Ямочка - Олег Белоусов

– Ну как? Понравилось? – спросил, улыбаясь, добродушный и с рябым лицом мужчина с короткой и редкой сединой на голове.

– Что понравилось? – переспросил Бурцев, не понимая немедленно, о чем речь.

– Ну, как? Молоденькие девочки хороши в постели?!

– Я никого не трогал… – ответил угрюмо Бурцев.

– А за что восемь лет дали?!

– Не знаю…

– Ты что, ни одной ни разу не макнул?!!

– Нет…

– Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!! Ой! Спасите меня!! – кричал, захлебываясь хохотом, рябой мужик на всю огромную комнату отряда. – Он рядом полежал и ему впаяли восьмилетку!! Дорого полежал!! Ха-ха-ха!! За такой незаслуженный срок тебе, как святому, многое когда-нибудь простится в жизни! – Он и все, кто был в это время в комнате, еще долго смеялись и вытирали слезы от искреннего смеха, который невольно перешел в сочувствие. – Вот комуняки дают! Парня на восьмилетку закрыли за то, что он рядом полежал! Ничего, браток, не расстраивайся. Ты молод и должен пережить все… Сейчас заварим чаю и «обмоем» твое прибытие. Привез чаю из тюрьмы?

– Есть немного… – ответил невесело Валерий.

Вот и сейчас Бурцев услышал тот давний хохот заключенного седого мужика, когда пассажирка вдруг сказала, что может посадить его за попытку изнасилования. У него еще судимость не погашена за изнасилование, которого он не совершал, а его опять незаслуженно хотят посадить за попытку изнасилования. Никто, с его криминальным прошлым насильника, не будет сомневаться, что он пытался изнасиловать эту полоумную бабу, и ему опять могут дать огромный срок. Ему с тоской вспомнился вновь весь лагерный, но особенно тюремный кошмар.

Кто-то кричал Бурцеву сбоку, но он не понимал, что от него хотят. Вдруг он очнулся от минутного забытья и ясно услышал, что рядом сидящая женщина громко требовала остановить машину. Он вспомнил, что эта дама хочет его погубить, и что она без колебаний исполнит это, как только выйдет из машины. Валерий почему-то нисколько в этом не сомневался.

– Остановите немедленно машину! Мне нужно выйти! – В одно мгновение Бурцев огляделся и понял, что рядом нет людей и проезжающих машин. Он стал прижиматься к обочине и тут же неожиданно со всего маху и со всей силы тыльной стороной правого кулака резко со злостью ударил пассажирку по лицу. Козонки пальцев, сжатых в кулак, сначала скользнули по подбородку и врезались в горло кричащей женщине. В одно мгновение она закатила глаза к верху, потеряла сознание и повалилась медленно на дверку. Ему хотелось продолжать бить ее безжалостно, без остановки по лицу и забить непременно до смерти. Такой страшной ненависти к человеку он давно не испытывал. Невероятно, но Бурцев смог осознать, что тогда зальет кровью все сиденье и пол в такси. Трясущимися руками он полез через пассажирку и, ослабив крепление спинки, разложил сиденье. С трудом он все сделал, и теперь женщину было не видно с улицы. Что с ней делать дальше – он не мог придумать. Вывезти ее за город и задушить, а затем где-нибудь выбросить он не решался, потому что ее видел Вахитов, и, возможно, кто-то еще из ее знакомых или соседей обратил внимание, что она садилась в такси салатного цвета.

Бурцев быстро поехал. Он должен успеть выехать за пределы города, пока она не пришла в себя. Он летел со всей скоростью, с какой только мог ехать его новый автомобиль. «В загородный дом отца, немедленно, скорее!» – вдруг сказал он себе с какой-то спасительной радостью.

