Магнетрон - Георгий Бабат

Веснин все еще молчал.

— Э, была не била! — вдруг тряхнул он головой. — Дело нужное, я в это дело верю, ну, а уж раз назвался груздем, полезай в кузов! Нет, Миша, не тратьте зря энергии. Хоть и соблазнительно в последнюю минуту ретироваться, но я этого не сделаю.

— В таком случае, разрешите дать вам на прощанье несколько практических советов. Прежде всего: не ведите себя слишком агрессивно. Лучше дайте возможность позлиться вволю вашим оппонентам. Гнев подобен любви — он ослепляет.

— Вот с этим я согласен, — улыбнулся Веснин.

— Кроме того, — продолжал Михаил Григорьевич, — очень важно не утомлять слушателей. Один людоед-язычник потребовал от миссионера, чтобы тот изъяснил ему суть своей религии, стоя на одной ноге. Изъясняйтесь кратко и туманно. Дайте участникам совещания отвести душу на вопросах.

Когда Веснин вошел в кабинет Жукова, где должно было состояться совещание, там сидела только стенографистка.

В простенке, под знаменитыми шестериковскими часами, была укреплена рыжая линолеумная доска, которую принесли сюда из профтехнического кабинета.

Веснин достал из своего портфеля толстую общую тетрадь — дневник лабораторных опытов, много раз переписанные листки — тезисы доклада и, наконец, оплавленный анод погибшего магнетрона. Все это он разложил на покрытом красным сукном столе, поставленном перед доской.

Один за другим входили приглашенные на доклад инженеры завода. Алла Кирилловна ввела и усадила в кресло большого, тучного, лысого старика с острой французской бородкой.

Старик отдышался, высморкался, откашлялся. Затем он вынул из кармана нечто обмотанное цветными проводами и положил этот предмет перед собой на стол. Это был слуховой аппарат. Расправив провода, соединявшие между собой батарейку, телефон и микрофон, старик отправил батарейку в карман пиджака, телефон заправил в ухо, а микрофон тщательно протер платком и выдвинул на середину стола. Сложив огромные пухлые руки с квадратными ногтями на своем большом животе, старик откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Кто это? — шепотом спросил Веснин начальника теоретического отдела лаборатории Кузовкова, который подошел к нему поздороваться.

— Можете говорить… ээ… полным голосом… ээ… кричать, — ответил Кузовков. — Это Нестор Игнатьевич Вонский. Он уже давно оглох на сто процентов, но не хочет в этом сознаться и всюду таскает за собой слуховой аппарат.

— Вонский! — шепотом повторил Веснин. — Старший эксперт Бюро новизны Комитета по изобретательству. По нашей заявке он вынес резолюцию: Предложение не является новым и не имеет практического значения.

— Ээ… нне стоит придавать этому… ээ… так-кое значение, — начал Кузовков. Его хохолок, розовые шечки, голубые глазки — все сияло добродушием и приязнью еще большей, чем обычно. — Возможно… ээ… что вся эта резолюция существует только во сне. Вонский, г-гово-рят… э-э… верит снам. Он сам рассказывал как-то: «Мне снится, что я на ученом совете в Политехническом институте; просыпаюсь, и, оказывается, я действительно на ученом совете!» Право, можно поверить в сны…

Дверь отворилась, и в кабинет вошли начальник заводских лабораторий Аркадий Васильевич Дымов и академик Мочалов. Мочалов еще издали улыбнулся Веснину и, приветствуя его, поднял руку.

Когда они сели, Кузовков тоже хотел было занять свое место, но, взглянув на Веснина, передумал. Он решил дать ему еще несколько советов, которые считал очень ценными и даже решающими для успеха выступления любого оратора по любому вопросу:

— Гглавное, ээто не бегать перед доской и не стоять спиной к слушателям. И еще не ккладите тряпку, которой стирают мел с доски, в карман, а носовым платком не вытирайте доску.

К Веснину подошел заведующий химическим отделом лаборатории профессор Болтов и крепко пожал руку.

— Спокойствие прежде всего, молодой человек, — сказал он. — Помню, в октябре 1908 года на искусственно замороженном льду в стеклянном здании «Принсесс-Холл» в Лондоне я выступал как конькобежец-фигурист, защищая честь России. Перед стартом семикратный чемпион мира швед Сальков сказал чемпиону Германии Бургеру: «Я выведу его из себя». Это относилось ко мне. И действительно, во время исполнения мною обязательной фигуры — восьмерки на одной ноге назад — вдруг раздается выкрик Салькова: «Разве это фигура? Она совсем кривая». Я не обратил на это никакого внимания. Тогда семикратный чемпион мира начал выкрикивать по моему адресу ругательства и даже угрозы. «Спокойствие прежде всего», — сказал я себе и стал выполнять серию специальных фигур. И я в конце этого соревнования был провозглашен лучшим фигуристом мира, а Сальков занял лишь пятое место.

Веснин слыхал, что заведующий химической лабораторией и теперь еще иногда катается на детском катке в Каменноостровском парке культуры и отдыха. Веснину трудно было представить себе, что мешковатый, обрюзгший Петр Андреевич Болтов был когда-то одним из лучших фигуристов мира.

За три минуты до назначенного срока в кабинет вошел Студенецкий. Едва кивнув Веснину, он любезно пожал руку Вонскому, приоткрывшему на миг глаза, поздоровался с Мочаловым и сел у стола Жукова. Жуков вошел следом за Студенецким и жестом указал ему на председательское место, а сам сел рядом с Мочаловым.

— Кого мы ждем? — спросил директор.

— Доктора Рокотова, — ответил Дымов.

Кузовков отвел Веснина к окну и со своими бесконечными «э-э» рассказал, что студенты одной из групп инженерно-физического факультета, в которой раньше читал Рокотов, а теперь Кузовков вел курс «Расчет электронных ламп», ввели новую единицу измерения времени. Рокотов обычно опаздывал на лекции, и староста группы предложил назвать единицу опоздания «один Рокотов», или, сокращенно, «один Рок». К концу курса были введены дополнительные, более мелкие единицы: «миллирок» и «микророк».

— Сегодня… э-э… доктор превзошел самого себя. Он опаздывает на целый килорок, — сказал Веснину Кузовков.

Но тут дверь с шумом распахнулась, и в кабинет ворвался широколобый, с выбритой до синевы головой, черноглазый, смуглый Рокотов.

— Прррошу прррощения! — сказал он на бегу и опустился на первый попавшийся стул.

Кузовков ушел от доски и сел рядом с Дымовым.

Студенецкий встал, погладил бороду и произнес:

— По поручению директора завода Николая Александровича Жукова мне предстоит вести сегодняшнее совещание, созванное для обсуждения магнетронного генератора — прибора, работа над которым некоторое время проводилась в лаборатории нашего завода в бригаде промышленной электроники.

Он замолчал, погладил опять свою холеную бороду и взглянул на Веснина. Тот рванулся к доске, но, прежде чем он успел произнести хотя бы слово, Константин Иванович, чарующе улыбнувшись, сказал тихим, кротким голосом:

— Я полагаю, что все участники совещания знакомы с тезисами доклада товарища Веснина. Мне хотелось бы предупредить Владимира Сергеевича, чтобы он не использовал свое время на чтение здесь популярной лекции о перспективах техники сантиметровых волн, о возможности видеть сквозь туман, в темноте, через дымовую завесу и сквозь тучи. Не стоит говорить в данной аудитории и о том, что, сконцентрировав эти еще не полученные нами волны, можно было бы создать так называемый разящий луч, способный воспламенить самолет в воздухе и корабль среди морских просторов, пробить любую броню и поразить скрывающегося за ней осла…

В этот момент дверь тихонько заскрипела, и в кабинет на цыпочках проник заместитель Студенецкого — главный технолог завода Август Августович Фогель. Он сел на стул у стены и весь устремился вперед, ловя каждое слово Студенецкого, который продолжал свое поучение:

— О так называемых лучах смерти имеется прекрасная статья профессора Беневоленского, где дается исчерпывающее разоблачение подобных проектов, включая нашумевшие опыты Риндель Мэтьюза… Собравшиеся здесь хотели бы сосредоточить свое внимание на конкретном вопросе: на проблеме генерирования сантиметровых волн при помощи магнетронов и, я бы даже сказал, на еще более узкой теме — а именно, что было реально в этой области достигнуто в лаборатории завода.

Он сел и, расправив бороду, опять посмотрел на Веснина.

Есть игра, по условиям которой нельзя говорить «черное» и «белое», «да» и «нет». Проговорившийся подвергается штрафу. И почему-то именно во время этой игры непременно так и просятся на язык ставшие запретными слова.

То же самое произошло с Весниным. Он вовсе не предполагал говорить о лучах, могущих разить врагов. Но теперь, после предостережения Студенецкого, ему стало казаться, что именно так и следовало бы начать доклад. Он говорил много хуже, чем мог. Стоило ему забыть о запретах Студенецкого, как он тут же ловил себя на том, что делает как раз то, о чем предостерегал его Кузовков: стоит спиной к слушателям, ходит взад и вперед перед доской, как маятник, крошит мел…