Единорог - Лилия Баимбетова

Александр Новоселов, 39 лет, бизнесмен.

Нет, я их не знакомил, мне и в голову не пришло. Лера мне очень нравилась, она веселая девчонка, но очень наивная. Сводить ее с Валерой — ну, знаете. Они сами как-то познакомились. Я смотрю, Валерка от нее не отходит, я аж испугался. Потом присмот-релся, вроде все культурно, ну, думаю, ладно. Нет, он не пьяный был, мы, в общем, ду-нули мы с ним, когда он пришел. Так что он под кайфом был, не сильно, но был. А иначе он к Лере бы не полез, на трезвую голову. Валера вообще к девушкам особо не лезет, привычки у него такой нет, а тут прямо так и липнет, плясать даже ее потащил. Это он-то — плясать! Я уж к Лерке потом подошел, спросил, может, Валерке сказать, чтобы отвалил, а она — отказалась. Вот, ей-богу, не ожидал, но я вижу, он ней, похоже, приглянулся. Я сначала не сообразил, потом только дошло. Валерка-то на вид совсем пацан, ей, видно, сначала и в голову не пришло, что ему под сорок. Вообще-то Лерка у нас такая недотрога, и танцевать она никогда не танцует. А тут — глазам своим не верю.

Вообще, так бывает иногда. Так иногда вот встретятся двое и сразу сойдутся, хотя со стороны кажется, что они совершенно друг другу не подходят.

Валерка меня потом вывел на лестничную площадку и говорит: "У тебя есть что-нибудь с ней? С этой девчонкой есть что-нибудь?".

Я: «Нет».

А он мне: "Если врешь, я тебя прибью, слышишь?".

Я ему и сказал, что у Лерки вообще еще никого не было, я же живу здесь, все вижу. Она ни с кем никогда не гуляла. К ней даже подружки почти не приходили. Хо-дила только одна высокая девушка, брюнетка, Ира ее зовут или Инна. Пару раз прихо-дила еще одна, светленькая, невысокая. Я Валерке говорю, ты поосторожней с ней, она ребенок еще совсем. А потом смотрю, он Лерку провожать пошел, ну, думаю, ведь за-хочет с ней остаться и напугает девчонку. Но он вернулся почти сразу.

Вы бы видели его. Я спрашиваю, как прошло, а он только улыбается. Господи, я его двадцать лет знаю, я не разу не видел, чтобы он так улыбался. Он же просто влю-бился в нее, так по-детски, как мальчишка влюбился.

Ну, ладно, она ему понравилась, это я понять могу, девчонка она очень даже ни-чего. Но он-то — ей! Лерка таких людей как огня боится, а то я не знаю! Она же вся в книжках, она жизни-то настоящей не видела никогда. Но чем-то он ее зацепил, и как! Что вы, я отговаривать никого из них не отговаривал, ни его, ни ее. У них все так не-ожиданно сложилось, я даже не ожидал. Какое там отговаривать. Я молиться был го-тов, чтобы у них все сложилось. Из них странная была пара, но Валерка же любил ее, да и она. Черт, да самые крепкие отношения получаются, когда люди так непохожи.

Воскресенье.

Из дневника Валерии Щукиной. Воскресенье, 2 декабря.

Утро морозное, зимнее, странное. Деревья все покрыты инеем, каждая веточка, стоят тихонько, не шевелясь, словно сделанные из сахара украшения на торт. Небо яс-ное, молочное, голубоватое с отливом в серину, и на востоке еще видны легкие разводы розового цвета. И меж сахарных деревьев встает небольшой сияющий оранжевый шар.

Дым из дальней трубы поднимается прямо вверх и вбок, снизу дым синий, ввер-ху розовый с синим отсветом. Чем ярче солнце, тем темнее синеют деревья, уже не са-харные, а словно тени на белом полотне. Дым все шире, он расплывается облаком, ро-зово-синим. Пролетают стайкой мелкие птицы, разлетаются в разные стороны и снова собираются вместе. Деревья такие — не тонкие, но четкие и чуть мохнатые. Солнце все выше и заливает все оранжевым сиянием.

Мороз. Воздух замерз. Стремительно пролетает в розово-голубом небе малень-кая птица. На балкон сел голубь, напушенный, необычайной коричнево-белой окраски. Вот тушка так тушка. Он сидел, пушась все больше и больше, а потом мимо пролетел другой голубь, сизый, и этот, коричневый, встрепенулся и полетел за тем. На деревьях сидят вороны, серые с черным, спокойные как будды. Сидят себе и сидят, не шелох-нуться, и глаза у них острые и блестящие, как кинжалы из гематита.

Мороз. Мороз, черт бы его подрал.

Проснулась я сегодня поздно. Я долго лежала, повернувшись на бок, и смотрела на светлую комнату и на иней, затянувший низ окна. Сладкое это было пробуждение, тихое, долго-ленивое.

Валера, — думала я. Валера. Вот о чем я думала, долго-долго, бесконечно — про-сто лежала и думала. Была уже половина десятого, до трех не так уж и долго. А потом я вдруг забеспокоилась. Куда он меня поведет? А если ему приспичит прихвастнуть своими деньгами, и он потащит меня в дорогой ресторан? Мне ведь даже надеть нече-го. Разве что в маминых вещах что-нибудь поискать. Господи, и косметики у меня со-всем нет, помада и та кончилась, а купить — для меня дело долго-трудное. Собралась на свидание, называется.

Как странно, как безумно странно. Будто это первое в моей жизни свидание — на первом я и вполовину так не волновалась.

После завтрака я решила сходить в магазин. Во-первых, было уже далеко не ра-нее утро, а во-вторых, у меня хлеб кончился, и молоко было на исходе, и много еще всяких глупостей надо было купить, вроде гречки, муки и сахара.

В шубе я похожа на мишку и двигаюсь соответственно. К тому же я столько на-купила, что тащилась еле-еле. Да и скользко сегодня просто до ужаса. Я шла меж двух домов, и вдруг из-за угла вылетел пустой грузовик. Поравнявшись со мной, он резко вильнул в мою сторону. Я шарахнулась. Один из моих пакетов упал. Грузовик проехал очень близко, почти задел мое лицо. Ноги у меня дрожали. Мука и сахар рассыпались по обледеневшему снегу.

Я побежала домой со всех ног, благо, уже недалеко было. Я и не подумала о том, что должна была умереть, я просто испугалась — мгновенным испугом. Так бывает, ко-гда уронишь чашку, и она разлетится на тысячу осколков. До меня только в подъезде дошло, что это не случайность, что меня хотели убить — убить!

Я ворвалась в квартиру, охваченная уже не испугом, а безумной злостью. Мне вдруг пришло в голову, что от папы хотели чего-то конкретного, что-то хранилось у него, вещь или документ. Масонская какая-то дрянь, и она все еще в квартире, я увере-на.

Господи, не собираюсь же я умирать из-за чертовых масонских игрищ, пусть даже масоны и правят миром! Нет уж. Пусть забирают все, что хотят, в конце концов, их бредовые идеи не имеют для меня никакого значения.

В общем, я вернулась домой и стала искать. В папином кабинете я почти не бы-ваю, так, убираюсь, да и то раз в месяц. Я никогда не любила бывать здесь. Я думаю порой, будь у меня пьющий отец-слесарь и замученная мать-уборщица, я в детстве бы-ла бы гораздо счастливее. Я любила, конечно, своих родителей, но отстраненной любо-вью. Я всегда была далеко от них, слишком далеко — словно на другом конце вселен-ной.