От объездной загородной дороги было километров пять до деревни, в который отец построил дом, и в котором так и не успел пожить. Ехать через пост ГАИ при выезде на трассу он не решился. Он знал дорогу лесом, которая в сосновом бору никогда от дождей не теряла своих качеств, потому что была песчаной. Вот он уже краем объезжает дождевые лужи в бору. Еще пять минут дороги, и он остановился, наконец, у ворот дома отца. На улице в деревне – ни души. Руки не перестают трястись, сердце колотится в груди с такой силой, что вот-вот выскочит наружу, но он находит в связке домашних ключей тот самый большой ключ от амбарного замка, что висит на высоких воротах. Ворота распахнуты – и автомобиль в ограде дома. Еще минуту он теряет на открытие дверей в дом, быстро бежит к машине, открывает переднюю пассажирскую дверь, с трудом подхватывает женщину на руки, ему мешает передняя дверь машины, которая из-за стопора не раскрывается шире, и здесь пассажирка начинает приходить в себя. На крыльце она пытается слезть с его рук, но он ей не препятствует, а ставит ее на крыльцо и с силой толкает в сени. Женщина падает перед дверями непосредственно в дом. Бурцев за волосы поднимает ее с пола и волоком перетаскивает через высокий порог из сеней в дом. Валерий запирает дверь, и тут вся накопившаяся злость к этой вредной бабе прорывается из него. Он с неимоверной силой начинает ее бить ногами на полу. Несчастная пытается закрыть ладонями лицо и свернуться калачиком, прижимая колени к подбородку. Он бьет ее куда придется, не разбирая, а она вскрикивает от каждого удара и громко воет.

– Ты, сучка, хотела моей смерти?! Я что, пытался тебя изнасиловать?!

– Я не хотела твоей смерти! – едва слышно доносится ее голос из-под ладоней, закрывающих лицо.

– Не ты, а вы, сучка безмозглая!! Ты что, думаешь, тюрьма с большим сроком санаторий?!! Да это та же смерть, только в рассрочку и с пытками!! – Каждую свою фразу Бурцев сопровождал безжалостными ударами с обеих ног без разбора – будь то голова или спина.

– Я хотела вас попугать только! Правда! – доносился приглушенный голос жертвы на полу. Тут Бурцев впервые обратил внимание на высоко задранную юбку женщины, и ему невольно стало жалко увечить это еще привлекательное тело.

– Ты хотела меня попугать?! Ты хотела повесить на меня попытку изнасилования?! Никакой попытки не будет! Я буду трахать тебя, сколько хочу, куда хочу и где хочу! Вставай, сучка драная!! – Бурцев опять взял пассажирку за шевелюру, и она быстро поднялась, чтобы он не вырвал ей клок волос. Валерий подвел ее к разложенному дивану в комнате. Она шла за ним, согнувшись до уровня его опущенной руки, в которой он держал ее голову за длинные волосы. – Задом ко мне стой! Коленями залезай на диван! – Женщина встала на диване на четвереньки. Бурцев задрал ей юбку и двумя руками легко разорвал в поясе черные колготки и черные ажурные трусы. В одно мгновение ему открылся большой белый зад жертвы. Валерий со злостью и со всей силы так хлопнул ее ладонью по ягодицам, что женщина невольно вскрикнула от боли. Мгновенно на правой ягодице появилось обширное покраснение. – Шире ноги раздвинь, шлюха!! – Женщина повиновалась незамедлительно на каждое его требование. Бурцев чувствовал, что безропотное подчинение жертвы его приказам возбуждает его значительнее, чем обычно. Он просунул ладонь ей между ног, отыскивая влагалище, одновременно расстегивая ремень на брюках. Несмотря на безжалостные побои минуту назад, несмотря на болезненные ушибы, тело от которых у женщины ныло, плоть несчастной быстро стала влажной от грубых прикосновений его крупной руки. Бурцев быстро вставил член и резко, со злостью начал вводить его. После первого проникновения жертва вскрикнула, а потом едва заметно стала подаваться навстречу насильнику. Бурцев нещадно вталкивал до упора в покорное мягкое тело крепкий, как камень, от налившейся крови член, в результате чего на всю комнату раздавались громкие шлепки от ударов тела о тело. Схватив опять ее волосы на затылке, Бурцев почувствовал еще большее удовольствие. Каждый вход внутрь он теперь с наслаждением садиста сопровождал притягиванием за волосы к себе головы насилуемой обидчицы. Как только он ослаблял натяжение волос, то немедленно видел образование ямочки на стыке затылка и шеи у жертвы. «Именно в это место ей нужно выстрелить, как только я почувствую в следующий раз, что сперма пошла…» – вдруг подумал Бурцев, вспомнив неожиданно рассказ в колонии одного пожилого сидельца и заядлого книгочея из Ленинграда. Тот утверждал, что нацисты в концентрационных лагерях практиковали такие изнасилования женщин, в каких стреляли им в голову в момент наступления у себя оргазма. Представив это, Бурцев почувствовал, что у него самого наступает оргазм. От удовольствия он громко низким голосом протяжно издал хриплый крик:

