Homo Novus Extremus - Эдуард Тубакин

Надо уйти. Я не могу.

Созвонился с дочерью. Договорились встретиться в парке. До революции высились монастыри. Песчаную почву уберегли от оврагов сосной. Монахи посадили в землю чахлые, неровные саженцы. За сто лет принялись. Превратили истощенные, выжженные, непригодные почвы в тенистый, лесной массив. Зверье заселилось: белки, ежи, гады ползучие. Впрочем, стволы хвойных вытянувшись ввысь, оставались кривыми и квелыми. Сказывался мягкий климат средней полосы. По вечерам собиралась молодежь, семейные на шашлыки, влюбленные пары. Разносились голоса. За зеленой гущиной редко кого-нибудь различишь. Казалось, перекликаются неупокоенные людские души. Полудикое обиталище духов посреди новостроек, называли парком.

Соня не пришла. На телефонные звонки не отвечала. Позвонил Домирчику, назначил окончательный расчет. Заранее побывал не единожды в условленном месте, рассчитал операцию подробно.

Отключил мобильник, притаился в раскидистых кустах боярышника. Отсюда удобно наблюдать за местностью. Вскоре послышалось раздраженное ворчание автомобиля. Глинистая дорога, закладывая плавные петли, спешила под уклон. Ранней весной и осенью она превращалась в русло мутного, быстрого потока, сбрасывала вешние, дождевые воды в заболоченную речушку на другом конце парка. Почва вымывалась, выносилась на края, образуя по обочинам высокие, окаменелые бортики. Новичкам на легковушках редко без аварий удавалось выбраться из импровизированной трассы для скелетона. Опытные водители знали хитрость: в одном месте, где участок дороги делал кольцо в объезд глубокой ямы, возвращаясь в гибельный коридор, была возможность вывернуть через спортивную площадку и далее, по прямой попасть на заброшенные развалины детского санатория. Домирчик с третьей попытки одолел. Остановил вишневую Ауди на бетонном основании одного из бывших корпусов, далеко от всяческой растительности. Мотор глушить не стал, сгорая от желания раскатать меня дорогой в литых дисках резиной. Крепко хлопнул дверью. Прижал к уху телефон, услышал: абонент – не абонент… Чертыхнулся, давай, по округе рыскать. Я небольшую канистру наперевес, короткими перебежками ринулся к автомобилю. Бензин вылил на багажник, поближе к баку, обильно смочил землю в радиусе двух метров. Глянул внутрь через приоткрытое окно. На фото – моя дочь. Плесканул от души на переднее сиденье. Светло-русые зачесанные назад волосы, рассыпались по плечам. Беззаботный, чистый лоб. Большие глаза цвета крепко заваренной ромашки. Два бугорка на кончике чеканного носа. Острый подбородок. Губы Нинкины. Между сжатыми плотно, проскочила неровная линия-молния.

Куда бы ни стремился, всегда – к тебе. Какими бы неправедными тропами ни крался, возвращался с восходом солнца, на улицу мечты. Под черепичной крышей с весело дымящей трубой, притаилась тихая, семейная радость. Знаю, письма по е-мэйлу, отправленные мне, сочинялись наспех Ниной. Святое подражательство. Забота о связи поколений.

Соня забросила куклы и мягкие игрушки. Сидит в ванной, гонит к смывному отверстию красноватые, сморщенные кусочки девственной плевы. Саднит внизу. Взрослый, изведанный избранник травит про нее небыль, продает технологию насилия прыщавым, злорадным юнцам. Она клянется не выходить замуж, не иметь детей.

Бросаю в салон туго скрученную пылающую бумажку. Магнитола жует:

– …В моей игре почти нет правил,И мой герой не держит строй,И лезет на рожон…[5]

Выкинул пустую емкость в густую траву, присел на бетонную плиту в метрах двадцати от Ауди, тихо посвистывая. Взмок от волнения. Ливер внутри перетрясся. Покрутил головой, заметил слева от себя на опушке леса Домирчика. Тот внимательно наблюдал. Медленной, уверенной походкой сытого тигра двинулся в мою сторону. Меня охватило нервическое, нездоровое веселье. Сложил ладони рупором:

– Я Нинку долбил прошлой ночью!

Он споткнулся, поломал ритм собственных шагов, пытаясь сохранить равновесие, заколыхал пивным животом. Рванулся вперед. Тысячи воздушных шаров проткнули шилом одновременно. Ударная волна бросила меня навстречу Домирчику. Заистерила обворованной пенсионеркой сигнализация. Лишилась сознания. Ястребиные, обычно, жуткие меткой прицельностью глаза, встретили испугом и недоумением. Между ними напряженно-выгнутая натянутым луком переносица. Видна каждая пора, капельки пота. Изведал первобытного страха! Уселся сверху искусным гончаром-ремесленником, принялся месить редкую, фарфоровую глину. Домирчик подо мной постанывал симулирующей блядью.

– Не убивай, Яша! – прошелестел хрупким, керамическим ртом.

Я продолжал возделывать поля ярости. Через минуту, обессилел, упал, задыхаясь от невероятного садистского желания прикончить человека на месте.

