Я ничего не могу сделать - Елена Клещенко

Дэк молча шагнул назад в коридорчик, Ниру сдавленно охнул и вцепился ему в рубаху.

– Куда?! Спятил, середина?

– Ты слышал, что он сказал? – сквозь зубы прошипел Дэк. То, что сказал полицейский, вообще не полагалось произносить в присутствии женщин, а уж если было обращено к женщинам…

– А-а, сто горшков с холерным дерьмом! – Макти схватил его за другой локоть. – Ты вернешься, что ты сделаешь? Дашь ему в морду? Пошли, ничего с ними не будет, не бойся…

Он толкнул дверь и тут же шатнулся назад, наступив Дэку на ногу.

В холл выскользнуло несколько фигур – как он сообразил, из двери напротив, ведущей в такую же комнатку по другую сторону зала. Пятеро направились к лестнице, и когда они проходили против света, Дэк разглядел острые плечики и стриженую голову Эрте.

Когда шаги утихли, Макти поманил их рукой. Дэк и Ниру последовали за ним. На душе у Дэка было мерзко, его подташнивало. Терпи, прогрессор. В деревне случалось и не такое, и все же – кондиционирование не помогает… Закончу этот цикл – подам рапорт, не хочу больше быть безропотным сиротой, студентом-отличником из провинции.

Макти повел их на черную лестницу, и там они выбрались на задний двор, а откуда в проулок. На улице еще не стемнело, дни в Хонти летом ощутимо длиннее, чем в Стране Отцов. Эрте и ее спутников нигде не было видно.

– Мне кто-нибудь объяснит, зачем мы драпали? – спросил Дэк. – У тебя документов нет?

– Все у меня есть, – буркнул Макти, – кто же вечером без документов ходит. Но с ними никогда не знаешь… Найдут к чему придраться, заберут в участок. А меня мать убьет, если я ночевать не приду.

– А зачем они вообще пришли в клуб? Кого искали?

– Считается, что для профилактики преступности. Ищут, у кого документы не в порядке, не торгуют ли крепкими напитками, всякое такое.

– Издеваться над людьми они пришли, – зло сказал Ниру.

– Ладно тебе, не кричи, – ответил Макти. – Давай двигаться. Трамвай не ходит, мне идти долго. Будет глупо, если оттуда убежим, а на улице нас возьмут.

– В полицию? А за что? Разве ночью ходить запрещено?

– Не запрещено, но считается опасно. Мало ли, побьют, пиджак снимут… Вот полицейские прохожих и забирают. Переночуешь в участке, потом отпустят. Но лучше, я тебе скажу, шпану встретить.

– Почему?

– Потому что шпане ты сам можешь в морду дать, а полицейскому не можешь. Его слушаться надо, чудо серединное. А то сядешь.

– А зачем полицейскому в морду? Мы же не сделали ничего плохого, ну и он нам…

– Он?! Он нам сделает все, что хочешь, хорошо если только деньги отберет. Ты этих видел сейчас? Туда же идут самые отбитые, кто из армии ушел в отставку по личным обстоятельствам – ну то есть покалечит кого, его и попросят по-тихому. А куда ему потом – только в полицию.

– Я думал, таких в полицию не должны брать.

– С тобой они забыли посоветоваться. Сам подумай, кто будет бояться полиции, если она нестрашная?

– Но это же преступление – бить людей, которые не нарушили никаких законов?

– Дэк, – прочувствованно сказал Макти, – не обижайся, но ты еще деревенскими порядками живешь. Ты потом докажешь, что это было преступление, у тебя от этого новый зуб вырастет? Молчи, и пойдем уже.

Дэк замолчал. Что-то стало понятней, что-то окончательно запуталось. Старшие коллеги не раз говорили: когда аборигены объясняют устройство своего социума, в их системе координат все получается безупречно, ты видишь явную несуразицу, однако исправлению она не поддается. Будто смотришь на одну из картинок Эшера: понятно, что лестница, идущая вверх, не должна замыкаться в кольцо, и все же замыкается. Толку нет объяснить, что преступник не может защищать закон, а девушка имеет такое же право целовать первой, как и юноша. Просто запоминай, прогрессор, теоретики разберутся.

Макти свернул к порту, и дальше они пошли вдвоем. Небо оставалось почти такого же цвета, как днем, только свет от него угасал – фонари разгорались ярче, а в подворотнях чернели тени. Шли они под горку, и когда улица поворачивала, между крышами виднелся залив, как лента фосфоресцирующего тумана. Вечер был теплым, окна в домах светились тускло, но уютно. Дэку трудно было верить в злобных полицейских с криминальным прошлым, однако Ниру шел угрюмый, зеленый платок спрятал под воротник и все ускорял шаг.

– Так что ты говорил про ту девушку, Эрте?

