Вечные времена - Васил Попов

видел, — кротко возразил Босьо. — Он видел небо и океан, разных рыб и китов и сколько еще всего, но не решился, бедный, обо всем этом рассказать, так и помер от непонимания.

— Я знаю, отчего он помер, — язвительно произнес Лесник. — Не хвали его чересчур! Он помер от пива. По двадцать четыре кружки пива выпивал за день, и пузо у него стало таким, будто он беременный близнецами. Он умер оттого, что слишком много пил и ел, — вот сердце-то и не выдержало. Всему селу известно, отчего он помер.

— Возводят на него напраслину, — грустно сказал Босьо. — Пиво он пил, не отрицаю, но не от пива умер. Он умер совсем от другого.

— От чего же?

— От мыслей. Ты, Лесник, не понимаешь, как это можно умереть от мыслей, а я понимаю. Я столько передумал за свою жизнь, что больше не могу эти мысли при себе держать.

— Оно и видно, — засмеялся Лесник. — От стольких мыслей ты скоро совсем свихнешься.

— Не свихнусь! Я сказал — начну рассказывать, у тебя волосы встанут дыбом. Столько всего я думал и передумал, — он потупил взор, — но вот не могу рассказать.

— Почему не можешь? — Лесник поглядел на него исподлобья: он не знал, как быть. — Раз что-то тебя грызет, расскажи, чтобы полегчало. Если ты умрешь от мыслей, пусть я буду знать, от чего именно ты умер.

— Не буду я сейчас умирать, — отозвался Босьо. — Хочу еще немного пожить. Теперь птичка от меня не улетит. Пятьдесят лет я ждал ее и сейчас ни за что на свете не упущу!

— И о чем же ты столько думал все эти годы? О ней, что ли?

— И о ней тоже, только не знал, что думаю о ней. Я размышлял, Лесник, о том, для чего мы родились на этот свет, почему трудимся, не покладая рук, и почему, когда умрем, от нас ничего не останется.

— Ну и что же ты надумал?

— Ничего. А вот прилетела птичка и про все это пропела.

— Прекрасно, — нервно передернул плечами Лесник.

— Скажи тогда мне.

— Не могу, — вздохнул Босьо, — хотел сказать, а получается совсем другое. Вот оно тут — на языке вертится, хочу тебе объяснить, а выходит совсем не то.

— Не то, потому как ничего нет, — резюмировал Лесник. — Тебе бы надо обратиться к врачу-невропатологу.

— Незачем мне обращаться к врачам, — возразил, не обижаясь, Босьо. — Я в порядке, Лесник, но вот не могу сказать тебе все это — хоть убей, не могу!

Лесник шумно вздохнул:

— Ох, Босьо, слушаю я тебя и удивляюсь: ребенок передо мной или взрослый человек? Для того ли ты молчал столько лет, чтобы сейчас бог знает чего нагородить?

— Для того. И буду говорить до тех пор, пока нс смогу объяснить всего. Не может быть, что нет таких слов. Ведь для всего есть слова, верно, Лесник?

— Верно. Есть и словари. Там все слова собраны и распределены по буквам. Откроешь определенную страницу и найдешь нужное тебе слово.

— Но этих слов, небось, нет в словарях, — с сомнением промолвил Босьо. — Ежели б они были, я бы сейчас их не искал.

— А может, и есть. Те, кто составляет словари, слушают, что люди говорят, и все записывают.

— Так и я слушал, что люди говорят, — заметил Босьо. — Всю жизнь только и делал, что слушал. Все слова запомнил, но тех, которые мне нужны, никогда не слышал.

— Раз ты их не слышал, — сказал Лесник, — значит, их нет!

— Не может, чтоб их не было, раз они нужны! Всю землю переверну, но найду!

Лесник засмеялся:

— Слушай, Босьо, спроси-ка ты птичку! Может, она тебе подскажет.

— Не смейся! Не смейся!.. Ведь она же мне спела эту песню. Птичка слов мне не скажет, она только сообщила мне то, что я никогда ни от кого не слышал. Ты, Лесник, смеешься, потому что не понимаешь, о чем речь, но я снова скажу и буду повторять до тех пор, пока ты поймешь — ты и все остальные. Я хочу, люди, вам это сказать! Всю жизнь я вас слушал и понимал, поймите же и вы меня сейчас!

— Поймем! — Лесник ободряюще похлопал его по плечу. — Для того мы здесь и поставлены — выслушивать каждого и понимать. Раз тебя что-то гложет, скажи, чтоб отлегло от сердца, для того мы и люди. Ежели это горе, тебе полегчает.

— Нет, не горе, — произнес задумчиво Босьо. — И не радость. Это что-то такое большое — больше горя и радости, больше забот, больше всего. Что-то, что каждому должно быть известно. Я так долго его ждал, а сейчас не могу выразить словами. Но понимаю, мне все ясно, я так отчетливо вижу его, вот как тебя.

— Так скажи тогда!

— И скажу! — решительно произнес Босьо, вставая. — Это так просто, мне нужно только одно словечко! Но я его не знаю, никогда не слышал, но услышу. Ежели не услышу, сам придумаю! Пусть я многого не умею, но одно-то слово могу придумать?

— Можешь! — успокоил его Лесник и тоже встал. К нему подбежали куры, глядя на него красными, словно от недосыпания, недоверчивыми глазами. — Ступай, Босьо, слушать птичку, а я пойду покопаюсь в огороде. Поговори и с другими, может, они надоумят тебя насчет слова.

— Поговорю, — грустно пообещал Босьо. — Я торопился к тебе, чтобы сказать то слово, я знал его, но сейчас вижу, что это было другое слово. То слово было для меня, а не для тебя. Я должен найти такое слово, которое будет для всех.

— Найдешь! — произнес Лесник и направился в огород, сопровождаемый курами с недоверчивыми глазами. «С каких пор я ищу это слово и не могу найти, — подумал он, — где уж тебе!»

ИСТИНА

Лесник вернулся домой, когда уже стемнело. За фруктовыми деревьями тихо, как послушная жена, ждал его дом. В нижней комнате горел свет. Он прошел по выложенной плитками дорожке ко входу — уставший, заросший щетиной, с привкусом горечи во рту. Ноги горели и гудели. Сев на порог, снял тяжелые ботинки с подковками, покрытые пылью. Потом взял таз, налил в него ведро воды из колодца и погрузил в нее ноги. От холодной воды они словно еще больше отяжелели, вся усталость скопилась в них, но немного погодя стала проходить, растворяться, сменяясь ощущением блаженства. Он закрыл глаза, и тут же перед ним возникла картина недавнего заседания, он услышал голоса выступавших, скрип карандаша в руке ведущего протокол, кашель Жоро и пыхтенье вечно недовольного председателя, любившего задавать вопросы,