Homo Novus Extremus - Эдуард Тубакин

Подвязались два сержанта из вневедомственной охраны. Предпринимательство во внутренних органах не поощрялась. Навесили на Степана формальные атрибуты владельца, сами, как бывшие участники конфликтов под афганцев легли. Чужие бандиты не трогали. Надежная крыша для целой торговой сети. И посыпалась оголтелая манна небесная. Какого рожна втянулся в азартные игры одноруких разбойников?! Степа объяснить не мог.

Забывался в тесных, темных, прокуренных игровых залах. Поднимал ставку до трех, выпивал кружку пива, испытывал щекочущее чувство азарта. Из замкнутого, хмурого буки Степан превращался в щебечущего, бесшабашного балагура. Курил папиросу одну за другой, остервенело жал на кнопки, распушив «крылья» наскакивал на хитрый ящик, пожирающий его кровные. Я – рядом. Мне не велено отлучаться. А как он играл! Песня! Вдохновение чистой воды! Сосредоточенный взгляд, богохульства. Руки метались от одной кнопки к другой в невиданном танце. Чувствовал, душа темнела в предвкушении легкой наживы. Поначалу – неприятно. Начинал жалеть, что меня приставили к Степе. Отказаться от обязанностей не мог. Привык выполнять работу аккуратно, честно. Сам заряжался непонятной, нехорошей, сладостной энергией игры. Пробовал вникать в психологию людей с отчаянным взглядом, ожесточенно толкающихся возле ярких мониторов. Да и куда после двадцати лет отсидки деться?

Игроки народ особенный. Они не живут реальной жизнью. Грезят. Днем это всего лишь незаметные тени. Вечером попадают на крючок джокера, превращаются в падших ангелов несущих в мир дух бунтарского просвещения.

Довел Степана до ручки, потом слил компаньонам-дружкам. К тому времени ему замену нашли. Терпеливо ожидали, когда завязнет поглубже. Долги скупили, объявили: подвинься, малый! Движимое, недвижимое продали. Комнату жене Ксении в коммуналке оставили, дачку ту, злосчастную, где пьянствовали под яблонями, планы вынашивали, она заставила на себя отписать. Мне проценты упали. Степа – тряпка! Даже если бы знал, простил. Ну, да я молчок. За колючкой Сталина-Ленина на грудь подсадил. Одна надежда, во время побега не посмеют пальнуть в главарей Октябрьского Переворота. И наутек. Им похер. Хоть анфас, хоть профиль. Стреляли.

– Лазарев, Лазарев, – укоризненно выговаривали сокамерники, – пропадешь, голова шальная!

– Воскресну! – отшучивался.

Воскресал. Озлобился Степан после. Запил. Подниматься трудно. Падать легко, но в те дурные Ельцинские времена то, и другое одинаково просто удавалось. Пошел по объявлению на машиниста электропоезда. Посменно, отпуска большие, запойная работа! Я курьером подвязался. Эх, иногда думаю: мы все на Земле по объявлению! Верное, предназначенное нам, выпадает редко. Маемся! Да и где оно, наше, за чьей околицей?

Яша сошелся со Степкой из любви к литературе. Степан, пьяный или трезвый – читал. Пил, конечно, больше. Соседями оказались по площадке в подъезде. Яша, после развода, снимал отдельную квартиру, Степа – угол. Забаррикадировался книгами. Я рекламный мусор по многоэтажкам разбрасывал. Возле дверей люди, чего только не оставляют: старую технику, детские игрушки, вещи, книги. Последние приносил Степе. Он курить выходил, Краснобаев проветриться. Опыты ставил. Химия – вонючая штука. На площадке разговоры заканчивались пузырем и занюшкой. Фотография абрека у Степы на стене – революционера или жертвы террора, не помню – романтического, жидкого парня свалила в дыры.

Глава 3. Первый опыт

Голос моей дочери вибрировал по мобильнику тоньше обычного. Не смог сделать скидку на помехи. Осекся о молчаливый гранит предупреждения «недоговариваю»! С одного края зайду, с другого, а Соня, заведено-заученно, дрогнувши частит: все хорошо. У девочки одиннадцати лет, обязательно должны быть маленькие, выдуманные проблемки, она же твердит о их небытии. Интонация похоронная. Чую, случилась одна большая беда! Нагряну без предупреждения, увижу сам. Сорвался в поездку.

Этот город будет жить вечно. Послушные автоматы продолжают штамповать необходимые для существования формы и шаблоны. Заводы работают на полную мощь. Открыты магазины, парикмахерские, больницы, похоронные бюро. Все для людей, являющихся кровью и плотью гигантского механизированного спрута. Раскинул щупальца – автомагистрали на километры в стороны. Отлажено, пригнано, отточено. Любо-дорого поглядеть! Даже старушка в сером платке, стоящая на углу и торгующая сушеной воблой, не случайна здесь. Она – непременный декор урчащего муравейника. Кажется: вот-вот бабуся разлепит губы-пельмени, крикнет во всю «Ивановскую»: «Кому рыбку сушеную, хорошую! Покупаем к пиву, к пиву берем или просто так!»

