Юлий Цезарь - Гульельмо Ферреро

Никогда за всю свою жизнь Цезарь не был в таких благоприятных условиях. Ему следовало бы воспользоваться этим всеобщим и временным энтузиазмом, возвратиться в Италию, попытаться приспособить республиканские учреждения к торговому обществу, примирить империализм и свободу, латинские традиции и новые потребности, привнесенные восточной цивилизацией. Но если Цезарь был гениальным человеком, то он все же не был полубогом: он не мог различить все то, что так ясно для нас в перспективе двадцати веков. В этот решительный момент он легко мог заблуждаться под влиянием преходящих случайностей и непосредственных потребностей положения. Он нуждался в деньгах; Египет был богатой страной, и Птолемей не уплатил ему всей суммы, условленной за оказанную Габинием помощь. Он задумал идти в Александрию — предъявить в качестве консула свое право решить спор брата с сестрой и истолковать завещание Птолемея таким образом, чтобы сразу до возвращения в Рим заставить оплатить долг отца и собственные услуги.[745] Правда, у него было только несколько тысяч солдат, но после своих великих побед он не сомневался, что предприятие должно было удасться ему очень быстро и без большого затруднения.[746] Послав Клеопатре и Птолемею приказание распустить свои войска и подчиниться его суду, он поселился в царском дворце и наложил подать на жителей Александрии.

Но пока Цезарь вел переговоры с министрами царя, желавшими принудить его покинуть Александрию, а сильно негодовавший на поборы и высокомерие римских солдат[747] народ начинал волноваться, Клеопатра тайно вошла в город и проникла во дворец.[748] Сама совершенно холодная и бесстрастная, по природе неспособная к искреннему чувству, молодая царица была одной из женщин, одаренных безошибочным инстинктом для привлечения мужчин. Она могла притвориться и скромной девушкой, слишком стыдливой для того, чтобы проявить свои подсознательные чувства ревности, покорности и самозабвения, и женщиной, увлеченной порывом пылкой и беззаветной страсти. Она могла щекотать эстетическое чувство своих жертв богатыми и пышными празднествами, фантастическими украшениями своего дворца и своего костюма или блестящими разговорами о литературе и искусстве. Она могла возбуждать все самые низменные их инстинкты грубым бесстыдством речи со свободной шутливостью лагерной проститутки. Цезарь как раз миновал тогда один из наиболее бурных периодов своей жизни, его стремление к наслаждению было усилено его недавними успехами, ожиданием еще больших в будущем, долгам периодом воздержания и суровыми лишениями походной жизни. Когда неожиданно вечером Клеопатра оказалась в комнате Цезаря, ночью ей вполне удалось убедить его в своей правоте. Положение дела изменилось в мгновение ока. Птолемей и его министры, узнав, что Клеопатра провела ночь у Цезаря, поняли, что их дело проиграно. Министр финансов Потин, боявшийся, что на смену Цезарю придет новый Рабирий, возбудил народ к мятежу и побудил полководца Птолемея прийти в Александрию. Цезарю была объявлена война. Египетская армия была разновидностью иностранного легиона, составленного из прежних солдат Габиния, негодяев, беглых рабов и дезертиров из всех стран Средиземноморья.[749] Эта маленькая армия скоро принудила Цезаря укрыться со своими солдатами за высокими стенами царского дворца и выдержать там осаду в ожидании подкреплений, потребованных Цезарем у Гнея Домиция Кальвина, оставленного в качестве правителя в Азии.

Таким образом, 13 декабря Цезарь продолжал управлять Италией и Империей; он еще имел время назначить Антония начальником конницы и обнародовал закон, запрещавший всем помпеянцам, за исключением Цицерона и Д. Лелия, возвращаться в Италию.[750] Потом зима и война блокировали его в царском дворце в Александрии, отделив от всего мира до такой степени, что первые шесть месяцев 47 года Италия и Империя совершенно не имели о нем известий.[751] Это долгое отсутствие Цицерон не без основания полагал причиной многих несчастий, происшедших впоследствии.[752] Сенаторы, которые, покинув армию Помпея, скрывались в различных городах по берегам Средиземного моря и с целью получить доступ в Италию ожидали там возвращения Цезаря, были осуждены на бездействие, оставлявшее им слишком большой досуг для размышлений о своих моральных и материальных проблемах, осложненных междоусобной войной. Мы можем представить себе неопределенное и скорбное состояние души у большого числа лиц в эти месяцы по тому, что говорит нам о себе Цицерон, проведший зиму и весну в Брундизии в размышлении о своих умерших на войне друзьях; о своей ссоре с братом Квинтом, обвинявшим его за принуждение покинуть Цезаря; об активах эфесского казначейства, которые он одолжил Помпею и которые пропали; о бедности, в которой он оказался вместе с женой и дочерью; о несчастьях Туллии, о грубом обращении с ней Долабеллы; о дерзком презрении, выказываемом ему наиболее грубой частью партии Цезаря; наконец, об исчезающем расположении публики.[753] Фарсала привела к раздору в его семье и лишила его состояния; она уничтожила его политический авторитет и, наконец, набросила покрывало на славу «De Republica». Можно ли было еще рассматривать его как великого мастера политического искусства?

Цицерон во всяком случае твердо решил не браться более за оружие. Напротив, другие, менее терпеливые, начали уставать, ловить слухи, циркулировавшие вдоль берегов Средиземного моря и бывшие в состоянии возродить надежды в возбужденных умах. Говорили, что если Иллирия, защищаемая квестором Цезаря Кв. Корнифицием и явившимся к нему на помощь из Брундизия Ватинием, окончательно покинута М. Октавием, то последнему все же удалось укрыться со своим флотом в Африке; что там из остатков армии Помпея формируется новая армия, готовая вторгнуться в Италию; что Цезарь подвергается в Александрии большим опасностям и что война может снова разразиться каждую минуту.

Сама Италия была добычей еще больших бедствий. Так как по закону, изданному после Фарсалы, Цезарь один должен был председательствовать на всех выборах, на которых обыкновенно председательствовал консул, то в его отсутствие можно было выбрать только народных трибунов и плебейских эдилов. Республика осталась, таким образом, без самых важных должностных лиц, всецело во власти вице-диктатора Антония. Молодой, легкомысленный и развратный, хороший солдат, но человек еще малоопытный в гражданском управлении, он рассматривал свое положение как праздник. Он пьянствовал в компании с товарищами, танцовщицами и Киферидой[754] и между двумя попойками допустил разразиться социальной революции.