Homo Novus Extremus - Эдуард Тубакин

Привел цыганку без роду-племени! После шелковых, постельных сцен бутерброды с икрой и сыром, початая бутылка красного «Резерв Де Принс». Опутала липким, намазюканным взором дом, придушенно оценила:

– Дельная мазанка!

Просчитала, представляться будущим родственникам преждевременно. Пусть Яков расскажет о ней кулуарно. Прежде должна примелькаться на заднем плане. Даже этого для них окажется весьма много. Видала сговорчивей на позднем сроке.

Мать Якова – неглупая, поверхностная дама, оставила курортные палестины, сразу скумекала: спокойные, глубокие тылы могут полыхнуть передовой. Под «острым животом» стоит подразумевать не только отравление незрелыми фруктами. И думать не надо, медицина покажет, анализы не соврут, лаборантского стажу хватит. Материнское сердце чувствительней всякого оголенного нерва.

Для ведения серьезных разговоров на тему вредной сердечной привязанности Яши, выстраивался шаткий ряд из разнокалиберных стульев, ведущих к дивану сына. По вечерам Яша имел обыкновение валяться и читывать книги. От скуки умело заводил воображаемые диспуты с известными писателями. Ему по силам опрокинуть любую философию суждениями другого автора, а этого – третьим и так по цепи в n-ой степени. Если кто-то и мог возразить, то воспитанно, тихо, ожидаемо. Число литераторов порой, возрастало в геометрической прогрессии, Яша сбивался, кто кому что сказал. Авторы, чувствуя слабину, поднимали галдеж. На помощь приходил Яндекс. Вытряхивал пыльных классиков на миллионные ссылки.

Наступление начиналось с многодневной, молчаливой осады. Первый стул – легкое рыболовецкое седалище из Вьетнама. Если в разобранном виде, то куча бамбуковых палок различной длины и обрывок, скрученной в бечеву лианы. Удобно проносить незамеченным. Второй, обшитый сиреневым ситцем, с рельефными, резными купидонами, шишковатыми утолщениями по краям каркаса, работы неизвестного краснодеревщика начала XX века. Третьим в этой спасительной переправе через пустыню соленых насмешек, был коротконогий, изогнутый гордым журавлем с мягкой арабской иноходью по зеленому атласному полю. С него велись вялые переговоры, больше похожие на перекличку заплутавших грибников. Следующий высился останкинской телебашней в духе современного минимализма для барных стоек. Редкие, робкие, короткие фразы задумчиво разминали языком, пробовали на слух, лениво ворочали с боку на бок подгорелыми оладьями. Завершала хрупкие, понтонные мостки жесткая, неудобная, кухонная табуретка, приобретенная позже остальных. Носила следы грубого практического применения. Не числилась в коллекции Данилы Ивановича, сменившего к тому времени мебельную страсть на безбедное похмелье. Обсуждение потенциальной невестки заканчивалось обычно глубоким кожаным креслом в изголовье сына. Дряблое тело женщины, расписанное варикозными созвездиями, в белоснежном байховом халате, выпирало подгулявшим тестом на широкие подлокотники.

Оказавшись рядом с Яшенькой, мать чувствовала себя еретичкой, примеряющей испанский сапог. Забыла Рида Власовна, что перед ней уже не Яша, а весь Яков Данилович Краснобаев. Глухаря на току бить легче. Увлеченный красноречием, подпускает на неприличное близко. Чуткая Рида не кремниевая Брунгильда. Ей быть вровень с сыном означало добровольную сдачу Голанских высот. Сначала институт, инженерия. В ответ Яша отмахивался, забирался с жестоким выводком альпинят повыше в горы, изредка Нинку цеплял. Происходящим на тамошних джомолунгмах, ведали скупые сводки МЧС. Риде оставалось задрать планку возможной угрозы ранней женитьбы до красного уровня и ожидать лавины или наводнения.

Глава 2. Теплый угол

Каждодневное, будничное катилось комом, между прочим. По рабочим дням в микроскоп поглядывала, исследовала посевные на желатине, опустошала продуктовые магазины. По выходным – к подругам на юбилеи. И чем дальше, тем круглее даты, тем дольше и тщательнее приходилось готовиться у трельяжа, в закуте, отрезанном от всего остального мира, пластиковой трехстворчатой перегородкой для переодевания. Уютом и живой человечностью дышал он, вклинивался теплым, неряшливым куском в стройное, математически выверенное расположение мебели и вещей вокруг, напряженную больничную чистоту комнат и парадность прихожей. Кокетливо обвисали мамины платья и небрежно вывернутая наизнанку ночная сорочка. Порой попадались несвежие бюстгальтеры и чулки, исходившие прокисшими французскими духами польского производства. Сюда тайным эротоманом проникал Яшенька. Стыдливо вдыхал запретные ароматы. Командовал армией пузырьков и тюбиков. Смешивал хну с зубным порошком. Нанизывал на капроновые нити янтарные бусины с кромешинками внутри, любуясь на доисторических, зябнущих мушек. Набеги, бывало, замечали, побивали портупеей. Оставаясь один дома, каждый раз искушался. Еще любил, манипулируя зеркалами, точно гиперболоидом Гарина, уловить яичный желток солнца, утопить его в белобрысой, спутанной макушке. Плешка! Неровная, вытянутая, по контурам. В миниатюре расплывчатый Крымский полуостров. Земля предков! Прохладный поводырь ранних воспоминаний пробирался в заброшенные архивы памяти.

