Магнетрон - Георгий Бабат

Френсис льстил грубо, явно. И все же Константину Ивановичу было приятно слушать эти слова, в искренность которых было бы смешно поверить.

«Было время, — думал Студенецкий, — когда я льстил. Теперь льстят мне. Льстят, значит, считают сильным».

Он мог с оттенком пренебрежения слушать о Муромцеве и Палуеве, занимающих такое высокое положение в технических кругах Соединенных Штатов. Сам он как инженер был не ниже этих белоэмигрантов, этих людей, покинувших свою родину. Сам он занимал теперь положение значительно более высокое, чем они, и работал, в стране, которая в недалеком будущем, несомненно, сможет соперничать по своей технической мощи с Соединенными Штатами. Следовательно, в свое время он сделал правильный выбор.

— Я поклонник вашего таланта, мистер Студенецки, — продолжал Френсис, — я всегда весь к вашим услугам.

Константин Иванович наклонил голову:

— О-о-о, о-о-о, покорно благодарю! Примите мои уверения.

— Я ваш джинн, раб этой лампы, — продолжал Френсис, щелкнув Аладдина по носу. — Вам стоит потереть лампу и приказать. Я немедленно отвечу: «Слушаю и повинуюсь. Чего ты хочешь? Требуй — получишь. Я все могу».

— Увы, — возразил Студенецкий, — обещания даются по соображению, а исполняются по обстоятельствам.

— Не спорю. На скачках каждый бежит за себя, а не двое за одного.

— Как говорит Киплинг в своей поэме «Томлинсон», — подхватил Студенецкий, — но этот же автор в другом произведении рассказывает о Муголлане, которого бог наказал, заставив читать проповеди быкам.

Константину Ивановичу приятно было лишний раз убедиться в том, что теперь он не просто инженер-электрик Студенецкий, нет. Теперь он «тот самый Студенецкий», Студенецкий, который создал передовое, современное электротехническое предприятие — Ленинградский электровакуумный завод. Когда в США с ним беседовали о возможностях его переезда в Западное полушарие, он отвечал, усмехаясь себе в бороду:

— Никаких перемен — вот самая лучшая перемена для людей моего возраста.

«В самом деле, — думал он и сейчас, — к чему что-либо теперь менять?»

— Ах, мистер Студенецки, мистер Студенецки!.. Ви есть настоящий патриот свой стран, — произнес Френсис по-русски. — А что касается проповеди быкам, — перешел он снова на родной язык и засмеялся, — тут успех зависит не столько от самого проповедника, но прежде всего от настроения его слушателей. Мы рассуждаем в молодости иначе, чем под старость, голодные не так, как сытые, иначе днем, чем ночью, рассерженные иначе, чем умиротворенные… Мы изменяемся каждую минуту в зависимости от тысяч обстоятельств, благодаря которым мы вечно оказываемся в состоянии неустойчивости и непостояяства…

— Это верно лишь для людей, которые не дали себе труда или не смогли выработать свое мировоззрение, — возразил Студенецкий.

— Все мы люди, только люди, — пожал плечами Френсис. — Неизменны лишь бесплотные духи — ведьмы, лешие, кикиморы, а также заключенный в бутылку джинн. Поднимите бутылку со дна моря, откупорьте ее, и джинн, выскочив на волю, будет так же верно служить своему господину, как он служил тысячу лет назад. Безумие, риск, скажете вы. Но, знаете, иногда мы позже сожалеем о том, что прежде бросили…

Константин Иванович имел веские основания гордиться рядом своих решений, определивших его судьбу. Разговоры куда более значительные, соблазнительные вели с ним лица, впоследствии разоблаченные как члены подпольной антисоветской организации «Промпартия». И хотя Константину Ивановичу нравилась идея государства, во главе которого должны были бы стоять инженеры, хотя ему льстило, что люди, по масштабу значительно более крупные, чем он сам, говорили с ним, как с возможным кандидатом на пост министра в правительстве инженеров, Константин Иванович все же тогда не пошел с «Промпартией», решил довольствоваться своим положением технического директора завода.

— Чувство реального, — сказал Студенецкий, — вот что всегда удерживает меня от того, чтобы думать о джиннах всерьез. Джинны теперь не в моде у нас в стране, мистер Френсис. В СССР процветает материалистическое течение мысли, а плыть следует по течению.

Лесть собеседника и собственные размышления привели Константина Ивановича в очень бодрое состояние.

