Царство. 1955–1957 - Александр Струев

— Я понимаю, — прошептала Светлана. — Понимаю. Спасибо!

— За что ж спасибо?

— За совет! — еле сдерживая слезы, выговорила дочь вождя.

Ашхен Лазаревна с сочувствием смотрела на нее и под конец обняла.

— Милая ты моя, милая, хорошая! Знаю, как тебе нелегко! Знаю, но потерпи, потерпи, пожалуйста!

Света всхлипнула.

— Жизнь устроена, как качели, только опасные качели, можно с них слететь и побиться. Понимаешь, о чем я?

Света не отвечала, беззвучно плакала, уткнувшись в плечо Ашхен.

— Ну, ну! — прижимала ее женщина.

Кое-как Светлана успокоилась. Охрана Ашхен Лазаревны стояла на значительном расстоянии.

— Видишь этих парней?

— Вашу охрану?

— Охрану.

— Вижу.

— Они вроде свои, проверенные, хорошие, а обо всем куда надо доносят, и о нашей встрече донесут. А там, — Ашхен Лазаревна помахала над собой рукой, — заинтересуются, о чем мы с тобой разговаривали.

— Но они ни слова не слышали!

— Что не слышали, хорошо, но им очень бы хотелось послушать, поэтому будут и за тобой, и за мной еще пристальней приглядывать. Это точно.

— Я их не боюсь!

— Но если ты в какую-нибудь церковь пойдешь и свою просьбу скажешь, будь уверена, сразу все станет ясно, и на тебя донесут, и что тут начнется, я сказать не смогу! — очень эмоционально жестикулировала Ашхен Лазаревна. — Ты посмотри, дорогая, Вася твой сидит?

— Да, братик сидит.

— Долго сидит, — назидательно продолжала Микоян. — Я очень не хочу, чтобы с тобой подобное случилось. Если про Бога в ЦК услышат, никакой Анастас Иванович не спасет. Ты, Света, дурь из головы выбрось!

Фурцева как член комиссии по расследованию обстоятельств репрессий тридцатых-пятидесятых годов перелопатила груды документов. Сколько же судеб было искалечено? У нее волосы становились дыбом, и делалось так страшно, как в детстве, когда кто-нибудь рассказывал историю про Черную комнату и Черного человека, только сейчас перед ней была настоящая Черная комната и настоящие Черные люди. Она писала и Булганину, и Руденко, что следователей, мучивших заключенных, надо судить, обратилась к Хрущеву с идеей убрать из Москвы тюрьмы, перенести их дальше от столицы, считала правильным выплачивать невинно пострадавшим денежные компенсации. И в столице дел было невпроворот, Екатерина Алексеевна с головой окунулась в повседневную жизнь, ее усилиями в Москве немыслимо возросло количество кинотеатров, она упросила Микояна выделить деньги на массовую организацию в городе ателье по пошиву одежды, помимо этого, кипело строительство, благоустраивались целые районы, работали тысячи городских предприятий. В горком Екатерина Алексеевна приезжала рано, уезжала поздно, подчиненных гоняла.

— Зверь-баба! — хвалил ее Никита Сергеевич, а между тем она была обыкновенной, несчастной женщиной.

Леонид Ильич Брежнев занимал теперь просторный кабинет на Старой площади. Этажом выше сидел Хрущев. Брежнев снова был Секретарем ЦК, он курировал оборонную промышленность, ядерную и ракетную отрасли, к тому же, неделю назад, в его ведение передали административные органы — суды, прокуратуру, КГБ и милицию. Через две недели в Москву из Днепропетровска переезжала брежневская семья. Его теперешний кабинет был в два раза больше, чем прошлый, при Сталине, некогда в этом стометровом кабинете сидел сам Георгий Максимилианович Маленков, а Маленков при Иосифе Виссарионовиче был в Президиуме поважнее всех вместе взятых! Этот кабинет многое означал — бумаги после Хрущева сначала несли Брежневу, а уж потом другим Секретарям ЦК.

— Неужели вернулся? — ликовал Леонид Ильич, разглядывая из высокого окна бесконечные крыши домов, трубы с сизыми дымками, потускневшие купола пока еще сохранившихся церквей, исконной гордости матушки-Москвы.

— Я снова в строю, снова в столице! Поработаем!

Брежнев совершил головокружительный взлет — был обласкан самим Сталиным, и вдруг — низвергнулся вниз! Оказавшись на дне, откуда уже не поднимаются — даже встать на четвереньки, сброшенному с кремлевского пьедестала, казалось невероятным, Леонид Ильич, в глубине души, надеялся на чудо, и чудо произошло. Спасителем и благодетелем предстал Никита Сергеевич Хрущев. С именем Хрущева у Брежнева была связана вся жизнь. Хрущев приметил чернобрового паренька на Украине, где Леонида избрали делегатом областной партийной конференции. Брежнев улыбчиво выделялся из неброского партийного руководства: бойкий, видный, можно сказать, интеллигентно воспитанный — чувство такта у Леонида Ильича было врожденное. Он сразу приглянулся украинскому секретарю.