– А-а-а-а-а-а!! – Затем Валерий повалился на пленницу и придавил ее к дивану. В таком положении они пролежали несколько минут. Бурцев поднялся с жертвы и надел болтающиеся на туфлях трусы с брюками. Униженная женщина с задранной юбкой и с оголенной нижней частью тела еле слышно рыдала, не поднимаясь и не отрывая лица от дивана. В этот момент Бурцеву стало жаль только что побитую и изнасилованную женщину. Сейчас ему казалось, что он не сможет ее убить, что у него не поднимется рука на эту беззащитную и оскорбленную жертву. «Что она такого сделала, чтобы ее необходимо было убивать?.. Она мне не понравилась своей приторной по запаху парфюмерией, но это не повод говорить, что она за это в другой стране могла бы сесть в тюрьму… Естественно, что это ее обидело, и поэтому она не сдержалась и пообещала написать жалобу… Зачем я начал подкупать ее за то, чтобы она молчала?.. Я тем самым оскорблял и унижал ее повторно… Если бы она действительно написала жалобу, то в худшем случае меня бы только уволили… Но самое главное, она сказала, что если вы еще раз посмеете лапать меня руками, то я вас посажу за попытку изнасилования… Она не сказала, что обязательно уже после выхода из машины постарается меня привлечь за попытку изнасилования, а только после того, если я вновь посмею трогать ее руками… Почему я ее угрозу воспринял как решенное дело?.. Это все мои нервы и болезненное воображение… В итоге я сейчас вынужден стоять перед страшным выбором: или сесть повторно за изнасилование на восемь лет, или убить ее и закопать глубоко где-нибудь, и ждать, когда, возможно, за мной придут и посадят на пятнадцать лет или тотчас застрелиться самому… Убить человека хладнокровно я, наверное, не смогу… В горячке, тут же в машине, когда она пообещала меня посадить за попытку изнасилования, о которой я не помышлял, смог бы легко, но тогда вероятность заключения за убийство одного человека на максимальный срок была бы очень высокой…» – рассуждал Бурцев. «Убивая, ты должен быть прежде всего готовым к своей смерти!» – вспомнил он одного заключенного за убийство со сроком наказания двенадцать лет. «Но я еще молод! Я, грубо говоря, в своей жизни не наелся досыта хлеба… у меня еще переполненные яйца… у меня еще нет семьи… у меня еще нет детей, которых с большой надеждой ждет мать… Если меня вновь посадят, то на этот раз этого не переживет и она… Через полчаса я опять буду желать женщину и буду рад тому, что жив и молод… и тогда моя жалость к этой несчастной бабе улетучится сама собой… Но убить ее – значит, надо самому быть в любую минуту готовым к смерти… Если после убийства жертвы хоть малейшее подозрение упадет на меня, то милиция не упустит случая выбить признательные показания… Подозреваемый в убийстве человек для милицейского дознания тотчас переходит в категорию расстрельных преступников, а значит, – совершенно бесправных… Такого подозреваемого несомненно можно пытать без последствий, если на это будет дано молчаливое согласие милицейского начальства… Я слышал от самих убийц в зоне, как из них выбивали признания… Ни один реальный убийца не решался заявить на суде о плохом обращении при допросах… Разве ты можешь жаловаться на милицию за отбитые почки и сломанные ребра, если сам лишил человека жизни?.. Милиция не потому выбивает показания у преступников, что там работают одни садисты, как многим кажется, а потому, что милиция перед преступником испытывает „праведный гнев“. Ты еще только заходишь к ним в кабинет, а они тебя уже ненавидят всеми силами души за твое преступление и готовы прибить на месте… Бывают ошибки, но кто с них спросит, если они изувечат невиновного человека?.. Они невиновного человека подозревали по каким-то причинам, поэтому и изувечили… Если милиция наперед знает о невиновности подозреваемого, то избиения практически исключены, потому что неоткуда взяться „праведному гневу“… Бывает, что милиция истязает невиновного и знает об этом, но это уже не милиция, а преступники в форме, каких немного… Я помню, как сам воспротивился побоям в милиции и потом думал, наивный, что вот какой я смелый и крепкий… Но у милиции тогда не было смысла выбивать показания у меня, несовершеннолетнего. Два моих подельника указали, что я тоже причастен к изнасилованию, и этого для милиции оказалось достаточно… Не только для милиции и суда достаточны свидетельства двух человек, но и Библия считает показания двух человек достаточным признаком правдивости».