Ямочка - Олег Белоусов

При аресте у всех трех парней изъяли нижнее белье. На момент написания заявлений родителями девочек, через три дня после преступления, дознаватели смогли взять показания только у не пострадавшей девочки. Две старшие подруги, что подверглись изнасилованию, после известия об обращении родителей в милицию, убежали из дома. Родители смогли их отыскать у родственников на шестой день. Проведенная с ними медицинская экспертиза могла установить только то, что на момент преступления обе подруги являлись девственницами, а следы спермы подозреваемых, естественно, после стольких дней, обнаружить не удалось. Все эти подробности стали известны только на суде.

Беспечность, неопытность и наивное убеждение, что на суде его непременно оправдают, помешали Валерию тщательно ознакомиться с обвинительным заключением в тюрьме и со всеми документами дела при его закрытии. Он до суда не ведал, что оба его товарища при первом допросе показали, что их друг Бурцев тоже совершил половой акт с одной из девочек. Очаровательная защитница на закрытии дела в тюрьме посоветовала ему быстрее подписать акт, о том, что он ознакомлен с документами, потому что в деле ей все понятно, и она спешит в коллегию адвокатов на встречу к другим клиентам. Разумеется, Валерий не мог усомниться в опытности обворожительной женщины. Он очень хотел нравиться ей и сделал все, как она просила. Только на суде друзья исправились и уточнили, что не знали о его участии в изнасиловании, но было уже поздно – советский суд, часто оправдано, традиционно брал во внимание только первоначальные показания подсудимых. Намного позже в лагере Бурцев понял, что необходимо было кричать на суде о своей невиновности и требовать, чтобы суд тщательно исследовал все факты. Валерий же стыдливо промолчал и дал возможность суду самостоятельно оценить его роль. Бурцев, наивный, был твердо убежден, что суд ни при каких обстоятельствах не может посадить непричастного к преступлению человека.

Сесть незаслуженно в семнадцать лет, а освободиться в двадцать пять – Валерию Бурцеву представлялось чудовищной несправедливостью. С тех пор весь мир его представлений о человеческой справедливости потерял притяжение к правде. Он понял впервые, что добро в людском мире могут назвать злом, а зло – добром. Только молодость позволила ему пережить восьмилетний кошмар. Почти три тысячи дней неволи в образцово-показательной колонии, в кирзовых сапогах, которые можно было снять только перед сном (после освобождения у него никогда больше не росли волосы на стертых икрах). Три тысячи дней в обществе неприятных, зачастую мерзких типов, с большей частью которых Бурцев никогда бы в жизни не встретился, потому что не представлял, как такие люди могут жить вне тюрьмы. Однако Валерий стал предполагать, что все тюремные жители когда-то тоже стали несчастными из-за какой-то людской несправедливости. Три тысячи дней унижения при обысках и проверках. Три тысячи дней позора при выкрикивании номера своей статьи в уголовном кодексе на перекличках, к содержанию какой он не имел отношения. За эти дни полуголодного существования от тошнотворной пищи, ранних подъемов, ходьбы строем на работу и трудно отмываемой грязи на руках от штамповочного производства он потерял отца. Отец умер на последнем году его срока от повторного инфаркта (первый случился после оглашения приговора сыну) и не дождался освобождения Валерия. Еще: Валерий по неосторожности отрубил верхние фаланги на двух пальцах левой руки из-за спешки при выполнении огромных норм выработки. Невыполнение нормы всегда грозило штрафным изолятором (тюрьма в лагере), где горячей пищей кормили через день. За этот бесконечный срок он множество раз участвовал в драках, отстаивая свои права в различных ситуациях. Конфликты утром в очереди у титана за кипятком и стычки при выборе хорошо освещаемого места в цехе в ночную смену – всюду требовались решительность и кулаки. Его молодой организм был полон мужских сил и беспрестанно требовал разрядки, и Валерий онанировал если не еженощно, то через ночь непременно.