Старуха застыла и молчит неживая.

Железные колеса дробно, уныло выстукивали Реквием. Разлепил веки, потянулся и понял: подъезжаем.

Прогуливался по городу. Остановился на мосту, глянул вниз. Широкая лента реки несла опадающие листья прочь. Отражались рыжие опрокинутые купола церквей. Поднял голову: вдоль берега розовела крашеными фасадами старая, тесная, центральная улица. Простоял до первых сумерек. Вокруг запылали огни – далекие и близкие. В гостиницу возвращался пешком. Решил сократить путь узкими дворами. Город я основательно подзабыл. Заблудился. Раздумывая, присел на скамейку возле колонки. Меня окружало почерневшее от времени дерево. Скрипнула калитка. Показался дед с ведром. Оно ударилось об мою ногу, глухо запело.

– Кто тут? – испуганно спросил.

– Я, – ответил просто.

– Ты кто? Чего надо?

– Шел на Птичью Гору…

– Не заметил тебя, парень. Слаб на глаза. Ты опоздал.

– Куда же мне идти?

– Даже если скажу, не дойдешь.

– Отчего же? – удивился я.

– Идти через Тришкин Двор, а там собаки спущены. Разорвут. Раньше купец жил. Большую усадьбу отстроил. Просторный двор. Давно умер, название осталось. Автостоянка сейчас.

– Иного пути нет?

Дед не ответил. Поставил ведро, нажал на ручку колонки. Зажурчала вода.

– Сейчас люди дурные пошли. Опасные. Но если я не приглашу тебя в свой дом, парень, им уподоблюсь. Воровать у меня все равно нечего. Пойдем в дом, нахолаживает. Ночью заморозки обещали.

Повторил свой вопрос, дед не ответил. Бормотал насчет погоды. Путь к ночлегу сегодня для меня закрыт, никуда не попаду. Мы прошли в дом. В прихожей пахло какой-то кислятиной, везде мелкий беспорядок. В маленькой кухоньке при свете желтой лампы подробно разглядел гостеприимного старика. Человек с большими, печальными глазами и резкими, острыми чертами лица, какие встречаются у бывших моряков или служивых, изведавших суровую жизнь. Я говорил мало, больше слушал.

– Старуха моя, еще не вернулась. Рыбой торгует. Так и живем: я рыбачу, она продает.

– Не та ли бабуся, которую во сне видел? – хотел спросить, но промолчал.

Вопрос – глупее не придумаешь! Да мало ли пенсионерок торгуют тем или иным?

– Ты, парень, вижу, приезжий. Я тоже сюда приехал после войны. На заводах работал, потом в торговлю ушел. Все мечтал деньжонок скопить, зажить по-хорошему. С виду наш город неказистый, чем больше узнаешь его, тем больше привязываешься. Название татарское. Означает болото. Хе – хе, меня засосало. Ничего, Бог даст, обживешься, обселишься.

Спать положили в небольшой пристройке на раскладушке, накрыли сверху ватным одеялом. Очнулся от громких разговоров. Кроме голоса деда, слышал тонкий, скрипучий. Наверное, пришла бабка. Они с дедом долго о чем-то ругались, спорили. Сгорал от любопытства поглядеть на старуху да не решился. Прикемарил.

Проснулся рано. В доме – тишина. Вышел в утренний, желтоватый туман. В городе – дымина. Небо отливало маслянистым, стальным блеском. На улицах пустынно. Суббота.

Мы в «доме свиданий». Сдают квартиры парам с почасовой оплатой. Сидим на кухне. Стылый чай налит. Проползет в окне беременной гусеницей трамвай, испуганно задрожат кружки. Постоянно оттягиваешь жесткий воротничок на деловом костюме. Трепетную зеленоватую жилку натерло. Ты хрупкая, что китайская ваза. Морщин не прибавилось. Выражение лица стало строже, собранней. Я сижу безвольно, выпукло, занимаю место по центру. Остальное – искусные декорации из моего прошлого.

Расползлись по стеклу мутные, натруженные пятна. Выткали ресницы моей дочери. Дождевые капли пустились наперегонки. Соединились в чудную, тонкую переносицу. Прорвало небо. Не желаешь отставать от общего ритма, скороговоркой барабанишь: жив, здоров, скучает по тебе, ребенок. Слова кажутся казенными. Пахнут свежими «Известиями» с уличного лотка. Хочется закончить одним разом. Встать, запустить чем-нибудь тяжелым.

Прошедшая ночь выпала наружу накладной грудью. Нам обоим неловко. Спасительную темноту разорвали на разноцветные тряпки, выдули атмосферным фронтом. Чужие люди копошились в ее глубоком чреве. Склеились. Разлепились.