Никита Сергеевич углядел в обаятельном делегате толковость, стал двигать дальше, тем более что человеческие и рабочие качества у молодого коммуниста, безусловно, имелись. Скоро Леонид Ильич занял заметную должность в Днепропетровском областном комитете партии. И в войну, в первый, самый тяжелый ее год, когда людей разбросало и измордовало безжалостное наступление фашистов, их снова свела судьба: Хрущев был утвержден членом Военного Совета Южного фронта, где в 118 армии начальником политуправления был бригадный комиссар Брежнев. Показал себя молодой полковник похвально, не боялся бывать на передовой, был доступен солдатам, любили его и офицеры, уважал командующий армией. При первой же возможности Никита Сергеевич вернул Брежнева на партийную работу, поручив руководить сначала Запорожьем, а потом флагманом советской металлургии — Днепропетровской областью. Когда понадобился руководитель в Молдавию, Хрущев, отвечая перед Сталиным за новую советскую республику, порекомендовал туда обаятельного Леонида Ильича. На послевоенных пленумах Центрального Комитета и партийных совещаниях на Брежнева с особым вниманием смотрел сам отец народов, несколько раз интересовался у Хрущева — как Брежнев, справляется? Никита Сергеевич дал самые лестные характеристики. В конце концов «красивого молдаванина» перевели в Москву — Сталин включил Леонида Ильича в список Президиума и выдвинул Секретарем Центрального Комитета. Олимп был взят. Да только недолгой оказалась радость, правитель умер, и вожди, которые приняли руководство, выставили новичков за порог, выбросили, растоптали. Но благодаря Никите Сергеевичу Леонид Ильич снова в столице, восстал из пепла, возродился, точно таинственная птица Феникс. Брежнев помнил, кто его благодетель, служил ему верой и правдой. Каждое хрущевское слово, каждое пожелание, даже намек считались безусловным приказом и исполнялись безукоризненно. Брежнев из кожи лез, только бы угодить Первому Секретарю, не расстроить, не огорчить.

«Дай бог здоровья Никите Сергеевичу Хрущеву!» — именно такими словами начинались и заканчивались любые застолья у Леонида Ильича. Он всякий раз, к месту и не к месту, упоминал своего покровителя, при этом обязательно вставал, высоко поднимал бокал и зычным голосом, совершенно искренне, так как сам абсолютно верил в то, о чем говорил, провозглашал: «За родного Никиту Сергеевича!»

Видимо, с легкой брежневской руки каждое застолье у руководства начиналось и заканчивалось теперь подобными заветными словами:

«За любимого Никиту Сергеевича!»

«Еще раз выпьем за товарища Хрущева!»

«Богатырского здоровья, счастья, нашему дорогому Никите Сергеевичу!»

«Дай Бог, жить ему до ста лет!»

— Нет для меня человека ближе и авторитетней, чем Никита Сергеевич. Я с ним до гроба! — говорил жене Брежнев.

31 июля распахнул двери Центральный государственный стадион «Лужники» имени Владимира Ильича Ленина.

Имя вождя революции стало все чаще появляться на слуху. То заводу-гиганту громкое имя присвоят, то металлургическому комбинату дадут, то республиканскому кардиологическому санаторию, то образцовой пионерской дружине. Во весь голос заговорили об Ильиче партийные работники, его стали прославлять в газетах, в книгах, славить в кино. Разоблачив неприглядную деятельность Иосифа Сталина, Никита Сергеевич дал четкое указание восстановить историческую справедливость, вернуть Ленину законный ореол славы, ведь за последние двадцать лет, только и слышали: «Сталин, Сталин!» Не укладывалось в голове, что колхозов имени Сталина в двадцать раз больше, чем ленинских колхозов! Да чего уж, Сталина, колхозов имени Молотова в несколько раз больше ленинских. А ворошиловских сколько? Тоже поболее ленинских будет. Позабыли Владимира Ильича, ох, позабыли!

— Я за славой не гонюсь, потомки пусть заслуги оценивают. Если заслужим честной работой, то может, и вспомнят наше имя и что-нибудь им назовут, — рассудительно заявил Хрущев. — А вот про Ленина забывать негоже, Ленин — наша путеводная звезда!

Фурцева внесла на Президиум предложение присвоить стадиону «Лужники» ленинское имя.