Вечные времена - Васил Попов

деда Димитра; для нее и женская утроба и открытая могила были почти одно и то же, потому что она и встречала и провожала всех. Кратким был земной путь людей, потому она почти не отличала их друг от друга, хотя знала до мельчайших подробностей все зигзаги каждого человеческого пути.

Сейчас было полнолуние, луна освещала бледным светом притихшее село. Все спали. Женщины беспокойно метались во сне возле глубоко спящих мужчин. Маленьким девочкам снились кошмары, и они плакали, но это было раньше, когда в селе еще были маленькие девочки. Теперь кошмары снились старухам, потому что они тоже были маленькими девочками и всегда такими и останутся.

Бабка Неделя слезла с сундука, выпросталась из одежды, оставив ее лежать на балконе, и совершенно голая, с распущенными седыми волосами выскользнула во двор. Ее сухое сморщенное тело, ставшее вдруг совсем белым и бесплотным, двинулось по белой траве. Мало-помалу движение его ускорилось: шаги стали быстрыми, руки поднялись вверх и замахали в воздухе.

Бабка Неделя, глядя на луну, принялась танцевать странный танец, кружась по двору и время от времени низко кланяясь. Лицо ее после этих поклонов озарялось радостной улыбкой. Она слышала рождавшиеся в ней звуки — они мягко пробегали по ее телу, и она протягивала к ним руки, пытаясь поймать их и удержать, но они ускользали, возвращались снова и кружились вокруг нее, словно белые змеи. Она начала смеяться, сначала тихонько, потом громче, пока наконец не разразилась резким, пронзительным хохотом, понесшимся над спящим селом.

— Я что тебе говорил? — прошептал Дачо. — Ты думал, что я вру. Посмотри теперь и сам убедись!

— Она спятила, — тихо промолвил Лесник, моргая.

Они стояли босиком возле ворот бабки Недели и смотрели на нее в щель между досками, скрытые в течи, отбрасываемой воротами.

— В нее все равно что дьявол вселился! — прошептал Дачо, глядя в щель. — Тьфу, такой срамоты я еще никогда не видел! Скажи, Лесник, ты член партии и разбираешься в этих вещах, — как надо все это понимать?

— Откуда я знаю, — вздохнул Лесник. — Взбесилась бабка, будто овца, на которую напала вертячка! Мне еще не приходилось видеть голой старухи. Ты только посмотри, что она вытворяет!..

Бабка Неделя отбивала луне и селу глубокие поклоны. Затем принялась обирать что-то с себя и разбрасывать вокруг, то есть делать такие движения, будто обирает и разбрасывает. Мужчины замерли, прильнув к щели. Кончив разбрасывать, бабка Неделя медленно направилась к дому со сосредоточенным лицом, на котором вдруг отразилась такая мука, что у мужчин захолонуло сердце. Она поднялась на балкон, оделась и снова уселась на сундуке, поджав под себя ноги. До мужчин донеслись горькие рыдания.

Тихо проскользнув вдоль забора, они свернули к висячему мосту и остановились в тени, не осмеливаясь посмотреть друг другу в глаза. Лесник сел на дощатый настил моста и начал болтать ногами в воздухе. Дачо тоже сел рядом и стал болтать ногами. Мост закачался. Оба вспомнили, как мальчишками сиживали здесь по вечерам, болтая ногами и разговаривая, мечтая о большом мире, который ждал их впереди. Вспомнив это, они поглядели друг другу в глаза и увидели, что от тех мальчишек ничего не осталось. Каждый увидел совсем другое лицо, совсем другой взгляд. Лесник закурил, бросил спичку в овраг под ними. Когда он наклонился, пистолет глухо стукнул о доски.

— Меня словно в тину окунули, — произнес он. — Неловко перед самим собой.

— И мне неловко, — отозвался Дачо. — Каково мне, мы ведь с ней соседи. Не смею поглядеть в ту сторону — ни на двор, ни на балкон.

— Зачем тогда меня позвал? — вскипел Лесник. — Я так хорошо спал!

— Да ведь ты мне не верил! — сказал Дачо. — Вот теперь и дай объяснение этим фактам!

— Она прямо как старый козел, Дачо! — промолвил Лесник. — Тьфу ты, в какой-то момент мне хотелось вытащить пистолет. Эх, браток, еще долго старое будет нас держать. Надо принять какие-то меры.

— Какие именно, осмелюсь спросить?

— Откуда я знаю… Возьму и вызову «Скорую помощь» из города, пусть ее увезут на обследование. И без того, когда я приезжаю в город, все глядят на меня, как на зачумленного! Секретарь хмурит брови: «Опять у вас что-то стряслось! Надоело мне все время заниматься вашим селом!» А мне что, не надоело? Пусть-ка он сам приедет сюда и всех попробует привести в норму!

— Мы сами приведем себя в норму, — произнес веско Дачо. — Чего там особенно приводить?

— А ты не распускай язык! — обрезал его Лесник.

— Я не распускаю. Вы давайте приводите в порядок бабку, а то — неровен час — и другие женщины подхватят от нее эту заразу. Ты только представь себе, Лесник, вдруг и наши жены выскочат во двор и начнут плясать голышом!

— Ежели моя так выскочит, я ее застрелю! — отрубил Лесник.

Но тут же умолк, вспомнив, что жена его прикована болезнью к постели. Его охватил стыд, он бросил окурок в овраг. Дачо болтал ногами, раскачивая весь мост. Он зевнул. Ему стало приятно, что он качается на собственном мосту.

— Этот мост я сам построил, — произнес он гордо. — Старый половодьем унесло, а этот, ты ведь знаешь, я сам сделал. Настоящий висячий мост!

— Знаю, ну и что из этого?

— Что? Построй-ка ты такой мост, чтобы люди по нему ходили, а тогда уж похваляйся своим пистолетом! Ты думаешь, если у тебя пистолет, так им можно во всем мире навести порядок? Ежели это так, застрели бабку Неделю, и все уладится! Да, но она живая душа, ее не приструнишь каким-то там пистолетишкой!

— Я предупредил: не распускай язык! Мелешь вздор — такие все у вас в роду! — огрызнулся на Дачо Лесник.

— Слышь, Лесник, — заявил задетый за живое Дачо, — ты наш род не трогай! К тому же ты тоже один из его отпрысков. Не забывай — мы с тобой троюродные братья по материнской линии.

Лесник не отозвался. Вытянув ноги из-под перил, он встал. И Дачо выпрямился во весь рост на своем мосту, гордо и счастливо засмеялся. Сейчас ему показалось смешным, что он мог бояться бабки Недели. Да пусть она хоть нагишом пляшет, хоть сидит неподвижно на сундуке — не его это дело! Лесник сказал:

— Знаешь, Дачо, ты обо всем этом особенно не рассказывай, завтра подумаем, что можно сделать.

— Не буду, браток, — произнес улыбающийся Дачо.

— Будь спокоен, у меня свои заботы, ничего другое меня не интересует.

Пробормотав нечто невнятное, Лесник повернулся и ушел, а Дачо возвратился, улыбаясь, домой и лег спать. Перед глазами у него