Homo Novus Extremus - Эдуард Тубакин

Яков подмерзал. Подняться первым, значит, признать поражение. Не посмел.

– Заткнись! – воскликнул он. – Лучше скажи, где моя дочь?

В ответ – продолжительное, оглушающее молчание.

Тишина бывает разная. Одна существует в миг перед молитвой, когда слово только подразумевается. Другая, крепко пеленает сознание человека, отрицающего мир. Третья наступила сейчас. Засквозила разочарованием в обращении к Всевышнему и тоскливым, вынужденным прозябанием среди отвергнувших земную юдоль.

Наконец, Домирчик сердито засопел, заворочался, полез в карман. Попросил подключить блютуз на мобильнике. Выгрузил объемный файл.

– Ты, пойми, – произнес он, – я, обыкновенный лавочник. Меня попросили с тобой встретиться. За ненужную информацию, хорошие деньги не платят. Заодно Лазареву давний долг вернул. Теперь мы квиты.

Яков приподнялся на локте, перекинул через шею гибкое лассо наушников, провалился в поток белого шума. Должно быть, в нем захлебнулось не одно эхо давних радиограмм и военных шифровок.

Послание началось с обращения к родному ребенку. Простуженному баритону вторил грудной фальцет. Сожалели о слабом здоровье. Советовали беречься, устраиваться поудобнее. Сокрушались о невозможности частых встреч. Разлуку измеряли гибельными парсеками, расходы на воспитание – терабайтами внимания и заботы. Из сумбура бесполезных причитаний и обманутых ожиданий нелегко было откидать на скользкий дуршлаг памяти самое необходимое.

Терминология, интонация и паузы указывали на следующее содержание в тексте, как, если бы, допустим, делали доклад о колонии чужеродных, примитивных микроорганизмов, обнаруженной на дне кратера из-под крупного метеорита (координаты падения прилагались). Наполненные вязкой, бессмысленностью слова, повторялись с определенной периодичностью, воздействовали на подкорку головного мозга. Отличались четким ритмико-мелодическим строем, ассоциативным цветовым рядом. Некоторые проговаривали задом наперед. Значения слов отсылали к сравнительной этиологии обитающей на границе vita и morte[6] плесени. Губительность информации заключалась в стремительном переходе буквенных сочетаний на электронный формат вирусов, по определению безымянных файлов. Они прикреплялись к любой, скаченной из инета программе, тем самым, увеличивали ее размер. При инсталлировании воспроизводили самих себя. В повторном клике тиражировали двойников еще раз. Таким образом, размножались до бесконечности, обрушивали жесткий диск ПК или центральную нервную систему, в зависимости от того, куда внедрялись, при отсутствии строго поставленной задачи. После успешной реализации оной, уникальные качества затирались до запрета на идентификацию человеческой личности. Биологический механизм снова готов к приему нового приказа, его последующему выполнению всеми доступными методами и средствами. Ученые не могли объяснить странный симбиоз простейших с искусственным интеллектом. Возможно, это были последствия реэволюции отдельных сложных белковых соединений в архаичную, фактически бессмертную форму жизни.

Звонко ударились об пол, покатились в бесконечность пуговицы от кофточки. Ужасно тугой бюстгальтер! Нина рассмеялась. Яков припомнил детскую игру. Стащил бобинную кассету из дома (потом получил от отца), ловко опутал двор, спрятался в кустах. Прохожие спотыкались, ругались, озирались по сторонам. Большая грузная тетка, соседка по площадке изловила Яшу. Накрутила уши, заставила чистить двор от легких, коричневых нитей. Он запутался в пленке, упал, расцарапал коленку.

Потом Яков несся по главной улице города. Нарушил соглашение с Домирчиком: не спать с Ниной. Тротуар перегородила полицейская машина. Якова привезли в отделение, бросили в камеру.

Вечером вошли к нему двое.

– Ага, вот он, пьяница и дебошир! – громко произнес капитан. – Что молчишь? С бодуна бо-бо?

– Я не пьян.

– Сопротивление?! Колунов, разъясни ему, кто здесь право имеет! – Встать! – крикнул крепыш.

Поднялся со скамьи. Получил удар резиновой дубинкой под колени, упал на четыре точки.

– Бей хорошо, но аккуратно, чтобы следов не оставлять, – услышал голос капитана.

Следующий получил по спине, потерял сознание.

Очнулся, ощутил боль во всем теле. Ломило мышцы, словно после хорошей физической нагрузки. Потрогал лицо. Чистое, не тронули. Не знал, сколько времени провалялся. Дверь открылась, вошел капитан.

– Оклемался, герой! – усмехнулся он. – Тебя же предупредили, как человека. Сказали, уезжай, а ты, что же, удумал, выползень? Порядочным людям жить мешаешь. Ничего, мы тебя воспитаем. Это наша работа.

