Вечные времена - Васил Попов

в вышине. Летишь — человеческая пылинка в бесконечности — обгоняешь скорость звука, слившись с ним и со Вселенной, и все же движешься благодаря собственным силам наперекор законам природы, ее ограничениям… Есть нечто великое, дедушка, в том, что человек преодолевает все препятствия и осмеливается проникнуть в самые сокровенные тайны природы, жизни, вечного движения… Ты говоришь, что видишь небо, — добавил внук — лицо его озарилось вдохновением, — но оно бесконечно, и никто ничего не может увидеть, не погрузившись в него…

— Для меня не бесконечно, — возразил старик. — Я свое небо знаю — и начало его, и конец — как свои пять пальцев. — Подняв руку, он растопырил пальцы. — Вот так его знаю.

Внук молчал. Он жалел доброго старика. Ничто не могло изменить этих людей: так они жили, такими и умрут — недалекими, невежественными, отсталыми. «Каждый — дитя своего времени, — думал внук, — что хочешь ему объясняй, открывай, он на своем стоит. Дедушка упрям, как мальчишка, но вообще-то славный старик!» И, вздохнув от жалости и любви к деду, внук уже вслух сказал:

— Давай не будем ругаться! Ты знай свое небо, а я — мое. Ты уже приземлился, а я еще полетаю…

— Ну и летай, — рассеянно отозвался дед Стефан. — Никто тебе не запрещает. И ко мне всегда добро пожаловать. Я горжусь тобой, внучек, всем в селе рассказываю, какой ты орел, только вот не могу тебя понять. Может, я в этом виноват.

— Ты, дедушка, не виноват, просто ты так привык.

— Привык, это верно. На бахче до сих пор стоит старый журавль, ты, наверное, уже забыл его.

— Нет, не забыл.

— Это хорошо. Так вот, держится еще этот журавль, очень прочным оказался. Столько бурь пронеслось, деревьев с корнями повырывало, столько половодьев было, река все берега размыла и изменила — а журавль стоит, как стоял. — Дед Стефан оживился, глаза его заблестели. — У него тоже свое небо, он на него указывает. Я хожу к нему в гости, мы с ним разговариваем и друг друга понимаем, хоть он и молчит и вместо него должен отвечать я сам. Журавль со всем соглашается. Прихожу я, ложусь в траву с ним рядом и смотрю на бахчу, открываю ее под кукурузным полем. Гляжу, гляжу, пока глаза не заболят, потом встаю, а журавль тут, на месте, хотя нет уже ни веревки, ни ведра, да и зачем они ему, когда нету уже у меня бахчи, нечего мне поливать. И бричку я продал совету, будет служить катафалком, чтоб отправлять стариков в последний путь. — Дед Стефан умолк, поглядел на руки и добавил: — Слушай, внучек, есть у меня один родительский завет, я его и буквами напишу, чтоб все вы знали, а то большому роду положил я начало, а сейчас здесь один-одинешенек.

— Скажи его, дедушка! — Голос внука дрогнул.

— Сейчас скажу. Ты старший из внуков и самый сильный, раз поднялся в небо, чтоб покорить его. Когда я умру, ежели приедете меня хоронить, заройте меня возле моста, рядом с журавлем у колодца — мы с ним крепко дружили.

— Хорошо, дедушка, — печально промолвил внук. — Но рано еще говорить об этом. Никому не известно, когда это произойдет.

— Верно, никому не известно. Но я хочу заранее знать, где буду лежать. Ты скажи это и братьям, и отцу своему Христо, и двоюродным братьям — всему нашему роду, а я напишу и буквами-учителя Димова попрошу, чтоб красиво написал, — мол, дедушка хотел, чтоб похоронили мы его рядом с журавлем, чтоб лежал он там, а журавль на небо ему показывал. Скажи им, чтоб оставили журавль, он никому не мешает, а я и Леснику скажу, и он согласится, раз это не будет мешать ни государству, ни кооперативному строю. Не забудешь, внучек?

— Не забуду, дедушка, — сказал внук и смущенно добавил: — Но, дедушка, место там не очень удобное, когда-нибудь река дойдет до него, знаешь, как она подмывает берег.

— Знаю. Я эту реку наизусть знаю, но скажу тебе вот что. У твоего дедушки Стефана была на этом месте земля, а его земля сильная. Боролся я с этой рекой, целых две сотки она у меня отняла, но больше я ей ни пяди не отдам! Как построили плотину, целых десять лет река ни метра земли не унесла. Ты, внучек, насчет этого не беспокойся, земля не дастся реке… Скажи, чтоб там меня похоронили, а об остальном есть кому позаботиться…

Внук не спросил, кого он имеет в виду. Поднял свою стопку, и оба выпили. На миг земля и небо словно слились в одно целое, помирились, а когда кто-то мирится, наступает молчание.

ГЕНЕРАЛ

В тени ореха спали женщины. Их сторожила серая кожаная сумка. Над ними кружились большие мухи, муравьи переползали через них, как через горы, но женщины спали, свернувшись, как младенец в утробе матери, и раскрыв рот. Рядом с каждой в колышущейся светотени лежали на земле снятые галоши. По ним тоже ползали муравьи в неутомимых поисках съестного или чего-нибудь еще, что могло пригодиться. У женщин были широкие желтые ступни с загрубевшей кожей от ходьбы по тропинкам и дорогам, от бесконечного движения по грядкам и бороздам, а на лицах — много морщин, особенно возле глаз, где самая нежная кожа.

За длинной полосой кустарника, протянувшейся через поле, прошла их жизнь. Каждая пядь земли была ими обработана — вспахана, засеяна, прополота. Эта земля знала их — старых, приземистых, загрубевших женщин — с самого их рождения, когда были они веселыми и шаловливыми детьми.

Теперь это была бригада, работавшая на поле, прилегавшем к полосе зеленого кустарника.

Сейчас женщины летели куда-то во сне — вверх и вниз, вверх и вниз в бескрайнем мягком и теплом пространстве, убаюкиваемые усталостью, а высокий раскидистый орех махал им ветвями, словно крыльями. Во сне они вздыхали, расслаблялись или еще больше съеживались: одни испытывали неземную жару, другие — потусторонний холод. Солнце пробивалось сквозь горькие листья ореха, даже в тени он пахнул горечью и дурманом.

Кому было здесь смотреть на них, как они спят в тени, как согревшаяся плоть оттаивает, пускает жилистые корешки в землю, покрытую листвой и опавшими гнилыми орехами, как стук сердец передается земле, а земля передает эту дрожь каждому листочку, каждой травинке! Лишь муравьи ощущали этот трепет и растерянно сновали по спящим женщинам, как по горам, не находя того, что искали.

Сидя на камне на бугорке, Генерал смотрел на спящих. Они напоминали ему бойцов