Светает. На чердаке среди бутылей самодельного виноградного переброда, спрятана в массивном серебряном окладе старинная икона. Лики святых задумчивы и тревожны. Со двора слышны редкие, глухие шаги. Кто-то чужой топчется, не решается войти внутрь. Это сыплются переспелые абрикосы. Желтеют на рыхлом глиноземе медовой, волокнистой мякотью. Ближе к обеду отберут самые цельные и крепкие, остальные по углам размечут. Муравейник у веранды, где потрескалась и осыпалась штукатурка, давно ожил. Его обитатели выстроились в цепочку, спешно перетаскивают безликие коконы, похожие на рисовые зерна. Под порогом скребется мышь. У соседей занялись собаки. Дядя Паша собирается на рынок торговать мохнатым, бордовым персиком. В малиннике горячие, алые росы вспыхивают с мизинец. Возьмешь три, рот полный, и языку не протолкнуться. Захлебываешься сладким до приторности соком. Солнце на востоке лениво выбирается из яблоневых колхозных садов.

Теперь Яше открылось истинное предназначение многочисленных париков и шиньонов! Отчего мама прячет свою плешь? Он примерил один медного цвета, похожий на разоренное гнездо трясогузки, вившей из года в год в дуплах старых, перекрученных осин прямо за домом. На него глянул римский профиль испуганного мальчишки с темнеющим мочалом чужих волос на затылке. Равнодушная однобокость бритого призывника, обезличивающая любую индивидуальность, досталась ему по наследству. При встрече с Яшей у преданных маминых товарок сыпались из рук авоськи, летели наземь кастрюльки с супом, просительно вскидывали челками: будущий цезарь не проходи мимо нас! Данила Иванович обладал точенным, ровным, крепким носищем, резкой волевой линией бодбородка, вялыми, влажными губами, близко посаженными глазами. Казалось, взгляд никогда больше не сможет быть устремлен вдаль или ввысь, а недалеко, коротко, прямо перед собой. С возрастом полнота сгладила приятную рельефность, превратила Данилу Ивановича в пародию на Депардье-старшего. Семени его хватило, чтобы искривить горбинкой, разбить бороздкой сыновний носишко на две вершины, приговорив Яшу к раздвоенности и непостоянству в характере. Посмотреть в профиль – он был четкой, неискаженной, уменьшенной копией Данилы Ивановича без возрастных наслоений и приобретенных пороков, разве полоса рта тоньше, очерченней, жестче. Залысина, у отца в том же месте, круглая размером с пивную крышку. Объяснял ее происхождение увлечением классической борьбой в молодости. Приходилось качать мышцы шеи, выгибать спину мостиком с упором на голову, бросать соперников через себя. У Яши – последствия внутриутробной инфекции. Спутаны ручки, чтобы не царапался, не раздражал воспаленную кожицу. Мажет Рида затылок, лоб, шею зеленкой. В прадеда, кулака-еврея-мельника, за свое, нарочно сожженное, богатое добро, у цветущих кувшинкой прудов, где в жирный чернозем, хоть палку воткни – зеленеет, захмелевшая от крови, лихая голытьба не промазала.

Оставили молодую вдову с девятью ртами в доброй хате из крымского ракушечника и припрятанными козой на задах огорода, мешком картофеля, двумя десятками яиц, церковными побрякушками наверху у слухового оконца в соломе за четвертью домашнего винца. Двоюродная тетка из продотряда, рискуя, за день до раскулачивания предупредила. Спасаясь от голода бежали в Москву. Из детей одна Мария выжила. Выслали во Владимирскую область. Там у Марии Рида родилась. Встретилась с Данилой. Ему, авиаконструктору дали работу и квартиру, в одном из научных городков Подмосковья. На лето-сень переезжали в старый, здоровущий домище, пожалованный властью позже.

Яша у мамы допытывался. Рида Власовна притворялась глухонемой. Пожарить капульку? Яичница на языке пятилетнего. Иди, погуляй, убираться буду! Непонятное упорство добавляло таинственности, раззадоривало. После слезопролитного стояния под столом, взял изнуряющим ревом. Брошено в сердцах: