Магнетрон - Георгий Бабат

Кузовков стал приводить примеры того, как лаборатория помогает производству. Жуков прервал его и попросил придерживаться темы совещания.

— Мы… э… должны заниматься также работами дальнего прицела, — продолжал Кузовков. — Мы обязаны брать прицел по линии генерального развития техники. Наши цели исследований… э… Цель теории не только объяснять, но и предсказывать… э… цели, которые кажутся далекими от целей производства. Эти цели…

Зацепившись за это злополучное слово «прицел» и его производные, он уже не мог от них оторваться.

Воспользовавшись паузой, Студенецкий вставил замечание:

— Хватит прицеливаться, товарищи теоретики! Пора когда-нибудь открыть огонь, начать стрелять.

Смущенно приглаживая хохолок на затылке, Кузовков сел на свое место.

Начальник отдела генераторных ламп инженер Цветовский все так же внимательно читал книгу об авариях в рудодобывающей промышленности. Когда Кузовков замолчал, Цветовский вдруг захлопнул книгу и попросил слова. Реплику Студенецкого о необходимости когда-нибудь начать стрелять он принял на свой счет. И Цветовский посвятил свое выступление самооправданию:

— Естественно, что генераторные приборы должны разрабатываться в нашей бригаде. И то, что магнетроном занялись в бригаде Муравейского, — это досадная случайность. То есть, вернее сказать, это не случайность, а иллюстрация того, как нерационально получается, когда отделы отвлекаются от своих прямых обязанностей и дублируют работу других отделов. В последнее время мы не занимались магнетроном, но много раньше, еще до прихода товарища Веснина на завод, мы думали над этой проблемой.

Академик Мочалов улыбнулся, услыхав это патетическое «мы думали».

— У нас строились еще до Веснина многоразрезные магнетроны — и шести-, и восьмиразрезные, — продолжал Цветовский. — И я не вижу никакой принципиальной разницы между этими приборами и многорезонаторным магнетроном Веснина…

— Виктор Савельевич, — перебил Цветовского Дымов, — ну как вы можете многорезонаторный магнетрон смешивать с многоразрезным! Разрезав анод на много частей, вы еще ничего хорошего не получили. И не получите, если будете, как это делали до сих пор, собирать все отрезки анода к одному общему резонатору. А вот когда Веснин поместил в каждый разрез анода отдельный резонатор, то получилось нечто иное — многорезонаторный анод выдерживает огромные нагрузки, дает большую колебательную мощность… Посмотрите на этот прибор! Это так прекрасно, что можно заплакать…

Впрочем, было ясно, что Дымов плакать не собирался, а намерен был кого-то другого довести до слез. Грохот выроненной Цветовским книги об авариях прервал страстную речь Дымова.

Слушая прения по своему докладу, Веснин сделал весьма интересное наблюдение относительно глухоты профессора Вонского. Почтенный эксперт Бюро новизны демонстративно отключал микрофон, если хотел показать, что данный вопрос его не интересует, что он с оратором несогласен. И, наоборот, он нацеливался своим аппаратом прямо в рот говорящему, если тот лил воду на его мельницу. Нестор Игнатьевич вовсе не был так глух, как о том рассказывал Веснину Кузовков.

Кузовков был первый, кого Жуков попросил держаться в своей речи ближе к теме сегодняшнего совещания, но, увы, не единственный. Многие из выступающих, легко оттолкнувшись от магнетрона, сворачивали на узкую дорожку интересов своего отдела, цеха, говорили лично о себе. Некоторые в своих выступлениях занялись общими проблемами критики и самокритики.

Начальник отдела технического контроля Акопян заявил, что ему кажется, будто он попал на какое-то шаманское празднество. Все бросаются какими-то волшебными словами, думая, что чем больше непонятных терминов, тем убедительнее речь.

— Они, — говорил Акопян, — всякую вещь пытаются окружить туманом… то есть, виноват, по их выражению это не туман, а дисперсная среда. А вот практического совета от них не добиться. Спрашиваю: почему лампы текут? Почему воздух в них? Аркадий Васильевич отвечает: адгезия плохая. Профессор Болтов опровергает: нет, тут в когезии дело… Эта терминология — заговор против нас, простых смертных…

Как это ни странно, но даже сам Веснин постепенно отвлекся от мыслей о своем докладе.

«Во цвете лет свободы верный воин…» — вспоминал он, в то время как Константин Иванович журил Цветовского за то, что тот говорил магнетрон Веснина, прибор Веснина.

— Несправедливо лишать тех, кто действительно были в этом деле пионерами, того, что принадлежит им по праву приоритета. «Прибора Веснина» пока еще не существует.

Попутно Студенецкий успел успокоить Фогеля:

— И речи нет пока о том, чтобы такой прибор вводить в производство.

Далее Константин Иванович счел своим долгом, «прямым долгом человека, следящего за прогрессом техники», как он сказал, перечислить зарубежных исследователей, которые в свое время занимались магнетроном, а затем оставили это направление.

Пока Студенецкий пространно повествовал о работах Хэлла, Окабе, Кильгора, Маркони, директор завода Жуков несколько раз нетерпеливо взглядывал на часы. Едва Студенецкий кончил, как Жуков обратился к академику Мочалову:

— Хотелось бы, Александр Васильевич, знать ваше мнение.

Нежданный союзник

Мочалов полностью согласился с речью Студенецкого в той ее части, где утверждалось, что идея магнетронного генератора не нова:

— За примерами можно было бы не ходить так далеко. Наши советские исследователи — харьковские физики Слуцкин и Штейнберг еще в 1926 году, впервые в мире, описали новый вариант магнетронного способа генерирования колебаний. Уже в 1929 году они получили при помощи магнетрона волны длиной 7,3 сантиметра. Прошло с того времени пять лет, но пока не так-то уж много было проведено успешных экспериментов в этой области. Это доказывает, как сложна и мало исследована данная область электротехники. Константин Иванович говорил о том, что обилие новых дел и начинаний заставляет быть осторожным в выборе. «Для того чтобы дать предпочтение одному, приходится ущемлять другого», — говорил он. — Это бесспорно, если речь идет о какой-то кустарной артели или распределении какого-то количества квадратных метров жилья для частных нужд. Но абсолютно неправильно, когда мы так говорим о делах, имеющих общегосударственное значение. Работы, как говорил Константин Иванович, конечно, развертываются не в пустоте. Они развертываются в чрезвычайно сложной международной обстановке. Нам нужно не то или другое, а и то и другое. Константин Иванович рассказал нам изящную новеллу о выборе невесты. Но почему он считает себя единственным женихом?

— Мы без споров уступаем вам невесту, — сказал с места Фогель. — Берите Веснина к себе в институт.

— Область сантиметровых воли, — говорил Мочалов, — имеет такое будущее, такие еще не полностью доступные нашему привычному пониманию перспективы, и значение работ в этой области так велико, что всякое мало-мальски разумное предложение мы должны приветствовать. В этой области надо всемерно расширять фронт работ. Веснину следует дать возможность продолжать работу. Его следует поддержать.

— А Ррронина вы поддеррржали? — прорычал Рокотов

— Перечислю конкретные технические задачи, — продолжал Мочалов, — которые, по моему мнению, должны быть решены в связи с магнетроном. Прежде всего вопросы эмиссии…

Студенецкий, который в продолжение всего выступления Мочалова вертелся и подскакивал на своем кресле, при этих словах вскочил с места и, задрав бороду, бросился к доске. Вдруг, остановившись, он нагнул голову, точно собираясь кого-то боднуть, потом отскочил от доски и закричал:

— Эмиссия! Да вся электровакуумная техника в этой проблеме эмиссии и заключается! Мы все, электровакуумщики, только тем и занимаемся, что добиваемся обильного испускания электронов в одних случаях и по возможности уменьшаем эту эмиссию в других случаях. При чем тут именно магнетрон?

Константин Иванович снова круто повернулся, побежал на свое место и сел, бормоча:

— Бам, бам, бам… гм, гм…

— В заключение, — сказал Мочалов, — несколько слов о Веснине. Я прошу директора завода извинить меня. Скажу откровенно: получив приглашение на это совещание, я решил, что не пойду. В первый раз я увидел инженера Веснина летом этого года, и то, что он мне тогда показывал, было крайне наивно… Меня уговорил Михаил Осипович Артюхов. Из уважения к нему я решил приехать. Я никак не ожидал, что увижу здесь нечто подобное. — Мочалов взял в руку оплавленный анод магнетрона и продолжал: — Это блестящее инженерное решение. Но не это больше всего удивило меня, хотя я должен подчеркнуть, — Мочалов посмотрел на начальника лаборатории генераторных ламп инженера Цветовского: — между выражениями «я думал» и «я сделал» огромная разница. И то, что до Веснина высказывались подобные идеи, не умаляет его заслуг. Но больше всего поражают и радуют меня не достижения Веснина как таковые, а то, что им пройден огромный путь в течение столь короткого срока. Выражаясь техническим языком, меня поражает не столько величина функции, но производная функция, крутизна ее подъема. Меня радует это устремление вверх и вперед. Если бы я был директором завода, я подумал бы об организации в составе общезаводских лабораторий специальной лаборатории по магнетронным генераторам… В заключение позволю себе нарушить запрет Константина Ивановича, — улыбнулся Мочалов: — я хочу упомянуть здесь о великих возможностях, которые откроются перед радиотехникой, когда появятся мощные генераторы сантиметровых волн. Не только для сигнализации, обнаружения, связи важны сантиметровые волны, — говорил Мочалов. — Я предвижу ряд важных промышленных применений, которые в наши дни звучат еще фантастически. Почему антенны должны излучать только в воздух? Сантиметровые волны найдут применение для промышленного нагрева. Да, быть может, тот самый мощный электромагнитный луч, о котором так пренебрежительно было сказано в начале нашего совещания, будет служить самым обыденным, самым прозаическим, практическим делам.