Мы лежали на подушке из рыжей хвои. Домирчик рассказывал.

Утюжили дорогие гостиницы. В имперские времена, когда менты считались честными милиционэрами, не владели резиновым спецснаряжением, попасть в закрытый «Космос», населенный раскованными германцами и спесивыми англосаксами, было несложно. На дверях с аскетическим лицом раннего христианина, убранный продажными сединами, собирал скромную дань трехрублевыми рукопожатиями, швейцар Ягагр. Отпрыск космонавтов скитался по интернатам, спецшколам, пока родителей успешно раскручивали в центрифугах, прикармливали с тюбика, месяцами томили в изолированных бункерах. Они не выбрались на орбиты, проведя всю жизнь в ожидании запасными пилотами. Оставили в наследство кое-какие дневниковые записи и несбывшуюся мечту в емком имени сына. Расшифровывалось: я Гагарин. То ли хотели прослыть тщеславными выразителями начала космической эры, то ли намекали на сомнительное родство с человеком, позволившим себе, на виду у первых лиц страны, развязано прошагать от трапа самолета до правительственной трибуны в вечность.

Запомнил его пленным перед всходом на эшафот. Светлым пятном рубашка, темные в блестящую полоску брюки. Шлейфом звездного мальчика, волочащиеся за ним гачи, скрывали толстую ортопедическую колодку. Одна нога короче другой с детства. Чисто выбритый, поскрипывающий лакей по прозвищу Яга.

Проглаживать разрешалось первые два этажа. В подвальных помещениях бассейн и бильярд. Выше, где располагались номера для иностранцев, работали проститутки, кидалы, особисты. Фарцой занялся случайно. Один малый с Таганки угостил жвачкой и «Мальборо». Договорились. Толкал ушлым официантам в кабаки. Первые разы за мной присматривали, после доверились. Понадобились шмотки, свели с Лазаревым.

– Мечи все, что можешь, – инструктировал он, – кроме валюты и ювелирки. Джинсы, тряпки у девочек на хазе. В дипломате носи. Верхние полки не занимай, в лифте застрянешь. Два-три дня в неделю шведский стол, выпивка, шары. Почаще на подмену срывайся, иначе отсвечивать будешь.

Познакомился с полезной Анжеликой Бэмс. Вытертая кошка, примерно за тридцать с широкими, натруженными бедрами. Плату брала вещами. Анжелика не торговала телом, а дарила за вознаграждение. Так дарят домашних животных. В каждой комнате для зарубежных гостей имелся увесистый, подарочный путеводитель по историческим местам оплота Советов. На последних страницах, предназначенных для восторженных отзывов на английском, подробно записывала привычки и характер очередного клиента, утомленного от приятной работы, прилегшего на диван. Училась облекать в художественную, мелодраматическую манеру неприглядный документализм. Швейцар помогал править корявые бабьи слезы. У него в ту пору отдельной книгой издались дневники покойных родителей. Одни из первых разрабатывали методики нейролингвистического программирования. Выполняли военный заказ: программирование субъекта на определенные поступки и управление им на расстоянии. Разработали солидную теоретическую базу. До практических опытов не дошли. Книжку изъяли из печати. Исследования засекретили.

На зыбучем писательском увлечении даже роман возник, пока не погребло обоих. Ночью у «станка». Утром спешит с литературными заметками подмышкой, словно законопослушная служащая с папкой рабочих отчетов. Чудная была. Невыносима, порой, колкая до желчи. Размякнешь, вонзит коготок. Одновременно до стыда, наивна, непосредственна. Состав девок не обновлялся годами. Если кто-либо вырывался оттуда, пропадал навсегда.

Позднее на валютные лабазы подтянули. Добывали чеки для кидал, они их обменивали на аппаратуру: фотоаппараты, магнитофоны, первые видаки. Тогда пошло разделение на группировки. Под нижегородскими коптились. Сотрудничество основывалось на многолетних, проверенных связях и личном доверии. Мне семнадцать вдарило. В институт поступил. На втором курсе забросил. Выхлопывал за день средний месячный заработок. Никто не осуждал. Комсомольские вожаки пытались контролировать «утюгов» или пользовались негласно нашими услугами. Впоследствии, духовные пастыри молодежи первыми растопили кровавые бани по переделу прибыльных мест. Умных и порядочных из своих перестреляли, запугали, задвинули. Незадолго до отмены в УК статьи за валюту, влип. Чистил одного вредного бюргера. Просек кассету «Kraft werk». Первыми заиграли электронную музыку. Может, слышал, нет? Я от «The man-machine» балдел. Говорю: продай! Ни в какую! Уперся! Поломал отдать за фунты. Сейчас, через много лет соображаю: спланированная провокация. Разъясни, зачем Курту стерлинги? Выручил Лазарев. Взял вину на себя. Признался: покупателем был, мне только передать доверил. Участники сделки подтвердили. Свидетелей нашли. Поднажали на кого следует. Лазареву не привыкать, за плечами несколько ходок. От «Космоса» отлучили. Торговал видеокассетами, дисками. Магазин открыл. Конкуренты сожрали, сюда переехал.