— Охаё, — снова воскликнул скворец.

— Охаё, — повторил юноша, чем рассмешил Минору.

Красавчик отвел взгляд от клетки и прикурил сигарету. Не отставая от него, Минору тоже вынул из кармана смятую пачку иностранных сигарет, быстренько выплюнул жевательную резинку и всунул между губ сигарету. Незнакомец зажег еще одну спичку и предложил ему огонька.

— Ты тоже куришь? — удивленно спросил юноша.

— Да, но нам не разрешают в универе.

— Какой универ?

— Эн-академия.

— А я… — Юноша назвал известный частный университет.

— Позволь поинтересоваться твоим именем?

— Минору.

— Ну и я тоже ограничусь одним именем. Меня зовут Юити.

Они вышли из птичьего павильона и пошли гулять вместе.

— Тебе очень идет эта красная рубаха «алоха».

Минору покраснел.

Они разговаривали обо всем на свете. Минору был очарован молодостью своего товарища, его безыскусным разговором, его красотой. Он проводил Юити до клеток с животными, которых сам уже видел, а Юити еще нет. Через десять минут они стали как настоящие братья.

«Этот парень один из тех, — подумал Минору. — Как здорово, что он не только один из тех, но еще и красивый! Мне нравится его голос, его улыбка, нравится, как он двигается, все его тело, даже запах, все-все-все. Скорее бы переспать с ним! Я бы сделал с таким парнем все, что угодно, и позволил бы ему сделать с собой все. Я думаю, что ему будет приятно со мной».

Он засунул руку в карман и прикинулся, будто его что-то больно кольнуло, и снова принял прежний довольный вид. Он нащупал на дне кармана ластик жевательной резинки, вынул его и запихнул в рот.

— Ты видел куниц? Еще не видел?

Минору взял Юити за руку и повел его к смрадной клетке с этими маленькими животными. Они шли под руку. Перед клеткой с куницами из Цусимы была вывеска с надписью, в которой объяснялись повадки зверьков: «Ранним утром или по ночам куница выбирается в рощу камелий, чтобы насладиться нектаром цветов». Там было три маленьких желтых зверька. Один зверек впился в хохолок красной куриной головы и подозрительно поглядывал на зевак. Глаза двоих посетителей встретились с глазами зверька. Визитеры смотрели на куницу, но это вовсе не означает, что куница наблюдала за ними. Юити и Минору чувствовали, что они влюблены в глаза этого зверька больше, чем в человеческие глаза.

Их затылки напекло. Солнце уже садилось, но лучи еще жарили вовсю. Минору оглянулся. Вокруг никого не было. Спустя тридцать минут после их знакомства они поцеловались непринужденно и естественно. «Теперь я счастлив», — подумал Минору. Этот мальчик ведал только сексуальное счастье. Мир казался восхитительным, вокруг никого. Мертвая тишина.

Львиный рык сокрушил воздух. Юити поднял глаза.

— Кажется, вот-вот грянет ливень! — сказал он.

Небо наполовину заволокло черными тучами. Вскоре солнце померкло. Когда они подошли к станции метро, первые темные капли дождя упали на тротуар. Они вошли в поезд.

— Куда ты едешь? — спросил Минору, забеспокоившись, что его покинут.

Они сошли на станции у синтоистского храма. Оттуда вышли на другую дорогу, где не было следов дождя, и в трамвае поехали в гостиницу в Такагитё. Юити еще раньше пронюхал это местечко, куда его приводил однажды студент из его университета.

Минору, одержимый сексуальными воспоминаниями этого дня, выдумывал всякие отговорки, чтобы отдалиться от приемного отца. У Фукудзиро не было ни малейшего шанса занять воображение его мальчика. Он очень дорожил отношениями с соседями по кварталу, но порой его душе становилось худо в этом городе, среди этих людей. Тогда благочестивый Фукудзиро немедля укладывал жертвоприношение и отправлялся и святилище, где молчаливо просиживал долгими часами перед Буддой, не обращая внимания на других скорбящих прихожан, хотя он и не переносил дыма. Какое-то горестное чувство пробуждала его согбенная фигура, настолько обделенная обаянием.

Он ни в коем случае не мог сдать постороннему свои позиции у кассы в кафетерии, однако это было неразумно — с точки зрения торговой политики — держать за кассовым аппаратом такого неприветливого старика целыми днями да еще в таком квартале, где обретается полным-полно студентов; и более того, даже завсегдатаи перестали захаживать к нему, если видели, с каким прилежанием он подсчитывает по вечерам дневную выручку еще в течение часа после закрытия своей закусочной.