Бурцев всего один месяц побыл в благоустроенной камере для малолетних подследственных. Он после наступления совершеннолетия первым из друзей был переведен к взрослым преступникам. В течение восьми месяцев до суда и после суда до отправки в колонию Валерий был вынужден нюхать отвратительную вонь прокисших от жары человеческих тел в переполненных тюремных камерах. Люди, в летнюю жару потные, грязные и чесоточные (мыли в бане один раз в десять дней), спали из-за недостатка кроватей в три смены. В переполненных камерах дышать было нечем, потому что все курили постоянно. Некоторые подследственные новички теряли сознание от недостатка кислорода, и их ненадолго подтаскивали к безветренному и закрытому плотно металлическими жалюзи окну подышать. В камеру на семьдесят спальных мест загоняли иногда по двести подследственных заключенных. Из всей этой массы людей, больных туберкулезом, оказывалось до тридцати процентов, а были среди них и с открытой формой. Много было чесоточных людей с ногами и руками в коростах из-за расцарапанной до крови кожи. Все это не заживало от высокой влажности и отсутствия свежего воздуха. Некоторых бездомных и опустившихся узников заедали тряпичные и лобковые вши. В таком помещении с одним туалетом очередь справить нужду и умыться даже ночью не иссякала. На просьбы заключенных открыть для проветривания дверную «кормушку» контролеры отвечали со злорадством: «Не положено!» На сетование заключенных о тесноте, об отсутствии места для сна, о влажности пропитанных потом грязных матрасов, надзирающий прокурор с издевкой отвечал: «В тесноте, да не в обиде!» или «В тюрьме как в могиле: место всякому есть!» А когда подследственные начинали от возмущения все разом кричать, что это «беспредел», то проверяющий чиновник – в окружении толпы сопровождающих офицеров в начищенных сапогах и обильно политых резко пахнущим одеколоном – всегда перебивал хор недовольных, выкрикивая громко неприятным фальцетом со злостью любимую фразу: «Тихо!! Я вас сюда не звал! Не попадайтесь!» В этот момент на шее и на лбу у него набухали вены, и его пухлое круглое лицо становилось багровым. Все заключенные немедленно умолкали, как будто соглашались с «надзорником» в какой-то мере, но больше потому, что он для примирения давал понять, что сочувствует всем, потому что не запрещает совершать преступления, а понимающе советует не попадаться. Тем самым он говорил, что он вполне «свой» и понимает, что в этой стране почти все преступники, но попадаются не все.

Валерий преодолел все благодаря молодости, но психически за восемь лет он состарился на все пятьдесят. Несомненно, психика его стала ущербной, потому что до сегодняшнего дня (пять лет после освобождения) он мог вспылить из-за любого пустяка и накричать на человека по несерьезному поводу, а то и, не откладывая, легко ввязаться в драку с собеседником, неосторожно сказавшего какое-нибудь необдуманное слово.

Бурцев вынес твердое убеждение, что тюрьма не лазарет – никого не лечит, а только калечит. Особенно страшна и губительна тюрьма русская со времен царей до времен коммунистов тем, что жара и холод по сговору с дьявольской властью, а другой власти эта страна никогда не ведала, делали общее дело – изводили людей со света пыточными условиями содержания. Если в России правители поймут когда-нибудь непонятное для заурядного человека дело, что не только для вдов, сирот, инвалидов и стариков в первую очередь, а для людей в неволе необходимы человеческие условия. Именно тогда всем остальным будет безопаснее и легче в этой извечно многострадальной стране.

Глава 3

– Почему сегодня очередь при заезде? – поинтересовался Вахитов.

– Давай путевку, я отмечу время твоего заезда и узнаю, из-за чего там затор, – предложил Бурцев. Вахитов достал из-под солнцезащитного козырька путевой лист и передал сменщику. Через несколько минут Валерий вернулся и сказал:

– Там начальник первой колонны проверяет снизу «оттяжки» и счетчики у заезжающих машин. Нам бояться нечего: нам хватает «колпачка». Надо убрать его пока из бардачка и спрятать на время заезда. – Понятные каждому советскому таксисту слова «оттяжка» и «колпачок» означали, что для сокращения порожнего пробега таксисты часто оттягивали тугой резиной трос спидометра из коробки передач автомобиля, если ездили на дальнее расстояние с пассажирами, а обратно – порожними. Именно на обратном пути они оттягивали трос, и пробега без включенного счетчика не оставалось, а это положительно влияло на планируемые показатели месяца и на заработную плату. Разумеется, таксисты в Советском Союзе больше рассчитывали не на заработную плату, а на чаевые, которые за месяц в среднем превышали зарплату вчетверо. Однако за плохие показатели по порожнему пробегу могли снять с новой машины, а это бесконечные ремонты и затраты на эти ремонты по негласному правилу из собственного кармана. Колпачок же надевался на зеленый фонарик в правом верхнем углу перед лобовым стеклом, когда нужно было подвезти в черте города своих людей или сменщика без включенного счетчика.