Вечные времена - Васил Попов

Бабка Неделя сидела на сундуке. Она услышала шаги Лесника, но не обратила на них внимания. Его она тоже принимала — там, давно. И он был такой же мертвец, как все остальные, хотя и шел сейчас в темноте босиком. Тут Лесник чихнул и прошел дальше, думая хмуро о ее дальнейшей судьбе.

А у нее не было судьбы. У нее были белая полная луна, темное спящее село и зеленые глаза. Сидя на своем сундуке, она сейчас провожала звуки. Они улетали, чтобы когда-нибудь вернуться снова, вывести ее на белую траву и закружить в танце ее сморщенное чужое тело, уставшую человеческую плоть. Бабка Неделя провожала звуки, с которыми только что смеялась и плакала. Завтра она пойдет на кладбище, где ее ждут иные звуки. Так и шла она по своему земному пути среди одних и других звуков, между кладбищем и селом, между живыми мертвецами и мертвецами мертвыми — высохшая, утомленная и бессмертная с веселыми зелеными глазами.

ПТИЧКА

Лесник услышал звук открываемой калитки. Вошел Босьо — сперва одно плечо, потом другое — и если бы Лесник не знал его вот уже пятьдесят лет, он сказал бы, что это какой-то другой человек. Прежний Босьо никогда не шагал так широко, не улыбался, он никогда бы не пришел к Леснику, не сел рядом и не сказал:

— Я услышал ее!

— Кого? — ошарашенно спросил Лесник.

— Ее!

— Кого ее?

— Птичку! — выдохнул Босьо. — Я очень давно ее не слышал.

Лесник растерянно заглянул в его радостные глаза. В солнечном свете, казалось, даже русый пушок на румяных щеках Босьо излучает радость. «Ну, раз Босьо заговорил, — подумал Лесник, — значит, есть еще на свете чудеса!» Он не слышал, чтоб Босьо говорил с тех пор, как его знал. Один из его братьев притворялся немым еще во время первой мировой войны, чтобы его не взяли в армию, но Босьо вообще не надо было притворяться: он всегда был нем. А сейчас он сидел на доске возле пыльной метлы и вздыхал.

— А я тебя никогда не слышал, — сказал Лесник. — Насколько я помню, уже лет пятьдесят, как я не слышал, чтоб ты говорил.

— Да, полсотни лет наберется, — согласился Босьо.

— Но этим утром я ее услышал и захотел поделиться с тобой.

— Какая же это птичка?

— Моя! — убежденно ответил Босьо и снова улыбнулся.

— Ты, случаем, не свихнулся?

— Вовсе нет! Это моя птичка, я узнал ее по голосу. Мне было семь лет, когда я ее услышал в первый раз. Тогда как раз с гор подул южный ветер, и снег перед нашим домом растаял. И она прилетела и свила себе гнездо на тополе.

— Что же это за птичка? — пробормотал Лесник. — Насколько мне известно, птицы живут всего несколько лет.

— Не знаю, может, и так, но только это та самая птичка. Другие, может, не живут долго, но эта и сейчас жива. Хочешь, я тебе ее покажу, чтобы и ты услышал ее голос?

Лесник замахал руками:

— Только этого мне не хватало — слушать птичек! Я, друг, сижу тут и голову ломаю, как решить здешние проблемы, а ты зовешь птичку слушать! Агроном сбежал — мне мылят шею, кукуруза сгнила — опять мне по мозгам! Солома загорелась — мне отвечать! А вы только и смотрите, как бы увильнуть от ответственности — ни наше государство, ни наш строй вас не интересуют. Вот возьму да уеду куда глаза глядят! Да только куда мне ехать, ежели я отсюда не могу двинуться! — Лесник тяжело вздохнул: сейчас ему были противны и он сам, и село, и весь мир. Он вспомнил о больной жене Марии, лежащей неподвижно в нижней комнате, устремив гаснущий взор на потолок; о замужней дочери, живущей в городе, которая уже давно не навещала их, и добавил:

— Вам нужен не такой мягкий человек, как я, а держиморда, перед которым вы будете ломать шапку за десять шагов! Партийный секретарь, тьфу! Мне бы чабаном стать да в горы податься, на государственные луга! Лежи себе по целым дням, покрикивай на овец и радуйся чистому воздуху и жизни! Бьешься тут, чтобы открыть им глаза, мир по-новому объяснить, а они — слушают птичек!.. Слушай, Босьо, ты хорошо делал, что молчал столько лет! Замолчи-ка снова и не болтай ерунды…

— Не замолчу! — твердо заявил Босьо. — Когда нужно было молчать, я молчал. А теперь хочу наверстать! Могу рассказать тебе такое, что у тебя волосы встанут дыбом!

— Что же это за «такое»?

— Да так, разное, мои думы — только ты их не поймешь! — Прищурив глаза, Босьо прибавил: — Я сам еще не понял, так где уж тебе понять! У тебя, Лесник, душа высохла, как раздавленная на дороге лягушка. Встряхнись, наконец, ты же государственный человек и партиец, за всех нас в ответе — пошли, я покажу тебе птичку, посмотришь, где она свила гнездо.

Лесник слушал, но ему казалось, что все это сон. Босьо продолжал:

— Когда я ее услышал, душа моя открылась ей навстречу! Она запела, и я понял, что это моя птичка. Она мне пела с высоты.

— С какой высоты? — растерянно спросил Лесник.

— С вершины тополя. Мы с батей старый тополь спилили — он внутри загнил, и на его место новый посадили. Обнесли молодой тополек загородкой, чтобы коза не ела, а потом загородку убрали. Вырос тополь — настоящий великан, в самое небо уперся. И сейчас с него поет для меня птичка. Теперь я могу говорить, сколько хочу, никто не может мне запретить!

— Ну, раз хочешь говорить, говори! — устало произнес Лесник. — Кто тебе будет запрещать? Только не выступай против власти и кооперативного строя.

— Не буду, — обещал Босьо, — мне вовсе и не хочется говорить против власти и кооперативного строя. Мне хочется говорить о другом — о листьях и муравьях, о загородке вокруг тополя, которую мы сколотили с батей, и о бате, от которого остались нам только шапка да палка — только это нам прислали. Он, Лесник, видел больше всех нас и понял больше, но никому не мог этого рассказать — его все равно бы не поняли.

— Да что он такого видел! — с досадой сказал Лесник. — Будь он хоть кем-то, а то — судовой повар! Котлы с супом да очищенную картошку — вот что он видел!

— Ты не знаешь, что он