Привередливость и скаредность были обратной стороной религиозного благочестия Фукудзиро. Если внутренние раздвижные двери были чуточку сдвинуты влево или если ручки на дверях, которым положено быть справа или слева, оставались посередине, он немедля подходил и ставил их как надобно. Из деревни приехал дядя Фукудзиро, на ужин он попросил тэндон — чашку риса с жареной рыбой. Минору был ошеломлен, когда увидел, что его приемный отец стребовал со своего дядюшки плату за съеденное блюдо.

Нечего и сравнивать Фукудзиро, этого почти сорокалетнего мужчину, с юношей Юити с его прекрасным телом. И не только. Минору почитал Юити как одного из отважных героев из многочисленных кинобоевиков и авантюрных повестей. Все то, что хотел иметь в себе Минору, воплощалось в Юити. Если Сюнсукэ использовал Юити в качестве литературного сырья для романа, о котором мечтал, то Минору творил свои мечты о Юити, черпая образы из бесчисленных старинных сказаний.

Юити — грезилось мальчику — резко оборачивался, принимал оборонительную позу против опасного молодого хулигана, изготовившегося к атаке. Минору воображал себя его товарищем, представлял, что он сопровождает его повсюду подобно многочисленным героям; и всей душой уверовал в мужество своего вожака, стал его преданным слугой, знающим, что если ему случится погибнуть, то он погибнет вместе со своим предводителем. Вот поэтому это была не любовь, которую он часто заявлял как сексуальную верность; это было проявление радости воображаемого отречения и самопожертвования. Однажды во сне он увидел себя и Юити на поле сражения. Юити предстал в образе красивого молодого офицера; Минору был его прекрасным ординарцем. В один и тот же миг их пронзили пули из винтовки, в объятиях друг друга они упали с поцелуем уста в уста. В другую ночь приснилось, будто Юити был моряком, а Минору — юнгой. Где-то в тропиках они вдвоем высадились на остров, и, пока они рыскали там, гнусный капитан отдал приказ поднять паруса. Там, на острове, на них двоих, отверженных, напали дикари. Они защищались от бесчисленных отравленных стрел, выпущенных из кустов, огромными морскими раковинами как щитами.

Вот так одна ночь, которую они провели вдвоем, стала мифической. Вокруг них кружила ночь огромного враждебного города. Подонки, и заклятые враги, и дикие племена, и душегубы желали им несчастной судьбы. В его темные окна таращились враждебные глаза, снаружи слышались возгласы, приветствовавшие их погибель. Минору сокрушался, что приходится засыпать без пистолета под подушкой. Что бы он делал, кабы в гардеробе спрятались мерзавцы, а ночью в щель приоткрытой дверцы они стали бы целиться из револьвера в их объятые сном тела? Юити спал безмятежно, не тревожась его фантазиями. Это внушало мальчику чувство, что мужеством своим Юити превосходит всякого мужчину.

Этот непостижимый страх, от которого Минору стремился избавиться, вдруг преобразовался в сладостный и мифический страх и отныне вызывал в нем только чувство радости и желание жить под его влиянием. Когда он наталкивался в газете на статейку о контрабанде опиума и тайных сообществах, то с жадностью вчитывался в нее и воображал, что сами они вовлечены в эти преступные события.

Юити тоже слегка заразился наклонностями этого мальчика. Стойкие антиобщественные побуждения, которых Юити побаивался и в прежнее время, и поныне, для этого мечтательного мальчика, напротив, поощряли фантазии и возбуждали влечение к героической враждебности, романтическому риску, плебейским нападкам на справедливость и благородство. Это было всего лишь предубеждением черни, неуступчивым и беспричинным, и все же, когда Юити воочию лицезрел эту неприязнь, сердце его утешалось. Однако он догадался, что источником этого воодушевления у мальчика является не кто иной, как он сам, Юити, и тогда поразился силе своего влияния.

Минору частенько говаривал:

— Они, эти типы, — (только этим словом мальчик называл «общество»), — следят за нами, разве не так? Нужно быть настороже! Эти типы хотят, чтобы мы погибли!

— Что ты мелешь? Кому мы нужны? Ну, сунут они разок свой нос в наши дела и пойдут дальше, — разубеждал его реалистично мыслящий покровитель, старше всего лишь на пяток лет.

Его доводы, однако, не казались Минору убедительными.

— Тьфу, женщины! — сплюнул Минору в сторону проходящей мимо них группы студенток. И так, чтобы они слышали его, стал осыпать бранью их сексуальность, о которой знал только понаслышке: — Женщины, да что они такое! Да у них между ляжек грязный карман запихан! Чтобы скапливать в этом кармане всякое барахло!