– Позвонить можно?

– Можно Машку через ляжку!

– Имею право.

– Не понял?

Капитан провел пальцем по тонкой щеточке усов над верхней губой, приосанился, расставил широко ноги, большие пальцы рук заткнул за ремень и резко ударил в грудь сапогом.

– Удовлетворен в правах?

Отдышался. Неожиданно Якова охватила отчаянная ярость. Собрал силы, вскочил на ноги, сделал шаг к капитану. Он не ожидал прыти, попятился. Оправился, зло сощурил глаза:

– Хочешь задушить? Давай, я помогу тебе.

Расстегнул две верхние пуговицы и ждал, когда руки Якова сомкнуться на его бычьей шее.

– Что же ты медлишь, паскуда! – прохрипел капитан. – Это уже на срок тянет. Давай же!

Яков опустил голову.

– Арры! – зарычал капитан, пнул в живот.

Отлетел, ударился о стену затылком. Закружилась голова, вытошнило. В камеру вошел крепыш, зашептал на ухо капитану. Тот изменился в лице.

– Она здесь?

– Так точно.

– Я пойду, а ты его в порядок приведи!

– Слушаюсь!

Держал в руках бутылку водки и стакан. Усадил на скамейку, обтер лицо носовым платком, плеснул водки в стакан, поднес к губам.

– Пей! За тобой дама пришла. Ждет.

Водка колючим теплом рассыпалась по организму. Придерживая, вывел из камеры по длинному коридору. Прошли через «вертушку». Нина сидела на маленьком стульчике прямо у входа. Возле нее крутился капитан. Улыбчивый и галантный. В кулаке была зажата тысячная купюра. Глянул на Краснобаева, спрятал руку за спину.

– Вот, – кивнул, – ваш кавалер в лучшем виде! Свежий, румяный!

Нина нервно прикусила губу.

Яков по-прежнему лежал на голой земле. Домирчика рядом не было. Солнечный свет упорно цеплялся за ветви деревьев, медленно сползал вниз, не желал гаснуть. Показались подвыпившие подростки.

– Гля! – крикнул один из них, – сгорело!

– Не, прикинь, это НЛО приземлялось.

– Приколись, мертвец!

– Да, ладно?

– Вон, за фундаментом!

– Снимай, скорей! Шевелится!

Яков поднялся. Мальчишки прыснули в стороны. Отряхнулся. Жуткая головная боль пульсировала, отдавала в конечности. Выгоревший каркас машины исчез. Осталась полукруглая, выжженная поверхность. Рядом натоптано. След от тяжелого грузового автомобиля. Было ли все это с ним, не было? Где та, выверенная до мелочей, настоящая реальность? Огляделся. Вокруг металлической стружки насыпано. Споро местные мужички работают. Неужели на лом сдали? Еще принимают? Жуткий страх умирания погнал Якова через чащу, исхлестал гибкими прутьями ивняка, вывалял в пахучем муравейнике и дальше, дальше на вокзал, в поезд. В ранние морозы, в последний вагон.

Ожидал внимательного проводника с обжигающим резным подстаканником. Высматривал в окнах линии электропередач. Они резали неровными кусками чащобный торт. Провожал забытые полустанки с обветренными, желтыми флагами, мерцающие семафоры, гибкие, стальные косы железнодорожных развязок и мостов. Блестко оранжевели крышами дачные новоделы. Неприютный поселок на берегу безымянной реки с согбенными фигурами жителей у рубленной лунки, проплывал оторвавшейся льдиной.

О, бескрайняя русская Азия, убранная снегами и медвежьими схронами, исхоженная казаками и каторжанами! Удастся ли преодолеть твои пространства?

Рекламная вывеска привокзальных часов показала: вовремя. Соединения подвижного состава вздрогнули, заскрежетали, успокоились. Свет громоздких аккумуляторных фонарей пролился на рельсы подсолнечным маслом. Послышался ритмичный перестук длинноруких молотков. Началась сутолока, разговоры, смех. Поклажа вновь прибывших пассажиров водворилась на третьи полки. Торговцы забегали, впихивая колбасу и пиво. Истекли минуты ночного стояния под замороженным Красноярском. Дальше на восток, где темнеет влажной выпуклостью, незваный пришелец из бескрайней, холодеющей бездны.

Глава 4. Лирическая

Хорошо бы откатиться к нулю, пока не наделал ошибок, вывалиться подвыпившим актером в оркестровую яму, забить на главную роль в следующем действии, но судьба человека прописана в горних мирах от рождения и, хочешь, не хочешь, схватит за шкирку, заставит идти. Все испытания неряшливые, крылатые серафимы делают до. После остается латать дыры в коде, дорисовывать интерфейс.