Единорог - Лилия Баимбетова

— Лер…

— Что?

— Поговори со мной немного, раз уж ты не спишь.

— О чем?

— Все равно. Расскажи что-нибудь. Или стихотворение прочитай.

"Ладно же!" — подумала я и рассказала ему «Окно-розу».

— Круто, — сказал он, — А еще?

И я зачем-то, по какой-то неведомой причине рассказала ему «Единорога». Си-дела с закрытыми глазами и медленно проговаривала вслух эти строки, которые вечно звучат в моем сердце — и это не пустые слова! Порой я думаю: что же видел Рильке, ко-гда писал эти слова, как он мог увидеть ИХ — моих родителей, моих бедных, мертвых родителей, которых сгубила сеть чудес?

Святой поднялся, обронив куски

Молитв, разбившихся о созерцанье:

К нему шел вырвавшийся из преданья

Белесый зверь с глазами, как у лани

Украденной, и полными тоски.

В непринужденном равновесье ног

Мерцала белизна слоновой кости

И белый блеск, скользя по шерсти тек,

А на зверином лбу, как на помосте,

Сиял, как башня в лунном свете, рог

И с каждым шагом выпрямлялся в росте.

Пасть с серовато-розовым пушком

Слегка подсвечивалась белизной

Зубов, обозначавшихся все резче,

И ноздри жадно впитывали зной.

Но взгляда не задерживали вещи:

Он образы метал кругом,

Замкнув весь цикл преданий голубой

С трепетом я ждала, что Валера скажет на это, но он молчал. А потом неведо-мый, хриплый, странно ломкий старческий голос сказал:

— Святой поднялся, обронив куски молитв, разбившихся о созерцанье. А твой отец, Валерия Станиславовна, был далеко не святой. И не куски молитв он обронил, ее увидев. Как он любил, твою мать, как он ее любил. Но не сумел уберечь, и сам не сумел уберечься. Правда, от союза этого родилась ты. И ты, наверное, не понимаешь, что этот зверь "вырвавшийся из преданья", вырвался оттуда, чтобы погубить твоего отца. Прав-да, иначе не было бы тебя. Но ведь тебя и так скоро не будет.

Я выслушала его, почти не дыша. Голос замолк, и я услышала Валеру, повто-рявшего:

— Алло! Лера! Ты меня слышишь?

— Да, — сказала я.

— Наверное, у мобильника батарейки садятся.

— Господи, так ты еще не дома, что ли?

— А в любой женщине сидит мамаша, да? Через десять минут буду дома, мамоч-ка, и буду спать.

— Ты за эти десять минут не засни. Ты за рулем?

— Да, за рулем. Не засну, не беспокойся, мне бы дома хоть заснуть. А ты давай ложись. Да завтра, ладно?

— Спокойной ночи, — сказала я.

— Спокойной ночи.

Он отключил телефон. А я подняла голову и увидела, как в окне, в черном мо-розном небе сияет яркая и ясная звезда. Потом сбоку набежало темное, не видное на черном небе облачко и закрыло звезду. Но облачко не стояло на месте, оно скоро уползло, и звезда моя воссияла вновь.

Как сказал этот старческий голос? Меня скоро не будет? Пусть. Мне, и правда, кажется, что это не так уж и страшно. Я, в сущности, никогда за себя не боялась. Мой страх всегда был сродни тому страху, который испытываешь перед экзаменом — или ночью в пустой квартире. Это страх беспредметный и беспричинный, это страх не за свою жизнь или благополучие, а просто страх. И кстати, я готова поспорить, что Ва-лерка таких страхов не знает. Он из тех, кто может бояться смерти — и только, из тех, кто видел смерть слишком близко.

А я отчего-то не боюсь. Мои родители умерли всего год назад, но смерть про-должает оставаться для меня абстрактным понятием. А кто же боится абстрактных по-нятий? Не я, во всяком случае.

У меня всегда было очень странное ощущение — ощущение собственного бес-смертия. Я даже падать не боялась в детстве. Мне кажется, вот скажут мне, прыгни сейчас с балкона, я пойду и прыгну. Из пустой бравады. Я боюсь неведомого, но смер-ти, боли, страданий я не боюсь. Глупо. Скажи я это вслух, люди решат, все это лишь потому, что я не знала страданий. Может быть, конечно, все так и есть. Не знаю. Не знаю.

Уже половина второго. Уже завтра. И скоро я увижу Валеру.

Но есть кое-что, чего я боюсь. Зачем Саша сказал, что за близких Валера отдаст жизнь? Эти слова крутятся и крутятся у меня в голове. Вся беда в том, что он уже — в моем сердце. И мне страшно за него. Не за себя, за него, хотя это за меня нужно боятся: невинная двадцатилетняя девочка и почти сорокалетний мужчина, прошедший войну, тюрьму и кучу еще всякий гадостей. А мне чуть-чуть, но все же за него страшно. В глу-бине души я чувствую, что кончу не лучше, чем мои родители, и не дай бог в тот мо-мент рядом со мной оказаться Валерке. Он же привык решать такие (опасные) ситуа-ции. Он привык, это написано у него на лбу — аршинными буквами. Но с этой ситуаци-ей не справился даже мой отец.

Ну, зачем Саша это сказал? Я же не засну теперь.

Инна Михайлова, 19 лет, студентка 3-го курса географического факультета:

Сколько я ее помню, парней у Лерки не было. Она не интересовалась парнями. В некоторых отношениях Лерка так и осталась маленькой девочкой. Например, когда мы учились в классе десятом, ей как бы в шутку подарили Барби. И она загорелась. У нее этих Барби было три или четыре, и она шила для них бальные платья, очень красивые, кстати сказать. Это у нее целый год продолжалось, по-моему.

Я не хочу сказать, что Лера была инфантильна. Но она словно не доиграла в дет-стве, не дошалила. В ней навсегда сохранилось что-то детское.

Парни Лерку не интересовали. Ей нравились киноактеры, певцы, но на тех, кто каждый день проходил мимо нее, она внимания не обращала. Сама-то она парням нра-вилась. Лера не была красавицей, но она все равно привлекала внимание, таким уж она была человеком — ярким, театральным. Она словно постоянно работала на публику.

Вы знаете, про этого Валеру я ведь ничего не знаю. Самое странное, что Лерка про него ничего не рассказывала, даже словом не обмолвилась. Я только видела его один раз мельком, и все.

Вы действительно думаете, это он ее убил? Я не знаю, честное слово, я ничего про него не знаю. Но знаете, Лера ведь была такой наивной, она могла связаться с лю-бым подонком, просто не понимая, что он подонок. Казалось, она создана была для то-го, чтобы стать жертвой какого-нибудь кретина — и это при ее-то уме, при ее интеллек-те.

Но вообще, это очень странно. Лерка была такая болтушка, рассказывала бук-вально все. Я видела его один раз, он приходил ее встречать в университет. Видели бы вы ее лицо, когда она увидела его. Лицо у нее тогда сделалось грустно интимное, очень странное. Это не просто был приятель, я сразу поняла, нет, она любила его. А он ведь далеко не красавец, особенно по сравнению с ней, светлый такой мальчишка, ничего особенного.

Не знаю. Если он действительно был связан с криминальными структурами, то он мог убить ее, конечно. Не знаю, правда, зачем это было ему нужно. Мне плакать хо-чется, как я подумаю о ней.