– А-а, ерунда. Закки мне рассказывала, что она живет с любовником и что он ей в отцы годится. Может, врет, а может, правда: у Закки сестра с ней дружила, потом поссорились. А посмотреть на нее – подумаешь, девушка как девушка.

– Ты считаешь, это безнравственно?

Нирикки в роли защитника нравственности – это было ново и загадочно.

– Нет, не то чтобы безнравственно, если любовь… но и повода для гордости нет, так? Тем более, со старым… Чего ты скалишься?

– А перед кем она гордилась?

– Что, думаешь, передо мной? Да нужна она мне. Я просто не люблю, когда девчонка слишком задирает нос. Когда ты просишь, хотя бы улыбнись, а не приказывай.

– Но вроде она улыбается.

– И приказывает.

Дэк ничего не ответил. Нирикки был прав. «Вход со двора, скажешь, что ко мне… не опаздывай». Точно: приказ, а не просьба. Ладно, я свободный человек, и до послезавтра еще много времени. А завтра есть дела поважнее.

Адрес ему назвали по телефону. Дом снаружи был неприметен: крылечко о трех ступеньках, гладкий фасад, выделяющийся только свежей штукатуркой, окна первого этажа закрывают металлические жалюзи, дверь без таблички. Зато звонок оказался необычным. Дэк нажал медную кнопку, и в глубинах дома заиграла нежная музыка, причем так тихо, на пределе слышимости, что стало ясно: дверь тоже непростая.

Открыл человек, идеально выбритый и причесанный, окинул пристальным взглядом, исполнил поклон, и Дэк сразу же почувствовал себя плохо одетым и непозволительно молодым. Смущенный сообразно своему рангу, шагнул за ним.

За дверью был вестибюль, отделанный в старинном духе. Стулья и длинный стол казались музейными экспонатами – и по резной своей красоте, и по тому, как чужды они были кондиционированному воздуху, мелодичному звоночку в тишине. Веселые бородатые воины не поднимались с этих стульев, воздымая кубки, на стол не водружали вепря, запеченного целиком – последние лет двести этой столешницы не касалось ничего тяжелее листков бумаги.

Светловолосый человек в хорошем костюме уже спускался к ним по винтовой лестнице.

– А, здравствуйте, господин Закаста, рад вас видеть!

– Здравствуйте, господин Кайтале. Я не опоздал?

– Нет-нет, даже пришли раньше, очень любезно… Спасибо, Арсави, можете идти. Дэк, прежде чем мы приступим к основной части… Простая формальность, прошу отнестись с пониманием, все же наш с вами работодатель довольно высокопоставленное лицо… У вас нет возражений против приборного тестирования? Стандартный протокол, без личных зон, строжайшая конфиденциальность – это не наша фантазия, это обязательное условие для всех, кто вступает в контакт с государственным чиновником ранга господина Сегонти. Вы не против?

– Нет, если это нужно.

«Приборное тестирование» было эвфемизмом ментоскопирования – визуализации мысленных образов. Этот обычай аборигенов не то чтобы представлял проблему, но докучал.

Кабинет с ментоскопом был на третьем этаже. Господин Кайтале сам занял место оператора.

– Расскажите, пожалуйста, о себе. С самого детства, если не трудно.

Дэк перевел дыхание, сосредоточился. Демонстрировать ментограммы на саракшианской технике он учился специально. Как раньше, если верить книгам, люди учились напрягать горло, показывая его врачу, чтобы тот не полез ложечкой слишком глубоко.

– Детство я провел в деревне. Мама была хонтийкой, я ее почти не помню, язык учил по книгам…

Здешние приборы великолепно распознавали образы, а в вербальной и логической сфере слепли (вероятно, потому, что большинство исследований выполнялось на мозге животных). Ментограммы были немым кино с редкими размазанными субтитрами. Этого хватало, чтобы уличить изменника родины или шпиона – зрительные образы здесь умели извлекать из сознания изощренными ассоциативными методами, против воли испытуемого. Но если нет зрительных образов, нет и улики. Поэтому прогрессоры на Саракше во время каждого контакта вне легенды принимали препараты, препятствующие формированию долговременных образных воспоминаний. Левополушарная, вербальная память при этом оставалась в целости. Они ничего не забывали, могли рассказать словами все, что происходило, например, при последнем визите на Базу: снежинки, взвихренные ветром при посадке, медицинское, спортивное и лингвистическое тестирование… Но за этим не стояло картин, и ни один саракшианский ментоскопист не смог бы это прочитать. Старые же, еще земные воспоминания за давностью времени трудно атрибутировались, и ментоскописты обычно принимали их за сновидения либо галлюцинации. Будь иначе, некий Мак Сим недолго бы задержался в «Волшебном путешествии»…