— Да и вообще учтите, мистер Френсис: обладание джинном может иметь последствия не всегда благие для обладателя. Повторяю: учтите это Я расскажу вам для примера одну поучительную историю, совершенно в вашем духе… гм, гм… бам, бам… Итак, — откашлявшись, продолжал Студенецкий, — жил-был один бедняк. «Хочу корову!» — крикнул он, едва джинн успел выскочить из бутылки. Бедняк получил корову. Но у соседа появилось сразу две. Бедняк потребовал лошадь и получил ее. Но сосед получил две. И чего бы ни захотел бедняк, вернее — бывший бедняк, соседу доставалось это же самое в удвоенном количестве. «Почему это так?» — спросил бывший бедняк своего джинна. — «Потому, господин мой, что я служу также и твоему соседу, а ему на роду написано получать всего против тебя вдвойне». — «О, джинн, — сказал тогда наш герой, — сделай так, чтобы у меня лопнул один глаз!»

Тут Константин Иванович, по обыкновению, немного помолчал, чтобы дать возможность собеседнику полностью оценить новеллу о джинне.

— Увы, мистер Френсис, — выдержав паузу, вздохнул Студенецкий, — это так. Вы сами изволили заметить, что все мы люди, только люди. И я, как и многие, созданные господом богом из глины, завистлив, мстителен, зол. Мне опасно иметь джинна.

Константин Иванович затормозил. Машина остановилась напротив гостиницы «Астория». Френсис простился, спрыгнул на тротуар, прихлопнул дверцу машины и направился к подъезду. Студенецкий поехал дальше. Он вел машину, напевая свою любимую песенку:

Вверх, вверх, вверх,Стремиться надо вверх!

Он проехал по той улице, где стоял его дом, но не остановил здесь своей машины. По пятницам он возвращался домой поздно.

Константин Иванович покровительствовал одной очень приятной внешне и утонченно воспитанной юной даме, которая имела пристрастие к литературе и под руководством Муравейского вырабатывала свое мировоззрение, о чем, впрочем, Константин Иванович не был осведомлен. Дама знала многих современных поэтов и прекрасно декламировала. Техническому директору электровакуумного предприятия особенно нравились в ее исполнении стихи поэта Василия Каменского:

Расхлобыстывая в журдубтуПо зубарам сыпь дурбинушшем…

Один вечер в неделю Константин Иванович позволял себе отдохнуть от завода, от домашних забот, отвлечься от прозы и насладиться поэзией. За поэзией было забронировано время от 20 часов 00 минут по пятницам.

В субботу утром, за завтраком, он с добродушной покорностью слушал жалобы Натальи Владимировны:

— У меня опять начинается мигрень… Ваш носовой платок пахнет ужасно… Невыносимые духи, вульгарный запах…

— Невыносимо вульгарный запах, вульгарный запах… — напевал Константин Иванович, обдумывая по дороге на завод свой вчерашний разговор с Френсисом. — Да, все это скверно пахнет.

Френсис иногда обедал у технического директора, посещал концерты по его абонементу. Вполне возможно, ему приходилось выслушивать сетования Натальи Владимировны.

Студенецкий так живо представил себе голос и выражение лица, с которыми его жена могла бы жаловаться Френсису, что опомнился только, когда услышал резкие свистки и увидел бежавшего наперерез его машине регулировщика движения.

«Нет, — решил Константин Иванович, опустив в карман штрафную квитанцию, — с этим надо покончить…»

Незримые нити

На совещании по магнетрону в кабинете Жукова главный технолог завода Фогель предложил Мочалову: «Берите Веснина к себе в институт!»

Веснин не придал значения этой реплике. Мало ли что говорят в пылу спора. Важен был результат совещания — магнетронные работы получили официальное признание.

Иначе отнесся к восклицанию главного технолога Дымов. Он считал, что этим оскорблен весь коллектив заводской лаборатории. Дымова тревожила мысль, что Веснин после восклицания Фогеля, возможно, и в самом деле захочет покинуть завод.

Несколько дней спустя после совещания Дымов подошел к Веснину.

— Мочалов интересовался вами, Владимир Сергеевич, — начал Дымов, — мы с ним вчера говорили о вашей работе. Мне кажется, что в заводских условиях есть некоторые преимущества…

— Если бы я не работал на заводе, я вообще ничего бы не мог сделать! — горячо подхватил Веснин,

— Я рад, что мы в этом сходимся. — Дымов взял одну из негодных ламп с полки бессмертия, повертел ее в руках и снова положил в гнездо. — А все-таки вам следовало бы побывать в ГЭРИ. Надо посмотреть, как там работают, над чем думают… Если вы не возражаете, я позвоню Мочалову.